— Слышу. А почему?
— Есть такой слух, будут их угонять, охрану усилят.
— Вчера мы ничего такого не заметили.
— Вчера — одно, нынче — другое. День на день не приходится. И вот что, давай слушайся. Я тебе дело говорю, ты не спорь.
Егор Иванович обернулся, взглянул на племянника.
— А ты отощал. Погоди-ка, я тебя сейчас угощу.
Он открыл дверцу посудного шкафчика, достал глиняную чашку, расстелил на столе желтую бумагу и выложил на нее все, что было в чашке:
— Любимое твое кушанье. Картофельные оладьи. Держи. Вчера Настя на целую маланьину свадьбу напекла.
Все слова, что Вася собирался сказать дяде, разом вылетели у него из головы.
— Спасибо, — сказал он и взял сверток с оладьями. Вышел на крыльцо, постоял минуту.
Лицо пощипывал мороз, и на снег можно было смотреть, лишь совсем зажмурясь, — так он блестел и переливался на ярком солнце. Вася вырос здесь, в Донбассе. Он не помнил сибирской зимы, он знал только здешнюю зиму, сиротскую, как говорила мать. Но нынешний день был по-настоящему морозным. Ночью выпал снег и лежал теперь на крышах домов, на ветках деревьев.
Вася тихо спустился с крыльца и побрел вдоль улицы. Конечно, если дядя не велел ходить к лагерю, значит надо было повернуть домой. Но как же не пойти в последний раз, как же не проститься? Он послушает Егора Ивановича с завтрашнего дня. А сегодня он пойдет и отдаст вот эти оладьи. И, может, успеет передать про слух насчет отправки. А не написать ли на бумаге, в которую завернуты оладьи? Мол, отправляют вас. Он пошарил в кармане, нашел огрызок карандаша и, завернув за угол последнего в поселке дома, вытащил из-за пазухи сверток. Что ж написать? «Будьте готовы к отправке»? А как они могут подготовиться? Кто знает! «Вас скоро отправят отсюда. Сообщите, что нужно передать», — нацарапал Вася на свертке и снова двинулся в путь.
Дядя был прав. Вася еще издали заметил, что охраны возле лагеря больше обычного. До кукурузного поля он почти все время полз. Руки у него словно одеревенели. Вася докрасна растер их сухим, сыпучим снегом. Помогло. Ему было нестерпимо жарко, голова взмокла, по спине пробегал холод. Есть же на свете люди, которые никогда ничего не боятся! Счастливые!
Со стороны кукурузного поля нынче тоже расхаживал солдат. Зато в ложбинке, слева от лагеря, охраны, кажется, нет. Вася подождал немного — по-прежнему никого. Только за изгородью понуро бродят пленные. Вон совсем близко от проволоки его знакомец — безрукий солдат. Вася снова пополз, вот совсем уже близко. Чуть приподнявшись на локтях, Вася хотел протянуть безрукому сверток, как вдруг увидел, что тот смотрит на него расширенными от ужаса глазами.
— Беги! — угадал Вася по движению его озябших губ.
И Вася кинулся бежать. Он бежал, спотыкался, земля, схваченная морозом, неровно присыпанная снегом, горбилась под ногами. Он чувствовал, что его догоняют, все ближе слышались за спиной тяжелый топот и хриплые ругательства. Задыхаясь от усталости и ярости, Вася приостановился, подобрал с земли камень и изо всех сил запустил им в догонявшего его фашиста.
«КТО ПОСЛАЛ ТЕБЯ?»
Каждый раз, когда к Васе возвращалось сознание, он пытался припомнить, что же с ним случилось? И всякий раз вспоминал одно и то же. Опять его привели в узкую комнату с низким потолком. Посередине стоит стол, длинный, как прилавок в магазине. И опять все те же, все те же слова:
— Кто послал тебя к пленным? Говори: кто? Не скажешь, тебя повесят.
Но ведь его никто не посылал. Он сам пришел.
— Откуда тебе известно, что лагерь эвакуируют?
— Мне это неизвестно.
— Но на свертке написано…
— Это не мой сверток. Это не я писал.
— Не лги. Скажи, кто послал тебя? Нам все известно! Говори: кто?
Когда Васю спросили, как его зовут, он ответил: Анатолий Каров. Сказал, что шел к сестре из Ханженкова, но сестра куда-то уехала. Возле лагеря очутился случайно. Увидел за проволокой людей — подошел поближе: просто хотел поглядеть. Он повторял все это слово в слово уже раза четыре. После каждого допроса его били плетьми. Все тело ныло, горела и саднила изорванная плетью кожа. Вася до крови искусал себе губы, боясь, что скажет в беспамятстве лишнее слово. Хорошо, что они не расспрашивали, где он жил в Ханженкове, — Вася никогда не бывал там и сам не понимал, почему назвал именно этот шахтерский поселок. Может, потому, что там когда-то жил дядя Егор?
А почему он назвался Анатолием Каровым? Откуда взял это имя? Еще живя в Покровском (каким далеким казалось сейчас это время!), Вася начал писать повесть. Этого никто не знал — ни мать, ни сестра, ни самый близкий друг — Боря Метелев, не знал старший брат, никогда Вася не обмолвился об этом ни словом Егору Ивановичу. Он рассказал о Карове только Лене, для нее это было вроде сказки.
