— А знаете, девочки, — сказала Лена, — мальчишки тоже свое придумали, я тут как-то зашла к Носаковым… К тете Домне, — поспешно добавила девочка, — и они сразу всполошились, что-то прятать начали.
— Ну, как же нам быть? — снова спросила Нина.
Они помолчали немного. Потом заговорила Надя:
— Да разве ребята нам враги? Васе верить можно, его все знают. Может, вот что… Может, просто пойдем к ним и все расскажем?
— Нет! Они же нам не рассказывают? Прячутся, — сердито сказала Лена.
— Так ведь мы тоже не говорим. Нет, обижаться нечего. Давайте, девочки, пойдем к Васе?
— И нет! — закричала Лена. — Нет и нет! Они будут воображать и от нас прятаться, а мы к ним на поклон? Не хочу!
— А я хочу, — сказала Оля.
— И я, потому что Толька меня замучает, — сказала Нина.
…Тем временем Толя, еще не остыв после спора с сестрой, говорил Васе, сидевшему на подоконнике:
— Чем хочешь ручаюсь, это Нинкин почерк. Что хочешь говори, а это девчонки устраивают!
— Да я ничего и не говорю. Я вот думаю, надо у Лены спросить. Может, она чего знает?
Дверь тихо приоткрылась.
— Вася, к тебе… — негромко окликнула Домна Федоровна. Вася выглянул — на крыльце стояли Надя, Оля и Нина.
ЧТО БУДЕМ ДЕЛАТЬ?
Через день они собрались все вместе — семеро мальчиков и пять девочек. Кое-как уселись в тесной Васиной комнатке: примостились кто вдвоем на одной табуретке, кто на подоконнике, Оля с Надей и Варей на кровати, а Лена и Володя Лагер просто на полу.
— Будем кого еще к себе брать? — спросил Вася.
— Кольку Воробьева! — сказал Володя Моруженко.
— Нет, нельзя. Робкий очень. Пугливый. На него прикрикнуть — он и скапустится.
— Он только учителей боялся. Это не считается!
— Нет, считается! И Мишку Разумейко нельзя. Он тоже начальства боится.
— Мишку правда нельзя. У него что ни слово — брехня.
— А ты уж будто никогда не врал!
— А когда? Ну скажи, когда?
— Я вот хотела Ксану, — сказала Надя, — все-таки самая активная девчонка из всех.
— Активная? — спросил Толя Прокопенко. — Ну и пусть активная!
— Она была на болтовню активная! Она речи хорошо говорила! Так ведь теперь разговаривать некогда. Надо дело делать, — сказал Борис.
— Что делать будем?
— Я знаю! — торопливо сказала Лена. — Вы только послушайте, что я придумала. Давайте бросим в комендатуру бутылку с сажей. Бутылку, понимаете? Прямо в окошко. Она как грохнет!
— Вместо гранаты! Здорово! — сказал Толя Цыганенке. — А сажа-то жирная, ввек не отмоешь!
И все представили себе: бутылка со звоном разлетается в куски и перепуганных врагов (вправду подумают, граната) с головы до ног обдает едкой черной пылью, которую так трудно отмыть с лица и одежды.
— Давайте я кину! — соскочив с подоконника, сказал Толя Прокопенко. — Уж я знаю как!
— К чему это? — раздался вдруг негромкий голос.
Ребята затихли и повернулись к Домне Федоровне. Она сидела в углу, как всегда тихая, молчаливая, с иглой в руках — зашивала Васину рубашку.
— К чему это? — не повышая голоса, повторила Домна Федоровна. — Пыли будет много, а толку мало. Умоется — и дело с концом. А вы погибнете ни за что. Уж если головой рисковать, так не для того, чтобы враг лишний раз умылся.
— Что правда, то правда, — сказал Толя Прокопенко, хотя видно было, что ему очень жалко отказаться от этой затеи.
— Отставить бутылку, — заключил Вася. — Будем дальше думать.
— Надо оружие доставать, вот что я вам скажу, — горячо заговорил Володя Лагер. — Оружие и патроны. Да побольше.
— А как же их достанешь? — с недоумением спросила Оля.
— Я уж кое-что принес — вот пусть Вася скажет. Только мало. Надо так запасти, чтобы в случае чего на всех хватило. И еще осталось. Может, понадобится с людьми поделиться. А патронов много в степи валяется. Там и оружие отыскать можно.
— Оружие! Обломки да ржавчина.
— А может, и что получше найдется! — возразил Володя. — Ржавчина — не беда. Я знаю, как ее отмывать.
— Дело, — сказал Вася. — Оружие добывать будем. А еще?
— А еще, — начала Надя с запинкой, — а еще мы с девчонками помогаем тем, у кого мужики на фронте. Варя ходит к Матвеевне, помогает ребятишек нянчить…
И тут все заговорили разом. Да, это дело. Это, вправду, хорошее дело! Ведь столько осталось в Покровском солдаток и детей без отцов! Сколько старых без помощи!
И ребята тут же стали перебирать на память красноармейские семьи.
— Я детей нянчить не умею, — сказал Толя Прокопенко. — Я лучше со стариками. У меня рядом Петрович с Коськой. И Коваленкова, у нее трое на фронте. А теперь давайте выберем штаб и командира. Надо, чтоб был порядок. Я предлагаю в командиры Васю.
— А в штаб — тебя и Бориса, — предложил Володя Лагер. — Вы самые старшие.
— Одни мальчишки! — воскликнула Лена.
Все засмеялись, но Лена стояла на своем:
— Пусть и девочки будут в штабе. Пусть Надя.
И с этим все согласились.
