— Но, милочка, есть же презумпция невиновности! — сухо заметила Вероника Витольдовна. — Вам стоило лучше подготовиться.
Резанников, как порядочный адвокат, бросился на защиту. Да, конечно. Иногда есть момент сомнения. Но в этом и состоит задача адвоката — найти правду и восстановить честное имя клиента.
— Но если это имя — нечестное? Если правда такова, что лучше её не восстанавливать?
Тут уже огорчился сам адвокат.
— Вы из «Женского журнала» или из «Момента истины»? Вас интересую я как человек или компромат на меня?
Меня интересовал человек, поэтому меня интересовало всё. Вмешалась Пиотровская. Мы снова обратились к сладким воспоминаниям стареющего плейбоя. Адвокат был блестящим болтуном и не думал о времени. В конце концов, они с Вероникой Витольдовной перешли в фазу взаимного экстаза «А вот послушайте, у меня был такой случай!..» Рушник внимательно наблюдал за обоими и время от времени трогал пальцами переносицу.
— Ой, Вероника Витольдовна, голубушка! Я вам скажу не для прессы! Любовницы необходимы солидному мужчине как признание его заслуг перед миром! Кем бы я был, если бы не молоденькие наивные влюблённые девочки! Их восторженными чувствами я питаюсь, как хлебом! Говорю об этом смело, так как трижды разведён… ха-ха… Свободен и не стесняюсь своего здорового влечения!
— А вот я, Велемир Владимирович, как-то раз имела роскошный роман с мужем своей начальницы… О, сколько в этом было мучительной сладости…
Я слушала этих ненормальных и не могла понять — это что, журналистика? Так пишутся статьи? Рушник вежливо кивал и пытался своим вниманием придать смысл происходящему…
— А вот у меня, Вероника Витольдовна, был роман с женой одного моего клиента, музыканта… Говорю об этом открыто, потому что музыкант сейчас в мире ином… Девочки! Что же вы не едите конфеты? (кивает на диктофон) Уберите эту свою штуку, не включайте, мы интимничаем… Я хочу, чтобы у нас образовалась особая атмосфера, и тогда я отвечу на все ваши вопросы.
Мы ехали в редакцию уже без Рушника и Пиотровской. Они остались. Рушник — чтобы уточнить некоторые пункты предстоящей церемонии «Человек века», организованной редакцией. Пиотровская — чтобы поболтать о жизни и допить коньяк. Фотограф Метрин выпрыгнул из машины у ближайшего метро. Мы остались с Максом одни.
— Судя по всему, персонаж оказался жив? — Макс свернул с проспекта и помчался к «Макдональдсу».
— Куда? Нас в редакции ждут!
— Ничего, подождут. Пообедаешь и расскажешь, как всё прошло. Мне же интересно!
— Что это ты стал таким человечным?
— Я? — Макс удивлённо посмотрел на меня в зеркало. — Я стал человечным? Тебя обманули. Я просто жутко хочу жрать, а денег у меня нет.
Уже за столиком он протянул мне вчерашний выпуск «Вечерки», нечитанный.
«ОГОНЬ И АГОНИЯ». «Сегодня днём известный общественный деятель, победитель конкурса «Лучший Учитель» Бронислава Брониславовна Брочек была найдена сожжённой в школе в собственном кабинете». Шапка, конечно, в духе «Вечерки».
С фото в газете на мир смотрела оптимистичная дама с массивной причёской и мичуринской улыбкой. В уголке рта наметился золотой зуб. В ушах — увесистые серьги. Когда я увидела эти серьги, мне стало дурно. Подлая память немедленно подбросила картинку — чёрная груда мяса и блестящая штучка — зуб? Серёжка?
Официант принёс поднос с едой, и мне пришлось закрыть глаза и нос — очередной приступ тошноты.
Макс понял это, убрал поднос со стола, поставил его к себе на колени, а мне выдал «Колу».
— Зря ты так, — сказал он, чавкая картошкой. — Я понимаю, не всякий нормальный человек захочет кушать мясо после увиденного. Но — уверяю тебя — все эти хот-доги сделаны не из учительского мяса. Они слишком дорогие для этого… Или дешёвые… (Макс повертел в руках бутерброд.) Вряд ли они вообще из мяса сделаны… Эй, гарсон!
Официант, вытирающий соседний столик, с готовностью поднял голову.
— Слушай, их тут так здорово дрессируют! У них, видно, семинары проходят на тему «Десять способов расположить к себе клиента улыбкой», — Макс повернулся к парню и протянул ему гамбургер: — Это из мяса?
— Из мяса, — вежливо кивнул официант. — Я могу принести вам список ингредиентов.
— Да нет, спасибо. Это я так, дебоширю, — Макс снова вернулся взглядом ко мне, увидел выражение муки на моём лице: — Мать, у тебя совершенно нет чувства юмора.
— Какое чувство юмора, Макс! Я приехала сюда две недели назад психически здоровым человеком, готовым спокойно трудиться и скромно зарабатывать на жизнь! И вдруг я, оказывается, — непонятно чья невеста, непонятно какой сотрудник и свидетель непонятно чего, но жутко жестокого и кровавого.
— Да брось ты, — Макс вытянул из бутерброда капусту и сложил в сторонке. — Ненавижу капусту, от неё дети бывают… Все умирают. Нужно с яслей привыкать к виду смерти… Конечно, до определённого времени жизнь состоит из одуванчиков. А потом вдруг раз! — и начинаются помехи. Я знаешь, сколько ДТП должен был увидеть перед тем, как смирился? Мёртвый человек — такое же нормальное состояние окружающей среды, как и опавшие листочки. Тебя листочки пугают? А они ведь недавно жили и зеленели! (Макс замолчал.)… А что касается невесты… Ты разве не этого хотела?
