щего в осиное гнездо. Грузовой отсек моего фургона был полон трупов. В состоянии кошмара прозвучал свист Альберто, я повернулся на ногах, покрытых волдырями, и стал карабкаться вверх по склону к его машине. Сердце громко стучало в ушах, заглушало стрекотание сверчков, предостерегающее пение жаворонков и три выстрела по мне, произведенных Бенуа. Я втиснулся в «дацун» и обхватил голову руками. Альберто рванул в гору на повышенной скорости.
— Тебе повезло! — крикнул он возбужденно, в стремлении оценить инцидент со своей точки зрения. — Он был близко от тебя! Я увидел дым из его ствола прежде, чем услышал выстрел! Одна из пуль попала в валун! Черт!
Я слышал его слова, но видел только закоченевшую тяжелую руку с кольцом на суставе, упершуюся в стенку фургона.
— Они убили копов, — пробормотал я.
Альберто бросил переключатель скоростей.
— Убили копов?
— Где сигареты?
Машина остановилась на горном склоне под рискованным углом, ее прекрасно отлаженный двигатель работал, ожидая очередной команды хозяина.
— Они убили чертовых гвардейцев? — прохрипел Альберто с бледным лицом. Он начинал раздражать.
— Да, они убили чертовых гвардейцев, — подтвердил я, вставив сигарету между дрожавшими губами. — Их тела свалены в моем фургоне. Мертвые тела.
— Зачем они положили их в фургон? Почему не оставили в баре? Они психи, что ли?
— Не знаю, — выпалил я. — Почему ты меня спрашиваешь об этом?
Альберто нагнулся ко мне:
— Что с Рамоном?
Я глубоко затянулся и задержал дым в легких.
— Может, нам продолжить путь и обсудить это где-нибудь еще?
— Рамон? Неужели они убили Рамона?
— Не знаю, — ответил я, глядя в боковое зеркало. — Кто этот Рамон, черт возьми?
— Хозяин бара, который мы покинули только что.
Я покачал головой:
— Не знаю. Я его не видел. Нет. Впрочем, не знаю. Может быть…
«Дацун» двинулся дальше, глаза водителя были скрыты за зеркальными очками.
— Очень скверное дело, — сказал он. — Они, должно быть, убили Рамона. — Альберто фыркнул и покачал головой. — Тебе не надо волноваться.
Мы взобрались на хребет и спустились в очередную долину в состоянии шока, сохраняя молчание. Я не отрывал взгляда от бокового зеркала и позволил здоровой части своего мозга размышлять, какой непоправимый ущерб я нанес Альберто. Рано утром, когда я последовал за Карлито от водопада, Альберто начал день как преуспевающий контрабандист со связями, делающий свой ежедневный бизнес. Сейчас еще не наступил полдень, а он уже оказался причастным, хотя и не по своей вине, к гибели двух полицейских и местного бизнесмена. Тревога ходила передо мной причудливыми волнами. Нам грозили неустранимые обвинения и неопровержимые улики. Если мне не удастся выгрести, эта волна меня накроет. Я взглянул на Альберто. Даже если он заметил мой взгляд, не подал вида. Мне не понравилось, как он сказал: «Тебе не надо волноваться». Это прозвучало как постановление о конце нашей дружбы.
17
Представьте, что вы бежите из страны на пароме, следующем через Ла-Манш. Вы бросаете все, никого не ставите в известность о своем бегстве, садитесь в ноль сорок пять на паром, уходящий из Фолкстона, намереваясь начать новую жизнь в бедности на чужой земле. Представьте, как вы, перегнувшись через поручни, наблюдаете в бинокль «Стелла» эти белые утесы, удаляющиеся в лунном свете, затем со страхом обнаруживаете, как из вашего кармана падают бумажник, паспорт и плюхаются в воду. Потеря безвозвратна. Я стиснул голову руками. Переносить это было слишком тяжело, мне захотелось выпить.
— Заедем в очередной бар и выработаем план дальнейших действий.
Альберто сделал чересчур резкий поворот вправо и не без усилий вывел «дацун» на дорогу. Теперь он злился и петушился.
— Думаю, — продолжил я, — нам следовало бы выпить, разработать версию событий и пойти в полицию.
— Как ты думаешь, — прервал меня Альберто, — что сегодня произошло? — Он едва сдерживал гнев.
Я выбросил окурок в лесную чащу.
— Думаю, что подонки лягушатники убили тех копов…
Хотел продолжить свою мысль, но Альберто не дал мне этого сделать. Кажется, я начинал ему надоедать.
— Значит, что они сделали?
Я глядел сквозь лобовое стекло, облепленное мухами, но ничего, кроме тьмы, не видел.
— Не понимаю.
Альберто сгорбился за рулем, почти касался своим римским носом кожаных перчаток.
— Значит, — повторил он, — что они сделали? Вышли или что?
Мне не хотелось продолжать этот зловещий разговор, но Альберто настаивал, поэтому я решил поддакнуть:
— Мм, да, думаю, они вышли.
— Неправда! — выпалил он в ответ, мотнув головой. — Они сложили все тела в твой фургон. Так?
Я кивнул.
— Затем поехали на твоем фургоне в горы.
Я снова кивнул.
— Значит, здесь находится твой фургон и вещи, а также три, может, четыре трупа, тебя же в фургоне нет.
Он был прав.