Когда Вася перешел в седьмой класс, учительница велела ребятам написать сочинение: «Мой любимый герой». Вася сидел у окна, смотрел в степь и думал, кого выбрать? Овода? Или Павку Корчагина? А может, капитана Немо? Нет, лучше Чкалова! А если рассказать о Седове? Вася как раз перед тем прочитал книгу о путешествиях Седова. А если придумать такого человека, который был бы отважным, как Овод, стойким, как Павка? Если он будет летать не хуже Чкалова и путешествовать, открывать новые земли, как Седов? Вася вдруг представил отчетливо: такой крепкий парень, чем-то похожий на молодые фотографии Егора Ивановича, — широкий в плечах, в лихой бескозырке, с открытым веселым лицом. Как его зовут? И тотчас откуда-то возникло имя: Анатолий Каров. Перо забегало по бумаге; Вася писал об Анатолии Карове так, будто век его знал. Анатолий Каров был пилотом, моряком, отважным охотником. Они с Васей вместе плавали по морям и океанам, вместе охотились в дремучих лесах. Анатолий был храбр, отважен, правдив, у него было много друзей, и его все любили…
— Кто это — Анатолий Каров? — спросила учительница, прочитав сочинение. — Откуда ты его взял?
— Придумал… — не сразу ответил Вася, потому что был смущен своей дерзостью: вдруг взять да придумать героя. Так только писатели поступают.
Учительница внимательно взглянула на него и сказала с улыбкой:
— Вечные фантазии!
С тех пор Вася долго никому не рассказывал о Карове. Но сам не расставался с ним ни на день. В своих мечтах он вместе с Каровым ездил в Москву, бродил с ним по залам Третьяковской галереи, плавал по морям, спасал прекрасную девушку, которая чуть не утонула и у которой были совсем такие же, как у Лены Никулиной, большие карие глаза.
Началась война, но и теперь не расставался Вася со своим героем. Он думал о нем непрестанно.
Теперь Каров стал партизаном. Он взрывал поезда, расстреливал из чудо-пулемета немецкие воздушные эскадрильи, подстерегал врага в лесу, на земле, на воде, в небе. И по-прежнему Вася был с ним рядом, плечом к плечу. Вместе с ним он выполнял боевые задания — одно опаснее другого. Освобождал пленных из-за колючей проволоки и неведомыми врагу лесными тропами уводил их в свой партизанский отряд… Вот почему, услышав вопрос гитлеровца: «Имя?», Вася, ни минуты не раздумывая, ответил: «Каров».
Лежа ночью в камере, полной народу, едва очнувшись от побоев, Вася неотступно возвращался мыслью к Покровскому.
Живя в Артемовске, Вася не часто вспоминал обо всех, кого оставил в Покровском. Забота о хлебе, о матери, о Косте Савинкове, страх перед врагами и ненависть к ним — все сплелось в один узел, поглощало время и силы.
Сейчас некуда было бежать, не о ком заботиться… И все, что копилось за последние страшные месяцы, — воспоминания, тоска о родном селе, о школе, о друзьях — все вдруг всплыло и застучало в сердце.
Васины мысли были бессвязны, но картины, встававшие в памяти, ярки и отчетливы. Вот он с друзьями в лесу. Впереди идут Володя Лагер, Толя и Нина Погребняки. Володя невысокий, светловолосый, у него брови шнурочком, красивые синие глаза и яркий румянец на щеках. Борис подшучивал над Володей, говорил, что лицом он похож на девчонку. Борис вечно над кем-нибудь подшучивал… Про Толю с Ниной сразу скажешь, что это брат и сестра: оба большелобые, сероглазые крепыши, оба заводилы и выдумщики. Они-то и подбили товарищей отправиться в такой дальний поход, сказали, что покажут им сосну, под которой когда-то давным-давно был закопан клад. Рядом с Васей идет Толя Цыганенко. Он с трудом удерживается, чтоб не ринуться вперед. Черные лукавые глаза его блестят. «Скорее, скорее!» — нетерпеливо подгоняет он товарищей.
Под вечер пришли к заветной сосне — Васе и сейчас кажется, что он чувствует густой сосновый запах и видит высокий, рыжий, освещенный солнцем ствол. Рыли долго и… ничего не нашли. Но до сих пор помнит Вася, как екнуло его сердце, когда лопата звякнула обо что-то твердое. Но это была всего лишь старая, ржавая жестянка из-под консервов. И как она туда попала? Вася видит перед собой рассерженное лицо Бориса — плотно сжатые губы, потемневшие глаза. Вот-вот он взорвется. Не терпит этот человек неудач. Во всем ему всегда везло, за что бы он ни брался. А тут целый день шли, столько времени копали, надеялись, уже спорили, куда отнести свою находку — в Артемовский музей или прямо посылкой в Москву, и вдруг всего-навсего ржавая консервная банка. Поверить этакой чепухе! Дать себя так одурачить!.. Вася хочет, чтоб Борис подольше не уходил, изо всех сил он старается удержать перед собой это лицо. Пусть сердитое, все равно… И Борис послушался, не ушел: только теперь он стоит уже у классной доски и весело постукивает мелом, решает задачу, которая ни у кого не получилась. Оглянется на товарищей, подмигнет им, хитро улыбаясь: знай наших! Легко давалось Борису ученье. Стоило ему самую малость постараться — и «отлично» за «отлично». Но нередко он и часа не мог заставить себя просидеть над уроками. Ведь на свете еще были и футбол, хоккей, интересные книги. Борис где-то вычитал, что надо воспитывать в себе мужество, и приучал себя терпеть боль. Он заставлял сестренку Таню подносить к его руке горящую лучину. Короткий язык огня лизал Борису руку, а он и виду не показывал, что больно, только зубы сжимал покрепче. Бедная Таня стоит, чуть не плачет, а ослушаться не смеет.