Lie down[3] – единственная команда, которую я знала, lie down – единственная команда, которой я пользовалась в обращении с этими крайне подозрительными псинами. Как только одна из них появлялась, я кричала lie down, и она тут же падала на землю, даже если бежала к полной миске, укладывалась и смотрела на меня выжидающе и, следует признать, отнюдь не враждебно. Я не имела ни малейшего понятия, как сказать встань и иди, или делай, что хочешь, или ешь, если приспичило; Петру приходилось освобождать псов, используя сложные указания, так и оставшиеся для меня загадкой, хотя он уверял, что говорит по-английски. Собаки поднимались, делали несколько шагов, садились, подавали поочередно лапы, трижды коротко лаяли, шлепали к миске с кормом, послушно садились там и ждали. Петр хвалил их, разговаривал с ними, а потом разрешал есть. Когда я спрашивала, что он им сказал, он отвечал: «Это обратная связь, я говорю им, что они сделали хорошо, а что нужно улучшить. Апропо, – произнеся это очаровательное французское слово, он обернулся и устремил взгляд мне между бровей (он никогда не смотрел мне прямо в глаза, всегда только на брови), – ты шаркаешь тут в тени туда-сюда и пытаешься, как картошка, прорасти сама по себе. Это в высшей степени ненаучно. Откуда этой твоей интерпретации взяться? Вот первый и самый главный вопрос. На чем ты основываешься? Художник, может, и носит в себе искру таланта и способен создать что-то из своего нутра, но ученый – никогда. Нет, так плодов не добиться».
«А как же Ньютон? – возразила я. – Он ведь открыл гравитацию, наблюдая за яблоней?» (Обычно я не была такой находчивой, видимо, это упоминание плодов так быстро навело меня на мысль о яблоне.)
«О-о-о, – откликнулся Петр, – да мы тут не размениваемся по мелочам, Ньютон, ну, тогда все понятно, не смею мешать. И с нетерпением жду, многоуважаемый Исаак, вашего очередного толкования мира». Потом он что-то сказал собакам, что – я не поняла, и отправился вместе с ними, скрипя сапогами по гравию, в сторону каменной скамьи. Я смотрела ему вслед, ему и этим нечесаным псинам, которые, высунув язык, непрестанно кружили у его ног, и видела, как он открыл синий лакированный почтовый ящик, достал газету и конверт, видела, как он сунул конверт в карман брюк, сел на скамью и принялся читать газету.
Вечерело. Жара понемногу спадала. «Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Петр, – надевай сапоги, пойдем в овчарню». Он запер собак в доме, снял с крючка фонарик, висевший у двери рядом с ключами. «Пошли». Я молча топала за ним к хлеву, мои голые ноги бултыхались при каждом шаге внутри огромных сапог и бились то о жесткий носок, то об изношенную пятку. Прежде чем открыть дверь, Петр приложил палец к губам. Приложил еще раз и только потом отодвинул деревянный засов.
В овчарне было уже темно, ягнята заблеяли в ответ на наше вторжение, что-то зашуршало, заскреблось, зафыркало, потом наступила тишина. Скоро десять. Мы с Петром сидели на корточках у двери и смотрели друг на друга, насколько это возможно в темноте. Я направила свой взгляд туда, где мне мерещились его глаза, а он уставился мне между бровей, если, конечно, мог определить, где они. Абсолютная тишина. И тут вдруг внезапно раздался сильный шум, словно на крышу овчарни, прямо над нами обрушилась мощная лавина гравия. Над нами? Нет, казалось, град бьет рядом с нами, вниз по стене, нет! – но разве это возможно? – вверх по стене. «Что это?» – едва опомнившись, спросила я. Петр включил фонарик и направил на противоположную стену. Крысы! Полчища крыс. Они носились по грубым деревянным стенам без направления, без цели, без логики. Вот, кажется, собрались наверху, под крышей. Что они там делают? Совещаются? Затихли. Действуют по плану? И вновь разряд: мчатся по стенам с бешеной скоростью, теперь в основном вниз, тысячи лап и когтей стучат, барабанят по дереву, десятки крыс добрались до пола: носятся, кружатся, сталкиваются, наскакивают друг на друга. Бегут к нам, я вскакиваю, распахиваю дверь и вылетаю наружу. Петр неторопливо выходит следом. Говорит невозмутимо: «Как началась жара, они размножились в невероятных количествах, теперь популяция, кажется, достигла максимума. Думаю, нам следует что-то предпринять».
«Нам? Я в крысах не разбираюсь».
Петр подходит ко мне, обнимает и говорит: «Да неужели?» Мы целуемся, но как только я закрываю глаза, вижу странное мерцание – на сетчатке пляшут крысы.
«Завтра приезжают мои братья, – шепчет Петр мне прямо в ухо, его дыхание меня приятно щекочет, – они возвращаются из Лакано и заглянут к нам ненадолго».
Я открываю глаза: «Это в письме было?»
Он высвобождается из моих объятий: «В каком письме?»
У Петра три брата. Со спины они все очень похожи, и хоть Петр из них самый высокий, телосложение у всех одинаковое: длинное туловище, прямая спина и покатые плечи, короткие, сильные ноги. А вот с лица их не перепутать. Один лысый, второй с бородой, ну а третий – ну да, третий розовый. Андреасу двадцать семь, он всего на два года старше Петра, но уже почти совсем лысый. У него узкое лицо, глубоко посаженные глаза, которые как будто все время меняют цвет. Голубые, серые, зеленые. Губы – словно не его, как украли: слишком выписанные, слишком мягкие, слишком красивые. Он учился на экономиста в Санкт-Галлене, где, как говорили, выпускают пробивных руководителей.
