— Наташка! — он укоризненно покачал головой. — Ты меня обижаешь… Я тебе самое сокровенное рассказываю…
— Макс, я ничего не понимаю… Развяжи меня, Макс…
— Не развяжу. Знаю я вас, девушек, только развяжи, сразу сбегаете. А кто слушать будет?
Молча налил — стаканчик маленький, — повертел в пальцах.
— Ладно… Хотя я рассчитывал на твоё понимание. Ладно… Предысторию опускаем… Представим, что есть некто, молодой, не обременённый родственными связями, злой, ненавидящий, решивший наказать, умный, изощрённый, жестокий… Ну, там в твоей статье всё правильно написано. Мы, считай, вместе писали. Я думал, а ты писала… Жестокий, изощрённый… Это всё я…
— Макс, развяжи меня…
— Да не развяжу я тебя! — сердито сдвинул брови. — Слушай, не порти сценарий! Сейчас время исповеди, ты должна лежать и слушать с трепетом и содроганием.
— Я буду слушать, развяжи меня.
— Вот, бл…! — он вскочил. — Помолчи, а? Тебе же лучше будет!
Моё сердце билось так, что пульсировала тонкая ткань рубашки…
Он сел, потом вскочил, снова сел. Вдруг оказался рядом со мной, склонился.
— Может быть, ты ещё не поняла, главное — что это я? Что это я всех их убивал?
Всё. Последняя робкая надеждочка тихо пискнула и умерла.
— Смотреть! — удар по щеке.
Я не могла. Разучилась.
— Смотреть! — снова удар. Ещё. Как ожоги, проникающие в глазницы.
— Смотреть сюда, скотина, сволочь!!!
Я что-то сделала (разлепила веки?), картинка шаталась, дрожала и плавала. Макс, чернобровый, красный, с огнём в глазах, что-то кричит. Вплетается мой голос, я тоже кричу. Он бьёт меня снова, встаёт, ходит… Сколько так продолжалось?
На самом дне истерики есть устойчивая зона разума, размером сантиметр на сантиметр. Промазать — обычное дело, тогда спасёт только случайный прохожий. Я шла на дно камнем, горой, ядром от Царь-пушки. Я была в таком ступоре, что даже случайный прохожий не смог бы… Да и откуда ему взяться… Потом я вдруг телом ощутила острый приступ разума. Холодная жила вздулась внутри и зафиксировала моё размякшее тело. Что-то подобное я испытывала всякий раз, когда становилась свидетельницей преступления. Но сейчас я была свидетельницей собственного убивания.
— Макс, — я выровняла голос, как развинченный руль велосипеда, — Макс… Объясни мне кое-что…
Он ещё бушевал, пинал кресло, но меня услышал.
— Что?!! Тебе вдруг захотелось пообщаться?
— Да… Объясни мне… — звучит спокойно, с иронией даже.
Мысли слиплись в один вязкий комок ужаса и боли, но две-три извилины функционировали прекрасно. Никогда так я не думала всей головой, сколько сейчас одной тысячной головы.
— Как ты мог их убивать, если часто в момент убийства был рядом со мной?
Он присел на спинку кресла, закурил и всмотрелся в меня.
— Предположим, тебя это действительно интересует… Хотя я подозреваю, что ты просто решила отвлечь меня от главной идеи… Так вот, ничего не выйдет. Я, конечно, отвлекусь, но потом вернусь снова. Времени у нас много. Лев Петрович никого не предупредил о нашей встрече. Нас никто не потревожит… Жаль, что ты меня перебила тогда. Я бы своим ходом, красиво и логично дошёл до этого места, а теперь… Но я объясню. Так что, говоришь, тебя интересует? Как я это делал? Усилием воли, как ты и предполагала.
То есть чаще всего не руками, а головой. Качество, которое так ценят в мужчинах женщины. Видишь ли, у всех убиенных была парочка-другая крепких ненавистников, лелеявших мечту о физическом уничтожении врага. Я только вырубал их тормоза.
— Гипнозом?
— Боже, какие слова… Есть разные психотехники. Заставить человека расслабить голову и активизировать зудящую мысль не так уж и сложно. Я только организовывал детали.
— Кто убил Лагунина?
— Певца эпохи? Доктор, который тебя лечил, Дмитрий Анатольевич, любовник жены Лагунина. Красивая женщина. У таких много любовников. Она тоже была бы рада грохнуть своего музыкального гения, но я не стал её эксплуатировать. Мне нужна была грубая мужская сила. Очень непросто проткнуть человека микрофоном… Надо знать расположение органов, костей грудины и тэ дэ… Зато жену я отправил поскандалить. Чтобы был повод, как ты понимаешь, вызвать врача. Ну, раз пошла такая пьянка…
Он сполз в кресло и снова налил себе.