— А два трупа — национальные гвардейцы, их очень тревожило, что местные коммунисты убивают национальных гвардейцев. — Он бросил на меня искоса сердитый взгляд. — Так сложилось здесь исторически.
Интересно, почему ему пришло в голову сослаться на коммунистов?
— И ты полагаешь, что можешь прийти в отделение Национальной гвардии и… и сказать — что?
Я глубоко вздохнул. Несомненно, мой ответ будет не совсем удачным.
— Я скажу им правду.
«Дацун» взвыл, Альберто чересчур энергично дернул переключатель скоростей. Он выругался, услышал скрежет коробки передач.
— В чем же правда?
— В том, что три этих французских мерзавца похитили меня из отеля в Кадисе, заставили выехать за город, убили мою подружку четырьмя выстрелами близ Гуадиаро, пытались застрелить меня, затем убили тех копов и бармена…
— Почему они похитили тебя?
— Потому что они ошибочно считают, что кое-какие мои вещи принадлежат им.
Альберто тяжело вздохнул и покачал головой. Внезапно его осенило.
— Эти вещи — твой чертов кокаин, не так ли?
Я углубился в изучение первой буквы на пачке «Винстона».
— Так или нет? — домогался он ответа. — Дело в паршивом вонючем кокаине. Боже мой! Подонки! — Он покачал головой, теперь действительно рассерженный.
Я не знал, что ответить, и поэтому молчал.
— Ты знаешь, как я ненавижу эту дрянь, — кипятился он. — Ненавижу. Знаешь, сколько людей просили меня ее привезти? Просили доставить десять, пятнадцать, двадцать кило из Сагреса или Алгесираса, и знаешь, что я отвечал? — Он не дал мне времени догадаться. — Я отвечал: «Нет, большое спасибо, я ненавижу эту дрянь, и, если вы снова будете просить ее привезти, больше меня не увидите». Вот до какой степени я ненавижу эту дрянь. Тебе известно? Эту дрянь готовит дьявол, Santa…
— Сатана, — поправил я его.
— Ты знаешь, как я ненавижу эту дрянь. Она разрушает. Отнимает все деньги. Лишает друзей. Ломает семью. Превращает человека во что-то, что хуже таракана. Заставляет убивать, компрометирует контрабанду. Это — зло. — Он коснулся вспотевшим лбом руля, словно кланяясь во время молитвы. — О Боже! Господи Иисусе, неужели я погиб?
Иисус, должно быть, узнал теперь от своего папочки, что случилось, и подтвердил худшие опасения Альберто. Дьявольские споры проникли в его руки, теперь они были испачканы кровью. Он действительно стоял на краю гибели.
— В этом виноват чертов пес, — возмущался Альберто. — Нельзя подбирать такую мерзкую собаку. От контакта с ней не жди ничего хорошего.
Я полагал, что его замечание несправедливо. Карлито не имел никакого отношения к гибели гвардейцев или Рамона, если того на самом деле убили. Со стороны Альберто это была примитивная, самопроизвольная реакция негодования, когда затравленного пса обвиняют во всех несчастьях: от скисшего молока до повышения налогов. Так поступать неразумно. Если и существовал источник бед, это был я, а не пес. В ком-то должно было найтись достаточно здравого смысла и объективности, чтобы выступить в защиту Карлито.
— Мерзкий пес, — согласился я. Мне ужасно хотелось выпить. — Нельзя ли куда-нибудь завалиться и обсудить это?
Что-то неясное пронеслось в сумраке поперек движущейся машины. У меня забилось сердце, но и Альберто заметил. В других обстоятельствах он поинтересовался бы, что это, но сейчас «демоны» и «грачи» были неуместны.
— Чего тут обсуждать?
Он преднамеренно разыгрывал дурочка. Я подыгрывал ему:
— Мм, очевидно, мы оба в опасности. Очевидно, последними свидетелями, видевшими твоего приятеля и копов живыми, были его жена, сын и свояченица. Очевидно, что последний раз они видели мужа, отца и свояка живыми в компании двух копов и нас. Очевидно, оба копа вместе с упомянутым мужем и так далее сейчас мертвы, а мы — на свободе. Очевидно, что правда известна только нам и тем ублюдкам лягушатникам. Очевидно, что мы оба находимся в серьезной опасности не по своей вине. — Я бросил на него сардонический взгляд. — Разве я уже не говорил об этом?
Под воздействием моих рассуждений машина сбавила скорость. Мне представлялось, что мозг Альберто превратился в калейдоскоп. Контрабандист думал, думал, думал.
— Давай найдем прохладное местечко и выпьем там, — предложил я, ибо был готов отдать за бутылку пива и порцию крепкого напитка пятнадцать лет своей жизни.
Альберто переключился на вторую скорость и прибавил газу. Я следил через плечо за «мерседесом»-фургоном, каким-то образом сознавая, что он больше не преследует нас. Возможно, я слишком преуменьшал способность фильмов отражать реальную жизнь. Мы съехали с шоссе на хрустящую под колесами высохшую лесную дорогу. Над ее плотной известняковой поверхностью поднимался шлейф пыли, делавший «дацун» похожим на сеялку, когда он пробирался вверх между пробковыми деревьями. Очень давно Хенрик советовал никогда не сердить Альберто, но тогда я воспринимал этот совет скорее как дань уважения, чем предостережение. Альберто отличался терпением и пониманием, гневить его было то же самое, что выколоть глаз покладистой лошади. Никто бы не сделал этого, разве что в безвыходном положении.