— Что ты здесь делаешь?
— Решил, что тебе скучно. Сделал над собой усилие и заглянул к боевому товарищу перед работой. Слушай, давай будем звать тебя агентом Скалли, а меня — Малдером?
— Как тебя пустили?
— Я очаровал всех местных девушек. Слушай, а ты что, совсем не встаёшь? Как насчёт того, чтобы сбежать? Сядем в машину — и айда по маршруту японских туристов. «Золотое кольцо России»… Дальний Восток и Воркута… Надоело всё.
— Не могу. Зачем?
— А что — лучше вот так тухнуть здесь? Пусть они тут все друг друга поубивают. Вернёмся, когда восстановится.
— Что восстановится?
— Кислотно-щелочной баланс! Ты что, дура? Я же тебе сбежать предлагаю!
На секунду мне стало приятно от этой мысли. Сбежать с Максом.
— Нет… Я не могу…
Макс выпрямился, посмотрел на меня с холодным интересом.
— Ну, смотри, я тебе предлагал. Не хочешь испортить Лёве свадебные ощущения? Или соскучилась по очередному жмурику?
— Не спрашивай, Макс. Анализы обещали сделать… У меня просто нет сил… Я ходить не могу.
— Дальше будет больше.
Он встал, подошёл к окну.
— Кстати, герой России капитан Ковальчук в этой же больнице. Жив-здоров, тобой интересуется. Хочет пригласить тебя на допрос.
— Какой допрос? Они же видели, что мы рядом стояли, когда всё произошло!
— Рядом-то рядом… Кто-то предварительно у этой художницы газовую плиту включил. А её саму накачал… героином. Кто? Вот какой вопрос волнует сейчас капитана Ковальчука. Где ты была с утра пораньше в тот славный день?
— Дома… Потом в такси ехала…
— Кто может подтвердить?
— Лёва… Хотя нет… Он ушёл рано… Таксист… Я помню его…
— Ну, давай, ищи…
Он ещё посмотрел в окно.
— Ну ладно. Если ты не хочешь бежать отсюда — поеду на работу… Поддержу твоего суженого. Он всю ночь работал. И ведь ни за что не отдохнёт! Работа, говорит, превыше всего. Будет весь день ходить злой, невыспанный… Зато работа превыше… И все будут шарахаться, план не выполнят, настроение на нуле… Я бы на его месте просто спал бы сутками и дал бы людям спокойно делать своё дело. Они и без руководителя справятся. Ничего, что я так про твоего любимого человека?
— Доброе утро! — крикнули за дверью. В палату влетел Дмитрий Анатольевич.
— Я вижу, у вас уже с утра посетители? Ни минуты покоя!
— Да, привёз ей аванс, пусть лежит, деньги считает, радуется, — Макс посмотрел на часы. — Однако пора, скоро поезд. Берегите её, Дмитрий Анатольевич, не балуйте. Не давайте ей много компота.
— Конечно, конечно, — главврач напряжённо рассматривал Макса. — Мы не знакомы?
— Так, шапочно. Было дело. Вы вряд ли меня помните. Но я вас помню хорошо. Я много думал о вас в последнее время.
Дмитрий Анатольевич с лёгким удивлением посмотрел на меня. Я пожала плечами. Мало ли что болтает этот клоун.
— Ну что же, не буду мешать, — главврач взял мою руку, аккуратно пощупал запястье. — Уже лучше… Пойду, много дел. Сегодня ко мне делегация японцев приезжает. Покажу им больницу…
— Лучше «Золотое кольцо», — вставил Макс. Я не выдержала и улыбнулась.
Главврач вежливо поулыбался, внимательно посмотрел на Макса и вышел.
Макс дождался, пока он выйдет, затем плюхнулся на кровать рядом, схватил журнал с тумбочки, полистал и ткнул меня носом в открытую страницу.
— Читай!
Передо мной была ненавистная таблица «Лучшие люди уходящего века».
— Следи за пальцем, горе моё! — Макс ногтём заскрипел по глянцевой странице вниз. «Лучшие музыканты», «Лучшие повара», «Лучшие машинисты», «Лучшие доктора»… Риммо Дмитрий Анатольевич…
— И что?
— А то, что твоё невзятое интервью только что забегало к тебе. Петровичу нужны материалы о лучших? Бери этого лучшего, пока его не споили японцы, усаживай рядом и бери интервью… И сама развеешься, и Лёве удовольствие доставишь… Позвать его?
— Не надо. А вдруг он тоже? Того…
— Помрёт? Он же доктор! Доктора не помирают. Они живут по триста лет.
Я пыталась собраться с мыслями. Почему бы и не выполнить журналистский долг. Но ведь страшно. Да и Лёва уже всё переделал наверняка, перелопатил. Теперь обратно всё возвращать на свои места?
Макс ушёл. Знаете, его предложение терапевтически себя оправдало. Теперь я уже не захлёбывалась мыслями о безумии и воспоминаниями об ужасах смерти. Теперь я мучилась сомнениями — брать интервью или нет. О чём спрашивать. Звать его в палату или самой приходить… Эти метания всё же поприятнее ночной шизофрении.
Мне даже стало легче. Я встала, побродила по палате. Поторчала в окне. Пришли медсёстры, сделали мне укол, дали таблетки… Потом принесли обед… Пришёл психолог, долго разговаривал со мной приятным голосом. Спрашивал о детстве. Ничего не объяснил, но сам факт его присутствия уже помог.
Потом пришла Лёвина мама! Когда она зашла — седая и ухоженная, я сразу же узнала её. У меня хорошая зрительная память на сфотографированные лица.