Может быть, впервые с того дня, как в Покровское пришли враги, ребятам было так хорошо. Хорошо, когда есть друзья! Хорошо, когда они рядом. Тогда ничего не страшно!
Село погружено во тьму. С виду хата Носаковых, как все — темная, тихая. Патруль мерно шагает по длинной безлюдной улице…
ТРИ ТОЧКИ, ТИРЕ
Днем было жарко, а вечер пришел синий и теплый, с большой оранжевой зарей. А над зарей чем выше, тем синее — торжественно распахнулось ночное небо с первыми несмелыми звездами.
Кругом тихо. Покровское лежало в сумерках, словно затаясь. На улице не было слышно прохожих, в окнах — ни огонька.
Рано улеглись и в доме Лены Никулиной. В сенях, где теперь спала вся семья, было совсем темно. Мать долго не могла уснуть, ворочалась. «Ну, засыпай, засыпай!» — шептала про себя Лена. А мама все ворочалась и вздыхала.
Но вот она задышала ровно.
Лена тихонько сползла с высокого сундука и осторожно ступила босой ногой на пол. «Я тихо, я тихо», — приговаривала она мысленно, стараясь быть совсем неслышной. И все-таки одна половица скрипнула. Неужели проснутся? Нет, спят. Вот и дверь.
Обычно Лена отворяла дверь быстро, резко, с ветром. А теперь она открывала ее долго-долго, целую вечность. Ей удалось не скрипнуть. Наконец она на улице. Тишина. Только изредка, словно перекликаясь, лают собаки.
Лена, крадучись, шла босиком по пыльной дороге. Пыль была еще теплая после дневной жары. Лена шла как лисица — чуть-чуть приволакивая ноги и стирая след. Сегодня они — все двенадцать — решили встретиться у Васи, чтобы принести клятву. Подумать только: клятву!
Из всех двенадцати одна Лена до войны не успела вступить в пионеры. А сегодня она, самая маленькая, встанет в ряд с большими и даст клятву.
Вася велел приходить поодиночке, чтобы не привлекать внимания патрулей. Лене очень нравилось, как говорил Вася: «Не привлекать внимания». В дверь нужно было стучать особым условным стуком: три коротких удара и один длинный. «Три точки, тире», — сказал Вася. А может быть, она все спутала? Может быть, три тире, точка? У Лены даже во рту пересохло от страха, что она напутала. Нет, кажется, верно: три точки, потом тире. Но вот что плохо, она перестала понимать, что значит «длинный удар»? Ей казалось, что удар всегда короткий. И вдруг она увидела человеческую фигуру. Она стояла, высокая как жердь, с каской на голове, молчаливая, неподвижная в дымчатом синем сумраке. Лена присела на корточки и замерла. Фигура все не шевелилась. Лена вгляделась и вдруг поняла, что это никакой не человек, а настоящая жердь с надетой на нее для просушки глиняной макитрой. Ей стало не страшно, а даже весело.
Вот и Васин дом. Три точки, тире. «Тире» она просто сделала погромче «точек». Оказалось — правильно. Дверь открыл Вася, впустил ее и снова запер, накинув крючок.
В комнате было тихо, почти темно и немного душно. Окна плотно занавешены рядном. На столе теплилась коптилка — по-здешнему каганец. Огонек дрожал и качался, а по стенам и потолку бесшумно двигались большие черные тени. Это от Васи и от нее, Лены. Где же остальные?
— А где же все? — шепотом спросила Лена.
— Они придут. Ты первая, — ответил Вася. — Жди.
Лена послушно села на скамейку и стиснула коленями холодные руки, чтобы не дрожали. Все-таки было немного страшно. Страшно именно ждать, сидеть вот так и смотреть на каганец. Пламя узкое, у самого фитилька — синее, а кругом — желтое, и еще вокруг него сияние. Лена прищурила ресницы, и от сияния пошли во все стороны золотые лучи. Она открывала глаза, закрывала, прищуривала, а лучи сходились и расходились, укорачивались и удлинялись. Лена забыла, что ей страшно. И вдруг раздался стук в дверь: две точки, тире.
Вася схватил Лену за руку и замер. Стук, но не тот. Они условились — три точки, тире. Вася крепко стиснул руку Лены — молчи, мол — и задул каганец.
Так они сидели в темноте и молчали. Стук повторился. Две точки, потом тире.
Вася отпустил руку Лены, тихо пошел к двери, звякнул крючком и приоткрыл дверь. В полумраке подступили к двери две фигуры — это были Нина и Толя Погребняки.
— Тоже, подпольщики! Сигнал не могли запомнить! — ворча, Вася снова зажег каганец.
Потом один за другим стали приходить и остальные. Никто больше не путал, все давали правильный знак: три точки, тире. Вася впускал их и каждый раз, закрывая дверь, говорил: «Пять… шесть… восемь… Десять… одиннадцать…»
Одиннадцать… одиннадцать… все еще только одиннадцать…
Не хватало одного: Толи Цыганенко.
Ребята сидели тихие, насторожившиеся и ждали, вслушиваясь в тишину, вздрагивали, когда редкая перекличка собак слышалась близко и где-нибудь совсем рядом подавала голос беспокойная дворняга.
И вдруг они услышали выстрелы. Короткая очередь из автомата сказала скороговоркой «та-та-та-та» и замолчала.
Стреляют! В кого стреляют? Может, в Толю?
…А с Толей произошло вот что. Он лег, чтоб успокоить мать — она сердилась, когда он отлучался к ночи, — а сам незаметно заснул. И проспал. Потом он пробирался по темным улицам и думал, что ему непременно влетит от ребят.