— В милицию анонимно позвонил, — сказал Макс, загружаясь. — Ну, куда тебя — в психушку или к редактору?
— В «Вечерку», — прохрипела я.
— Что, правда, что ли? — он обернулся ко мне. — А если буянить начнёшь? Бросаться на людей? Петь запрещённые песни?
— Я в порядке, Макс, — ответила я. — Со мной было что-то непонятное. Приступ какой-то… Всё прошло. Едем в «Вечерку». Давай выпьем чего-нибудь. Время есть. Потом поедем в «Вечерку».
— Когда человек говорит о выпивке, я верю, что он здоров. — Макс лихо развернулся.
Купил в палатке недорогой коньячок, и мы, не выходя из машины, выдули его, передавая из рук в руки маленький, как напёрсток, серебряный карманный Максов стаканчик.
— Ты знаешь, мне всё это перестает нравиться, — загрустил Макс. — Ерунда какая-то. Я хочу кого-нибудь привлечь к ответственности!
— Кого?
— Не знаю. Тебя, например… Всё, поехали. Хочу сегодня успеть уйти в отпуск.
Максу было всё равно — трезв он или пьян. Машину заносило на поворотах, троллейбусы повисали на усах, уворачиваясь от нас. Слава богу, обошлось без жертв и разрушений. Хотя я не удивилась бы нисколько.
В «Вечерке» нас уже знали, приветливо улыбались.
Инга Васильевна, облачённая в силуэтный костюм в породистую полоску, шла по коридору под руку с толстым гражданином в очках. Гражданин внимательно слушал и кивал, она тихо говорила ему что-то. Увидела нас, коротко попрощалась, и толстяк вежливо испарился.
— Идём! Идём! — Инга Васильевна на ходу перестроилась, пропустила свою руку под мой локоть. — Скорее! Я всё поняла!
Макс объяснялся, я тупо шлёпала, глядя под ноги. Рядом с моими перепачканными туфлями сверкали блестящие босоножки Инги Васильевны с жемчужными ноготками. Её рука крепко держала мою. Всем тем, что у меня было справа, я ощущала её тело. Выпуклое твёрдое бедро, тёплое плечо…
Что всё-таки происходит? Почему все эти люди сохраняют спокойствие? Почему они говорят сейчас о деньгах? Почему у них жемчужные ногти? Во мне самой что-то окончательно переломилось.
Мне пришлось напрячь память, чтобы понять, зачем меня усадили за компьютер. Рядом стояли сотрудники «Вечерки». Смотрели на меня — кто с грустью, кто с удивлением. Макс требовал принести мне кофе, что-то говорил в моё ухо, суетился, выгонял посторонних. Газетчики, оглядываясь, потянулись к выходу в коридор. Вдруг из толпы выскочил молоденький паренёк, курьер наверное, подбежал ко мне и протянул блокнотный лист.
— Распишитесь, пожалуйста, Лора!
— Что? — я никак не могла понять, чего ему надо, под чем я должна поставить подпись, лист же чистый.
— Дайте автограф на память! — паренёк просто истекал счастьем. — Толику от Лоры Ленской!
Макс сделал круглые глаза.
И снова улица, расступаются автобусы.
— Слушай, Лора… Можно, я буду звать тебя просто Наташей? — Макс улыбался мне в зеркало. Я валялась на заднем сиденье и тупо пялилась в окно.
— Так куда едем, Наташа? В редакцию, в милицию, в больницу, в кабак?
— Не знаю.
— Значит, никуда не едем.
И он вдруг остановился посреди потока, в центре дороги. Вокруг завыли сирены, снаружи образовалось кольцо объезжающих. Но объехать нас было не так-то просто. Всё запробковалось, застопорилось, в окнах авто появились водительские головы. Нас беззвучно ругали, размахивали руками, кто-то куда-то звонил, кто-то тут же выскочил из авто и пошёл на Макса врукопашную. Я наблюдала эту свистопляску сквозь туман в мозгу и даже с интересом, пока вдруг прямо перед моим носом не затормозило такси. На заднем сиденье была женщина с грудным младенцем. Она прижимала его к себе и с нехорошим выражением лица смотрела по сторонам. Нервничала. Рядом с ней крутил головёнкой ещё шкет лет пяти. Увидел меня, прилип к окну и вдруг заулыбался.
— Макс, хватит, поехали, — я не могла оторвать взгляда от мальчишки. — Поехали!
— Куда? — немедленно схватился за руль Макс.
— Куда-нибудь… В редакцию. Только быстрее.
— Слушаюсь и повинуюсь, мой Пиночет!
Машина рванула вперёд, мальчишка помахал мне рукой. Я ему тоже. Стало вдруг грустно. Но не так, как в спортзале сегодня.
— Что опять за слёзы? — с опаской посмотрел на меня в зеркало Макс. — Смотри, сейчас брошу тебя и убегу. Я с сумасшедшими не дружу.
— Да всё нормально… Просто там ребёнок… В машине… Смотрел на меня… Улыбался… Рукой махал.
— Ну и что тут ужасного? — Макс уже сворачивал в редакционный двор. — Я понимаю, если бы мне чужой ребёнок рукой помахал. Я сразу бы стал напрягаться и вспоминать его маму… А там и до алиментов недалеко…
— Да не в этом дело, Макс… Ребёнок… Что его ждёт в этом мире? Здесь живут звери, мутанты, психически больные убийцы… А он улыбается мне, незнакомому человеку. Что ждёт этого ребёнка?