Старший брат Йозеф жил в Канаде, присматривал там за лесными угодьями, принадлежащими семье. Йозеф был неразговорчив. Петр рассказал мне, что он отчаянно искал подходящую партию. Но в канадских лесах женщин немного, а те, что есть, в жены не годились.
– Почему? – заинтересовалась я.
– Почему? Понятия не имею, – ответил Петр.
Во всяком случае, Йозеф не брился и имел неприглядную, облезлую бороденку.
Мартин, самый младший, очевидно, больше всех следил за внешностью, носил наглаженные рубашки, пользовался лосьоном после бритья и укладывал волосы гелем, и потому от него невыносимо разило искусственным запахом персика, возможно из-за жары. Мартину было уже двадцать три, но выглядел он на шестнадцать, все время заливался румянцем, не мог выдержать прямого взгляда и постоянно хихикал, как юная девушка.
Автомобиль, комби, из глубин которого грохотала электронная музыка, подъехал к дому; на него тут же с лаем накинулись собаки, взяв машину в кольцо. Музыку в конце концов выключили, но собак это не успокоило. Я наблюдала за происходящим из кухни. Один из братьев – по описанию я тут же узнала Андреаса – опустил стекло с водительской стороны и что-то сказал собакам, в ответ они прыгнули ему чуть ли не в лицо. Я вышла из кухни, открыла входную дверь и крикнула: «Lie down!» Собаки тут же умолкли, бросились на землю и уступили дорогу.
– Круто, – оценил Андреас. – Что ты им сказала?
– Lie down – они понимают только по-английски.
– Lie down, – повторил он. – А где Петр?
– А где Йозеф и Мартин? – спросила я в ответ и заглянула в машину. Йозеф сидел на пассажирском сиденье впереди, смотрел на меня недоверчиво и не здоровался. Мартин лежал, свернувшись клубочком, на заднем сиденье и хихикал. «Ты что, подружку с собой привез?» – спросила я, он замолчал и растерянно покачал головой. «Выйти не желаете?» Мартин снова прыснул, Йозеф пристально посмотрел на меня, а Андреас спросил тихо, словно боялся их разозлить: «А как же собаки?»
Петр с братьями съездили в деревню, привезли пива и мяса на барбекю, потом Петр выдал им из запасов арендатора брюки и рубахи, предложил на выбор резиновые сапоги, и они удалились в сторону овчарни. Я пришла туда через час, они сидели на траве у сарая в прекрасном расположении духа и оживленно беседовали. «Lie down», – закричал Андреас, увидев меня, Мартин радостно вскрикнул и зашелся смехом. Остальные тоже развеселились. Включая Петра. Он, правда, постарался подавить смех, но я все равно заметила. Шутку я поняла не сразу. Петр обнял меня за плечи, сказал: «Не пойми превратно, Андреас ничего плохого не имел в виду». И тут вдруг вздохнул. «Вообще-то это безобидная шутка». Я посмотрела на Андреаса. «Lie down», – снова крикнул он и затрясся от смеха. Братья следом.
– Они что, ночевать останутся? – спросила я Петра, когда он разводил огонь.
Он посмотрел на меня вопросительно.
– Ты сказал вчера, они ненадолго.
– Сказал, – ответил он, – но сначала мы поедим.
Андреас осматривал сарай, Мартин уже час как пропадал в ванной, Йозеф молча стоял у гриля, мрачно смотрел на угли и забывал переворачивать стейки.
– Что вы делали в Лакано? – спросила я Йозефа.
– Серфингом занимались, – ответил за него Петр.
– Непохоже, что вам повезло с погодой, – снова обратилась я к Йозефу.
– Мы не загораем, это у нас семейное, – ответил Петр.
– Ну а как там в Канаде? – попробовала я в третий раз достать Йозефа.
– Одиноко, – ответил Петр, посмотрел на меня и сказал: – Не трогай его.
Хотя мой-то вопрос в полном порядке, а вот его ответ был бестактным. И я подумала, до чего ж это докатится мир, если все младшие братья примутся защищать старших.
Андреас подошел со стороны сарая. Он ухмылялся: «Я нашел навозные вилы, но они вряд ли подойдут». Йозеф покачал головой, Петр сказал: «Можно есть».
Мощная волна парфюма возвестила о возвращении Мартина из ванной. «Может, ядом? – сказал он. – Вы про яд подумали?»
– Яда нет, – сказал Петр.
– Да и что за радость – травить, – добавил Андреас, – стрелять нужно!
– А где взять оружие?
– Не, ну какая-нибудь старая винтовка здесь найдется?
– Я обыскал весь сарай – ничего.
– Мелкашка была бы в самый раз!
– Помните? У дяди Вальтера в шкафу была настоящая гроза крыс, двустволка, дробь-девятка и патроны двадцать второго калибра, проверенная штука.
– С мелкашкой надо поосторожнее, вдруг рикошет, опасно.
– Мелкашка с дробью подойдет, мы раньше из такой голубей сотнями стреляли, с расстояния от двух до шести метров.