вая, с преданностью, пониманием, терпимостью, удалена из наших файлов. В лучшем случае осталась кратковременная страсть, взрывы чувств, то, что ты сейчас испытываешь к Максу.
(Я смутилась. Я действительно испытываю страсть, взрыв чувств…)
— Что же делать, Лёва?
— Ничего. Я просто лежу, умираю, никого не трогаю. Я утратил власть над собой, тобой и жизнью. Я не знаю, что делать.
— А что твои звёзды?
— Я давно не занимался этим вопросом. После того, как вы с Максом…
— Между нами ничего не было!
— Какая разница, если ты хочешь его и хочешь жить с ним…
Я совсем растерялась. Не думаю, что я хочу жить с Максом. Я прекрасно понимаю, что жить с ним — это значит жить на вулкане, на улице, быть привязанной к дивану, терпеть его шуточки…
— Ты никогда не думала, что все эти убийства завязаны с тобой не просто так?
Лёва лежал, далеко запрокинув голову, даже шея его была бледной, а в районе ключицы медленно и тяжело билась вена.
— Ты — избранница неба, ты принадлежишь мне по всем законам… И ты любишь другого… Вот это — конец света… Этого я небу не прощу…
Последние слова он сказал даже ласково. Потом он тихо засопел и заснул, приоткрыв рот… Я дотронулась до его руки. Еле-еле дотронулась, предварительно отодвинувшись подальше, вдруг снова начнёт насильничать? Рука была влажная и невозможно холодная.
Он спал много часов. Тяжело спал, с хрипами и пугающими затишьями без дыхания. Приехал румяный Макс.
— Ну, как больной?
— Плохо. Спит. Макс, он мне всё рассказал…
— Да? Что же именно он тебе рассказал? Очень интересно.
— Он рассказал, как вы познакомились. Вы познакомились совсем не так, как ты мне говорил… Он рассказал про вашего отца.
Макс прошёл мимо, никак не отреагировав на мой текст. Зашёл в комнату Лёвы, вернулся.
— Вот что, правдоруб, я сейчас отвезу тебя к Юлии Марковне, а сам переночую здесь. С утра решим, что делать дальше.
Мы загрузились и тронулись. Сплошные переезды и недоразумения. Поразительно, сколько нужно совершать телодвижений для того, чтобы как-то регулировать абсолютно неконтролируемый поток бытия.
— Зачем тебе это? — Макс устало сжал веки, размял лоб, обнаружив неожиданные морщины, потом посмотрел на меня красными от бессонницы глазами. — Мать, я сдохну скоро, честное слово… Зачем тебе всё это знать? Какая разница, кем я прихожусь твоему Лёве? Я с тобой объяснился и с ним тоже — мои проблемы останутся моими, я не заставлю вас страдать очень сильно… То есть не собирался я разбивать ваш счастливый союз — точно говорю… Есть нюансы, но мы ведь не будем обращать на них внимания, правда? Твоё рабочее и человеческое место — рядом с Лёвушкой. Моё место — в этой машине. Как бы ни бурлил организм — бурлит у тебя организм в мою сторону? — перетерпим… Дорог мне братишка, кровинушка, единственное родненькое существо на всём белом свете…
Я смотрела в окно, кивала — боже, зачем он всё это говорит? Не ребёнок ведь, взрослый мужик, прекрасно понимает, какие чувства я к нему питаю. Для чего эти издевательства? Примагнитил к себе самым откровенным образом, грубо и безапелляционно очаровал, влюбил практически вручную. К чему это дешёвое и насмерть убивающее кокетство — «я не собирался разбивать ваш счастливый союз». Какой реакции он сейчас ждёт от меня — шуток и подыгрывания? Но ведь нету ни грамма сил, ни капли!
Макс повернулся ко мне — на полном ходу, как обычно, и спросил:
— Перетерпим?
Я посмотрела с вызовом и почти улыбкой. Боги! Он не шутил! Он был вконец измучен, грустен и тускл.
— Не трать на меня время. И не лишай меня возможности работать с тобой…
— Я не понимаю, о чём ты… — во мне всё похолодело от перенесённого шока. А ведь он говорит правду.
— Понимаешь. Ты втрескалась и только об этом и думаешь. В результате мы оба в проигрыше. Тебе доставляет удовольствие мучить меня?
— Это я тебя мучаю?!! — возмутилось моё существо.
— Ты, конечно… Я же самец, донжуан, мерзавец, слабовольный и влюбчивый, но ты-то что колешься? Не допускай меня к себе, гони меня, заставь меня говорить с тобой только о работе. Не думай обо мне, не давай мне повода… Ты увидишь, это пройдёт и очень быстро. Мы будем ещё вспоминать о наших страстишках с шутками-прибаутками на общем семейном ужине! Лёва — прекрасный человек, честный, порядочный, сильный, талантливый, богатый, влиятельный… Чего тебе нужно ещё?
Всё было глупо и как-то неубедительно.
— Что я должна сделать? Обращаться к тебе на «вы»? Начать всё сначала, как будто ничего не было? С чего ты вообще взял, что я нуждаюсь в тебе? Я ни в ком не нуждаюсь! Я завтра же возвращаюсь к себе, буду спокойно жить в общаге, вставать в семь, возвращаться в три… Красота! Я забуду обо всех вас со скоростью, которую ты даже не представляешь! Я ненавижу тебя, всех твоих родственников и всю эту вашу самодовольно-суицидно-экстремальную жизнь! Аминь!