Я встала.
— Лежите, лежите, — она по-Лёвиному махнула рукой. — Вам нельзя вставать.
— Я уже нормально себя чувствую.
— Вас зовут Наташа? Меня — Юлия Марковна. Я — мама Льва Петровича… Он ведь собрался жениться на вас?
— Да, — я внутренне напряглась.
Если она сейчас начнёт выражать свой скепсис на эту тему, я не выдержу и брошу в неё подушкой.
— Что же, — она внимательно посмотрела на меня. — Я рада. Ему давно пора жениться. Вы мне нравитесь. Я хотела бы, чтобы у вас была дружная семья. Как у нас с Петром Львовичем.
Подушка выпала из рук и с лёгким писком свалилась на пол. Мы обе бросились её поднимать.
— Вас хорошо кормят? Я могу позаботиться о вас.
— Нет, спасибо, всё в порядке.
— Знаете, у нас не было времени поболтать. Мне хотелось бы узнать вас получше.
— Конечно, я понимаю.
— Приходите после того, как выпишетесь, на чай с пирогом.
— Спасибо, обязательно приду…
Даже сейчас, в момент сильнейшего мозгового ступора, я думала о своих трупах. Происходящее со мной безобразие и пирог с чаем. Какие разные предложения бывают у жизни.
— Я вот собрала вам кое-что. — Она достала из сумочки аккуратно свёрнутые пакетики. — Поправляйтесь. Я пойду.
Но она не встала, посидела ещё.
— Знаете, Наташа, Лёву нужно выручать. С ним творится что-то неладное. Он замкнулся в себе, стал чёрствым, неразговорчивым, плохо выглядит, много работает… Если вы имеете возможность — попробуйте его как-нибудь успокоить, приласкать, расспросить. Со мной разговаривать он не желает. Отмахивается, говорит, что всё в порядке, что у меня инстинкт наседки… А я вижу перед собой не седого задёрганного мужчину, а маленького худого и ушастого мальчика, умненького, порядочного, талантливого… Я не могу его обнять, как тогда, он не позволяет. Обнимите вы…
— Конечно…
Она встала, улыбнулась, поправила волосы.
— И я всё ещё хочу внуков.
После неё в палате долго стоял запах ландышей.
Явление гранд-мамы развернуло меня перпендикуляром к предыдущим ощущениям. Грусть и тоска никуда не делись, они растворились в растерянности и возбуждении. Новый коктейль ощущений заполнил меня доверху. Потребовалось несколько часов ворочания в постели и рассматривания улицы в окно, прежде чем я поняла: прежней Наташи не будет. Будет новая, с новыми ощущениями, новыми страхами, новыми радостями. Другой уровень игры. Взрослые люди имеют ко мне претензии, предложения и не желают оставить меня в покое. О’кей, я включаюсь в ваши игры. Здесь убивают? Будем уворачиваться. Здесь сходят с ума? Будем приспосабливаться. В процессе падения-полёта страшно всё, но назад — никак. Зачем-то это произошло со мной, и всё, что я сейчас могу, — пережить удар, выжить и только потом попытаться что-то понять.
Вспоминать о розовом покое с урчащим Сироткой и трёпом с парикмахершами, в котором я привыкла жить, теперь бессмысленно.
Незадолго до ужина меня снова начало мутить. В тот момент, когда я висела над унитазом, сзади что-то сверкнуло и щёлкнуло.
— Ничего, что я тебя запечатлел для потомков? — Макс, нисколько не смущаясь, вошёл в санузел.
— Выйди немедленно! Не видишь — мне плохо!
— А кому хорошо? — Макс присел на краешек ванны. — Я тебе новости привёз, а ты меня гонишь… Я тут подключился к расследованию, раззнакомился с милицейскими девушками… Короче… Наша художница уже имела проблемы с законом из-за наркотиков. Более того, в архивах имеются отпечатки её пальчиков. И — вот чудо! — эти же отпечатки обнаружены на двери кабинета копчёной Брониславы Брониславовны… Я уже не говорю о том, что там же полно и наших с тобой пальчиков. Но у нас хотя бы есть свидетели — все эти педагоги и школьник с бензином. А у художницы нет. Так что она погибла вовремя. Ею всерьёз заинтересовались власти.
Я присела рядом с Максом и тупо уставилась в плиточные узоры на полу. Не очень-то получалось работать мозгом. Я не понимала, как должна отреагировать на сообщение и что следовало из проблем художницы с законом. Я изобразила лицом знак вопроса в надежде на то, что Макс начнёт всё сначала и подробно объяснит.
Но он по-своему интерпретировал мои мимические страдания.
— Да-да, я понял, о чём ты хочешь спросить, дорогая… Не терзай себя усилиями. Конечно, я полистал украденный нами с места происшествия школьный журнал имени Сгоревшей На Работе Учительницы. Ничего, что я так сложно изъясняюсь? Я не нашёл там фамилию Софроновой. Но только по той причине, что у великой и ужасной художницы не было детей. Тем более, тогда непонятно, что она делала в храме науки? Зато, как ты помнишь, в этом журнале были фамилии маленьких Резанникова и Лагунина.
— Припоминаю…
— Прекрасно! Ты излечиваешься на глазах!
— И что дальше?
— Ничего. Тебя вылечат окончательно, ты выйдешь замуж и займёшься очагом.
— Я имею в виду список фамилий… Что дальше?
— Ну… Я же не детектив. Даже не главный редактор. Иначе ты полюбила бы меня, а не Лёву. Думай! Соображай! А у меня свидание, я спешу… Чао!