— Еще бы! — воскликнул Толя Погребняк. — Наверно, мать его и научила, как наши деревни жечь! Вот гад!
— Говорят, в Козловку девушка из плена прибежала вся изуродованная.
Варя снова взяла фотографию, где старая женщина с белыми волосами держала на коленях мальчика.
— Это, значит, и есть Ганс, — сказала она. — А это его бабушка. А здесь, отдельно, его мама, которая умерла. А он, значит, не знает, что она умерла.
Все наклонились над фотографией. Мальчик смотрел на них с любопытством и серьезно и, казалось, каждую минуту готов был убежать.
— Может, он и ничего, — сказал Толя Погребняк, — только…
— Только вырастет таким же зверем, каким был его отец, — резко сказал Борис.
— Подождите, — сказала Надя. — Вася, дай письмо. Может быть, они, этот немец со своей матерью, совсем не о том говорили, в этом, как его… в Мюнхене. Смотрите. Что посеешь, то и пожнешь. По-моему, это она его, наоборот, предупреждала, а он сейчас вроде горюет о чем-то…
— Еще бы! Прижали ему хвост, вот и загоревал! Теперь все они будут горевать! Волк проклятый.
— А мне кажется, — сказала Варя, — что это тот самый немец…
— Рехнулась ты на этом немце! — заявил Толя Цыганенке. — Скоро он будет тебе по ночам сниться.
— А что? Он похож на того? — с тревогой спросила Оля.
— Да нет. Не знаю…
— Бросьте, девчонки, — начал Борис. — Фашист и есть фашист…
— Постой, — сказал Вася, — погоди минутку. Я хочу еще раз посмотреть, что он про нас пишет…
— Как про нас?
— Да вот: «…чтобы не пришлось ему видеть того, что видят русские дети…»
— Так ведь это он своего сынка жалеет, а не нас! — крикнул Борис.
Вася покачал головой.
— Не знаю…
— Ну чего тут не знать! — волновался Толя Погребняк. — Станет фашист о русских детях думать.
— Почему же? — зло вставил Борис. — Он думал. И о Кольке Панченко он подумал и о Костике.
— А, бросьте, ребята! Не стоит он того, чтобы о нем разговаривать!
— А что же дальше? — спросила Лена. — В письме-то что дальше?
Вася снова стал читать.
«Мюллер ведет себя все так же, а может быть, и еще хуже с тех пор, как его произвели в обер-лейтенанты. Вчера вынул револьвер и выстрелил в мальчика, работавшего на огороде, просто так. Мальчику было лет девять, как и нашему. Иногда мне кажется, что я с ума сойду, так я его ненавижу. И он это чувствует. Недавно мне передавали его угрозы. Наплевать, мы здесь стали не из пугливых. Но только…»
На этом письмо обрывалось. Ребята молчали. Этот немец казался им странным.
— Ну и что же? — нерешительно начал Толя Погребняк. — Немец ненавидит немца… Разве не может так быть?
— Но ведь за что! — воскликнула Лена. — Главное, надо смотреть — за что! За то, что он выстрелил в нашего хлопца!
Варя глядела перед собой недвижным взглядом.
— Девочки, — сказала она тихо, — что я подумала! Ведь, наверно, его этот Мюллер убил!
— Здравствуйте!
— Еще чего!
— Кто его знает? — сказал Вася. — Все может быть. Этот Мюллер, обер-лейтенант, стоит у Тимашука. Говорят, он страшный зверь. По его приказу сожгли целый дом с людьми.
— А знаете, ребята, мне этого убитого немца жаль, — сказала Варя.
— А я думаю, — жестко сказал Борис, — что жалеть врага могут только предатели!
— Борька!
— Да, предатели! У нас сейчас одно дело — бить врагов! А мы собрались здесь и жалеем их. Бедненькие!
Поднялся шум.
— Правильно! — кричал Толя Погребняк.
— Не имеешь права! — кричала Лена.
— Неправильно! — орал Толя Цыганенко.
И никто уже не мог понять, кто с чем согласен, а с чем нет.
Варя готова была заплакать. Видно было, что она ищет и не находит доводов, которые могли бы убедить Бориса.
— Его там мать ждет! — крикнула она, наконец, дрожащим голосом. — А он в степи…
— А моя мать не ждет?
— А моя мать? А его? — кричали все.
— И кто его звал! — крикнул Борис. — Кто звал его на Украину?
…На следующий день к вечеру в хату Носаковых, где уже сидели Борис и Варя, ворвалась Оля Цыганкова. Она еле дышала и ничего не могла выговорить.
— Ксана… Ксана… — твердила она.
— Уехала твоя Ксана, — заметил Борис.
Оля смотрела на него круглыми от ужаса глазами.
— В степи она лежит…
Один дед из их села возвращался в тот день из Артемовска и, как всегда, шел не большаком, а боковыми тропками. Снегу в тот год было немного, а после недельной оттепели он и совсем подтаял. Временами дед шел просто степью, без дороги, так было вернее. Он уже издали увидел, что лежит мертвый, и хотел было его стороною обойти, но потом, когда понял, что это женщина, решил подойти и посмотреть. Ксана лежала в одном платье, полушубок и сапожки с нее сняли…
— Недалеко же она уехала, — качая головой, молвила Домна Федоровна.
— Сейчас Варя станет ее жалеть, — насмешливо сказал Борис.
— Нет! — немного помедлив, отозвалась Варя. — Ее я не стану жалеть.
— А того немца?
— А того немца я как жалела, так и жалею.