— Не этого.
— Вот это да! — он весело завертел головой. — Вы это слышали? У неё богатый жених с отдельной жилплощадью, нестарый, неглупый и занимающий ответственный пост, а ей не нравится!
Сидящие рядом равнодушно обозрели нас и продолжали свои трапезы.
Макс помахал им рукой, потом порылся в карманах и вытащил сложенный лист.
— Это тебе. Позвонил на досуге сыну Лагунина, попросил список учеников… Он, как и предполагалось, учится в школе, где эта педагогиня погибла. Здоровый конь, чувствуется, наглый, ни за что не кололся.
Я развернула список. Неровным, нервным почерком записаны 27 фамилий. Вокруг нарисованы крестики и чёртики. Кляксы. Одна грамматическая ошибка. И это писал Макс — взрослый мужик!
— Спасибо, — я не знала, зачем мне этот исторический папирус, но аккуратно разгладила его на столе. — Только ты, вероятно, поспешил… Парень переживает гибель отца…
— Как же, переживает… Все они «переживают»… Жертвы акселерации… Знаешь, что он мне заявил, когда я ему соболезнования насчёт отца двинул? Он мне не отец, говорит. А я, кроме всего прочего, с его мамашкой о свидании договорился!
Я чуть не подавилась «Колой».
— Как? Зачем?
— Очень просто. Они лет пять уже с музыкантишкой вместе не жили. Он — «звезда», по бабам таскался. Даже по мужикам, говорят. Она искала утешения в чужих объятиях… Жизнь — сложная штука. Она — ещё молодая интересная женщина, пару раз на тусовках её наблюдал. Готова обсудить со мной весь ужас происшедшего.
В глазах Макса вдруг вспыхнула глухая ненависть.
Я не знала, что говорить. Уткнулась в список… Фамилии, фамилии. Вдруг… Резанников! Резанников Павел!
— Ты не знаешь, у нашего сегодняшнего адвоката дети есть?
— Я думаю есть, и не только зачатые во браке…
Странно…
Глава 10
В редакции нас встретил Рушник.
— Николай Игоревич! — распахнул объятия Макс. — Я вижу, ваш имидж нисколько не пострадал! Шрамы только украшают мужчину!
Рушника отшатнуло.
— Иди в гараж, — с ненавистью прошипел он. — Я договорился о техосмотре. И не дай бог с передачей всё в порядке!
— Вы что же, меня пугаете, Николай Игоревич? Вы меня провоцируете на порчу редакционного имущества?
Рушник взял меня за локоть и отвёл в сторону. Локоть я немедленно освободила.
— Мы уже давно ждём вас, Наташенька! Лев Петрович требует, чтобы вы немедленно занялись материалом. Текст нужно сдать завтра, а вам ещё нужно успеть отвезти его Велемиру Резанникову на вычитку. Вот, я записал адрес. Он с утра будет в спортзале, просил не опаздывать… Надеюсь, с утра вы не собираетесь уединяться с шофёрами, как это случилось сейчас?
Я молча взяла адрес и направилась в кабинет к Лёве.
— Входи, — он сидел бледный и задумчивый над бумагами. — Как прошёл день?
— Нормально.
— Как интервью?
— Нормально.
— Рушник и Пиотровская сказали другое.
— Мне плевать, что они сказали.
Лёва поднял глаза.
— Почему у тебя бардак на голове?
— Какой бардак? Я всмотрелась в стекло на шкафу. Волосы по плечам, только и всего.
— Я просил тебя следить за собой!
Это становилось невыносимым. Я присела на пол у его кресла.
— Лёва, мне нужно с тобой поговорить… Можно, я пока побуду с бардаком? Потом, если захочешь, я побреюсь наголо.
Лёва с грустью посмотрел на меня. Ему нездоровилось.
— Говори. У тебя есть три минуты.
Три минуты! У меня есть три минуты!
— Ты меня любишь?
— Какое это имеет значение?
— Большое. Зачем ты женишься на мне?
— Я тебе уже объяснял.
— Этого недостаточно. Я — живой человек. То, что происходит с нами, — аномально!
— Тебя что-то не устраивает?
— Многое.
— Напиши…
— И отдать Лене, пусть распечатает в трёх экземплярах? Зачем ты меня выволок в люди? Чтобы общаться со мной через секретаря? У меня проблемы. Мне плохо, Лёва! Я хочу всё тебе рассказать и хочу, чтобы ты меня пожалел!
Я привстала с пола, запустила руки под его брюки и двинулась вверх по крепким, волосатым икрам. Это не был приступ эротомании, это был приступ отчаяния, выдержанный в нормальных женских традициях. Раньше я так не шалила.
Вдруг на противоположной стороне кабинета в нише с книгами зазвенел ключ, и распахнулась дверь, не замеченная мною раньше. Это была обычная дверь, не встроенная в бар, а просто замаскированная бутылками… Скромная деревянная дверь масти стоящего рядом книжного шкафа. Да, и без ручки. Но с замочной скважиной. Дверь распахнулась, и в проёме возник Макс.
— О! — он отступил назад и прикрыл ладонью лицо. — У вас минутка нежности! Извините!
Лёва вскочил, чуть не сбив меня с ног, и подлетел к Максу, потом со страшной силой швырнул его обратно в темноту коридора. Он захлопнул дверь и закрыл её своим ключом.