— Тихо, тихо! — Макс слабо поморщился. — Давай без истерик, моя боевая подруга. Мы с тобой пережили так много разных приключений, что нет смысла притворяться тонкой неврастеничной натурой. Ты могучая баба с хорошими мозгами и злишься потому, что слышишь вещи правильные, но неприятные. Но я не обижаюсь… В общем, подводим итоги. Первое — ты проектируешь свою жизнь с расчётом на Лёву. Второе — мы нежно бережём друг друга и продолжаем спокойно делать своё дело. Третье…
— Да какое дело! — заливалась слезами я. — Можешь ты мне объяснить, чем мы тут все занимаемся? Ингу Васильевну хлебом не корми — дай работать и производить прекрасные статьи! Лёва готов душу продать за возможность лишний часок поработать! Оказывается, и Макс — прилежный труженик, думающий исключительно о деле! Не слишком ли много труда на квадратный метр? При условии, что вокруг все повально мрут и никто ничего не объясняет?
— А что тут объяснять? Переломный период. Все мы, в отличие от тебя, зарабатываем на свою жизнь сами… Спокойно, спокойно, не надувайся, я в курсе твоих трогательных историй о скромных собственных заработках… Я хочу сказать, что все мы — в отличие от тебя — тщеславны, жестоки, цепляемся зубами за любую возможность сделать деньги и карьеру, мы все — в отличие от тебя — мерзавцы и подлецы… Все… Кроме Лёвы… Он просто больной…
Я почувствовала себя загнанным зверем и продолжала испепелять взглядом Максов затылок.
— Успокоилась? Так вот… Третье. Лёва — кристальной души человек. Но он серьёзно болен, и это меня не может не волновать… Хочу кое-чему тебя научить в связи с этим…
Он открыл «бардачок», поковырялся там, держа руль коленом. Наконец, протянул мне блестящую железку с прорезями для пальцев.
— Что это?
— Средство от головной боли. Носи эту штуку с собой. Пистолет не могу предложить, не имею права — беспрописочный, незаконный я, мне оружие не позволят иметь… Я уже пробовал… А вот эта ерунда — вполне конкурентоспособна. Надеваешь на кулак и бьёшь…
Мне окончательно стало грустно. Бог с ним, с фактом моей обречённости… Вряд ли я смогу ударить, вот в чём дело. Никогда в жизни я никого не ударила и не ударю… Только представлю хруст тонких костей скул… Кровь из виска… Всё это предваряется моим замахом и… Нет! Я никогда не смогу ударить!
— Но зачем всё это? Мне стала грозить опасность?
— Ну, при нашем с тобой образе жизни… С нашим умением попадать в истории…
Остановил машину. Сжал пальцами переносицу, оскалил зубы в «спазме утомлённого».
— Хорошо, поделюсь сомнениями (откинулся на спинку сиденья). Видишь ли, я давно и внимательно наблюдаю за своим любимым и могущественным родственником — я говорю о твоём женихе, — и мне всё больше не нравится состояние его загадочной души… Он стал резок, вспыльчив и агрессивен. Несколько раз я крупно рисковал физиономией. Причём — знаешь — заводился он на ровном месте…
— Прекрасно, Макс, великолепно! И к этому парню я должна вернуться? Будь хоть немного последовательным — «замечательный человек», но «социально опасный»…
— Я последователен. Лёва — замечательный человек в критическом положении. Его нужно окружить заботой, нежностью и теплотой. Тогда его шизофренический аппендицит потихоньку выпрямится. Но на всякий случай — если вдруг ты не сможешь держать себя в руках, будешь вздорной, склочной неверной, — на всякий случай имей под рукой средство защиты.
Глава 22
Утром, пока Юлия Марковна ворковала, я пыталась контактировать с Чапой. Смотрела в глаза меньшему брату и желала одного — чтобы брат молчал и не заводил свою невыносимую ультразвуковую гав-гав-песню. Чапа молчал. Кто его знает, если я подружусь с этой тварью, возможно, найду общий язык и с собственным женихом.
За время жизни у Юлии Марковны я поправилась на два килограмма и отрастила длинные ногти. Даже покрасила их в синий цвет. До сих пор у меня не было никаких ногтей и лишних килограммов.
— Наташенька, вы уже проснулись? — Юлия Марковна вплыла в комнату с подносом в руках. Кофейные чашечки-крохотулечки, интеллигентные розетки с вареньем — всё миниатюрное. — Знали бы вы, Наташенька, какое удовольствие — подавать кому-то кофе утром. Верьте мне — получать этот кофе далеко не так приятно. Хотя, надеюсь, я вам угодила. Здесь есть корица и сахар. Но больше не просите — вам нельзя кофе… Отныне я буду следить за вашей диетой…
— Юлия Марковна, расскажите о Лёвином отце…
Старушка дрогнула белой бровью.
— Ну, он был красив, талантлив, легкомыслен… Но я любила его всем сердцем и была счастлива. Постойте, сейчас…
Она легко снялась с места и исчезла за ширмой у шкафа.
Чапа всё ещё смотрел на меня.
Старушка вернулась с ворохом журналов и альбомов.
— Вот он, мой Пётр Львович. Восхитительный был мужчина.
С ретро-фото на меня смотрел красивый дядька во фраке, с цветком в петлице — явно сценический образ. Сквозь слой оперного грима и мимики явно проклёвывался некоторый сплав Макса и Лёвы. Вот она — наука генетика. «Если к носу Льва Петровича приставить брови Макса Ивановича…»