— Очень даже возможно, что его ждёт полное счастье. Я тебя уверяю — не всем везёт так, как нам. В основном человек проживает жизнь, полную забот о еде и о том, что смотреть вечером — футбол или концерт.
Вышли. Я пожалела, что велела ехать в редакцию. Надо было за город ехать. Побродить по лесу какому-нибудь.
К Рушнику вошла без стука. Открыла дверь и обнаружила Николая Игоревича за странным занятием. Он сидел за пустым столом — бумаги все на полу, — перед ним лежала зажигалка. Рушник дикими глазами смотрел на неё и совершал руками пассы. Увидел меня, упал на зажигалку.
— Что? Почему вы позволяете себе входить без стука?
— Извините, Николай Игоревич, но после всего, что произошло между нами, я решила, что мне можно входить к вам просто так. Впредь тоже буду входить без стука, звонить круглые сутки и требовать у вас отчёта о прошедшем дне.
— Что вам надо?
— Мне надо многое сказать вам… Я отвлекла вас от медитаций?
— Вы видели Резанникова?
— Видела.
— Что он сказал?
— Ничего!
— Как — ничего? — Рушник извернулся, вытащил из-под себя зажигалку и спрятал. Потом начал торопливо собирать документы с пола. — Нам срочно нужен материал!
— Не будет материала, Николай Игоревич. Адвокат Резанников убит.
Рушник сел и удивлённо уставился в документы. Поднял покрасневшее лицо:
— Как… убит?
— Вот так убит! Зарезан! Рас-чле-нён! А вы этого не знали?
Рушник отодвинулся, начал ковыряться в бумагах, что-то забормотал. И вдруг вскочил, схватил телефон и закричал в трубку:
— Милицию! Срочно милицию!
Ну что ж. Милицию так милицию…
— Я буду в кабинете у Льва Петровича, — ласково улыбнулась я Рушнику.
Милиция приехала быстро. Лена проводила нас в пресс-центр. Лёва наотрез отказался предоставить свой кабинет для милицейских бесед. Отругал меня за то, что компрометирую всю редакцию и его в частности. В общем, милиционеры и не покушались на него. Самый главный в их стае дружески пожал Лёвину руку.
Помню Лёвино лицо, брезгливый вздох в сторону всей тусовки. Отдельная порция внимания — мне. Один глаз — голубой, другой… Но оба полны укоризны и печали. Отвёл главного милиционера в сторону, что-то сказал ему, указывая в мою сторону.
— Ну-с, — милиционер обвёл присутствующих взглядом. Присутствовали Рушник, объевшаяся валидола Пиотровская, Метрин, Макс и я. И ещё несколько милиционеров, помоложе. — Капитан Ковальчук. Попрошу присутствующих рассказать всё честно и подробно. Составим протокол.
Тут же подскочил молоденький красноухий милиционер и застрочил что-то в толстую тетрадь.
Первым выступил Рушник. Поведал историю о том, как в редакции накануне Миллениума было решено выбрать лучших представителей разных профессий, рассказать о них в журнале, потом наградить званиями «Человек века», значками «Лучший…». То есть намерения самые благие. И вот что из этого вышло.
— А что вышло? — настороженно поинтересовался Ковальчук.
— Смерти…
— Какие смерти? — Ковальчук прищурил глаз. — В протоколе допроса свидетеля Пиотровской сказано — смерть. Смерть адвоката Резанникова В. В. Какие ещё смерти?
Рушник замолчал. Сейчас расскажет про «Вечерку», про взаимосвязь громких убийств последнего времени и нашего журнала. В этом нет состава преступления. Явного, во всяком случае. Но всё равно неприятно.
— Видите ли, — Макс обозначил своё присутствие изящным поднятием пальца. — Заместитель главного редактора Виноградов… Видите ли, наш корреспондент Степанцова — вот она сидит, прекрасный товарищ, ответственный работник, порядочная женщина — получила три задания в связи с «Человеком века». Три. Первое интервью планировалось с музыкантом Лагуниным, второе — с педагогом Брочек, третье — с адвокатом Резанниковым…
— Ну? — Ковальчук посмотрел на красноухого. Тот усердно строчил.
— Все они оказались убиты!
— Кем, когда, с какой целью?
— Не нами, капитан, не нами. У всех нас есть алиби, есть свидетели. По какой-то непонятной случайности мы просто оказывались на месте преступления раньше многих других.
— И что вы делали?
— Ничего полезного для общества. Даже первую помощь не оказывали — не видели в этом смысла. Вы понимаете, да? Они все, наши собеседники, были уже в таком состоянии, что… Корреспондент Степанцова не имеет опыта в таких делах, ей всякий раз становилось дурно, и приходилось заниматься восстановлением её душевного равновесия.
— В медицинские учреждения обращались? В какие, когда?
— Какие медицинские учреждения, капитан? Девчонка сидела и рыдала, а я отпаивал её коньяком.
— В каких вы отношениях с корреспондентом Степанцовой?
Повисла зловеще-торжествующая тишина. Макс задумчиво посмотрел на меня.
— В дружеских. В тёплых дружеских отношениях.
Рушник иронично фыркнул. Милиционеры переглянулись. Было видно, что в их протоколах имеется гораздо больше материала, чем мы думаем.
— Кто давал вам задание? — пронзительные капитанские глаза уставились на меня.
— Редактор Рушник.
— Сейчас я всё объясню! — Рушник вскочил и протянул капитану журнал. — Вот таблица, которую составляли наши работники, основываясь на данных компьютера и социологических опросах. Здесь — списки самых популярных людей разных профессий. Я просто брал одну из фамилий и… Что здесь такого?