ДО ПОСЛЕДНЕГО
Вася принес от партизан задание: надо было снова прервать телефонную связь. Теперь вместо полевого телефона, провода которого легко было перерезать на земле, враги провели настоящий телефон по столбам. И все-таки связь обязательно нужно было прервать в ночь, назначенную партизанами. От этого, сказал Вася, зависит важная партизанская операция.
У ребят не было «кошек», с помощью которых они могли бы влезть на столб, а главное, столбы эти стояли в степи, и человека, влезшего на один из них, легко было увидеть издали.
На эту операцию ребята должны были, разумеется, идти ночью. Решено было, что пойдут самые старшие и сильные — Вася, Борис, Толя Прокопенко и Володя Моруженко.
Борис заметно помрачнел, когда узнал, что идет Володя, которого он по-прежнему сторонился. Не то, чтобы он помнил ту давнюю драку, нет, его все время что-то раздражало в Володе. «Мямля он», — думал Борис.
— А что, мы втроем не справимся, что ли? — хмуро сказал он Васе, когда они остались вдвоем. — Взяли бы Тольку и пошли.
Однако никто из них не мог так ловко и быстро влезть на столб, как это делал Володя Моруженко, даже Борис должен был это признать.
— Да что ты к нему цепляешься! — сказал Вася. — Что он плохого тебе сделал?
Борис все так же мрачно молчал.
Ребята принялись за дело. Прежде всего нужно было одеть этих четверых. На стол в пещере свалили все шапки, варежки, чтобы выбрать самое целое и теплое. Лена притащила Васе отцовские рукавицы. Хуже всего, как всегда, было с обувью. На ноги мальчикам не лезла никакая другая обувь, кроме их собственной, а ничего иного достать было нельзя. Потом девочки сели латать и зашивать все те дырки, которые можно было зашить.
В январе темнеет рано, поэтому ребята уже к четырем часам дня были готовы в путь. Долго спорили они — брать или не брать с собою оружие.
— Если вас встретят в степи фашисты, — говорили девочки, — то ничего не подумают, отпустят — и все. А вот если найдут оружие…
— Все равно при нас будут кусачки, без них не обойтись, — возражал Володя Моруженко. — А если найдут кусачки…
Победили мальчики. Решено было, что ребята возьмут с собою пистолеты и две лимонки.
…Ночь выдалась морозная и ясная. Сильно светил выпавший накануне снег. Ребята шли невысоким сугробом, шли как можно быстрее, чтобы не замерзнуть в своих рваных ватниках и куртках. Шли молча. Казалось, что в застывшем воздухе звук полетит далеко по ровной степи. Звезды мерцали ледяным светом. Становилось все холоднее.
Прошло часа два, пока они добрались до дороги, вдоль которой тянулась линия столбов. Как ясно выделялись они на белом снегу даже ночью, как далеко были видны!
Вася остановился, не доходя до дороги.
— У меня вот какой план, — сказал он тихо. — Пройдем дальше вдоль столбов. Километра через три должен быть перелесок. Там нас никто не увидит.
— Давай, только поскорей! — сказал Володя Моруженко, стуча ногой об ногу и стараясь прикрыть воротником то одно, то другое ухо — шапка его протерлась и плохо грела. Да и Борис, которому достались не очень-то теплые варежки, засунул руки в рукава.
Они свернули вбок и пошли параллельно дороге.
Все было тихо. Ни одной немецкой машины, ни одного мотоцикла не видно на дороге. Наконец впереди затемнели деревья.
— Здесь, — сказал Вася.
Лесок был невелик. Деревья стояли голые и почти не могли защитить мальчиков от посторонних глаз. И все-таки здесь, думали мальчики, было безопаснее, чем в степи.
Столбы сильно гудели.
Вася подошел к одному из них и потрогал промерзшее дерево — по счастью, оно было совсем сухое и не обледенело, как он того боялся. Ребята поочередно приложили ухо к столбу. Он гудел таинственно и зловеще.
— Пора начинать, — сказал Борис.
Володя снял варежки и положил их в карман.
— Давай кусачки, — тихо сказал он Васе.
— Постой, — ответил Вася, — Борис, стань с той стороны, смотри за дорогой. Толя, ты станешь с этой стороны. Я останусь здесь, с Володей.
Борис прошел немного по дороге и остановился. Дорога была накатана до блеска и светилась. Борис взглянул в сторону столба. Ловко подтягиваясь и опираясь на скрещенные ноги, Володя быстро поднимался вверх. Ничего не скажешь, здорово. Скорее бы только все это кончилось. Он взглянул на дорогу и убедился, что на ней никого нет. Становилось все холоднее, ноги немели, лицо жгло от мороза и холодного ветра. «А каково-то на столбе Володьке!» — невольно подумал Борис.
Володя был уже на самой верхушке и вынул из кармана кусачки. Провод с ясным звоном полетел вниз, и в тот же миг мальчики услышали окрик, показавшийся им громовым:
— Хальт!
Ах, лучше бы им остаться в степи! Фашисты подошли со стороны леса!
Борис кинулся в кусты. За спиной его стучали выстрелы. Он оглянулся на бегу — столб был пуст.
«Убит, — подумал он, — все». Ему казалось подлостью, что он живой и что он бежит. Рядом с ним что-то ударило по веткам и взвизгнуло. По нему стреляли. Страх гнал его вперед, ноги его вкривь и вкось попадали на кочки, в ямы и колдобины, и все-таки каким-то чудом он сохранял равновесие и не падал.