— Чувствую себя великолепно. «Ужасный, но Прекрасный, он сидел в кресле, забросив на подлокотники свои длинные, красивые ноги…» Так, кажется, ты думала о моих конечностях?
Он задрал штанину, поскрёб ногу…
— Продолжим. Училку сожгла безумная художница Софронова. Она была её подопечной в своё время, гордостью школы, но они не поладили, ссориться начали. Мне Галка столько порассказала о своей наставнице. Знаешь, отчего у Галки крыша поехала? Оттого, что любимая Бронислава Брониславовна велела ей, хиппухе, хаер перед слётом срезать. А не то, мол, родителям сдаст, что Галка траву курит. Сама же на траву и подсадила. В процессе долгих задушевных бесед о новой жизни, так сказать… Ну, да ладно… Тезисно будем. Кто там ещё? Адвоката прибил боксёр Битов. Прямо вот так посреди тренировки, увёл старого друга за угол и ударил. Он нервный был, этот боксёр, а адвокатец в своё время вращался в богемных кругах и был свидетелем одного неприятного дела… Одним словом, наш боксёр уже вкусил крови. Знаешь, на чём мистер Битов специализировался? На заказных убийствах, замаскированных под дуэль. Какой горячий новый русский не захочет померяться силами с чемпионом? Заранее оформляли юридические бумаги — на всякий случай, — медицинские протоколы… Под маркой шутки. Весело ведь, сауны с фазанами надоели… И в результате чемпион всегда побеждал. А если не побеждал — арбитры помогали подручными средствами. Вот на эту тему наш адвокат и выступил в своё время. А потом денег потребовал за молчание. Договорились встретиться на тренировке. Встреча, как ты знаешь, состоялась… Кто дальше? Художница Галка Софронова? Жалко девку, хотя шансов у неё не было. У неё даже в сортире вода веником отдавала. Обколотая была Галка с ушей до пяток. Насчёт таланта не знаю, не разбираюсь, но вечеринки весёлые были. На одной такой вечеринке некто Бариновский, политическая звезда, приоткрыл конфорочки… Знаешь, какую картину в ту ночь Галка написала? «Бариновский и два молодых Аполлона». Что Аполлоны делали с Бариновским — история не говорит. Но что-то крайне возбуждающее. Настолько возбуждающее, что утром, придя в себя, Бариновский задумался о смысле жизни, карьеры и смерти. Картину он унёс, Аполлоны испарились ещё раньше, а что стало с Галкой — ты знаешь. Хотя мне пришлось приложить определённые усилия для того, чтобы заставить мента в нужное время и в нужном месте зажечь огонёк… Ба-бах!!
Он налил себе ещё и выпил. Я плохо соображала. Прежде всего потому, что соображать было нелегко. Кроме того, я отчаянно ковыряла ногтём и крысиными трофеями кожаные волоконца ремня. Нереальная задача — ногтями разобрать кожаный ремень, но благодаря ей я не свихнулась от ужаса.
— Дальше был врач, который без головы, как его там… Дмитрий Анатольевич… Там всё просто. Был застукан с поличным. Занимался любовью с «японской делегацией» в момент прихода супруги. Знаешь, кто его супруга? Шеф-повар ресторана «Морской конёк», та самая героиня труда. Они давно не жили вместе, не сошлись характерами… Квартиру в центре Дмитрий Анатольевич оставил себе, мотивируя тем, что жена — единица пробивная, в сфере общепита работает, своё наверстает. Встречались в суде, ругались. Хуже всего то, что наш доктор не скрывал своих мужских амбиций. То с одной девочкой придёт в святое здание суда, то вторую отправит к супруге за очередной подписью на бумажке… Шеф-повар не вынесла позора мелочных обид. Рука у неё мощная, туши разделывать наученная. Раз — и всё. Сначала легонечко скальпелем в неверное сердечко. Потом — всё остальное… Тесак, по моей личной просьбе, она захватила на работе… А с ней, в свою очередь, любовница Дмитрия Анатольевича разобралась. Та самая. У них с Дмитрием Анатольевичем, видите ли, настоящая любовь была. Знаешь, кто она, эта любовница? Актриса Йоко Иванова, бездарь и нимфоманка. Она и убивать-то не собиралась, кишечник тонок и испорчен. Пришла для откровенного разговора. Курили, плакали, объяснялись. Я уже воду закипятить успел… В конце концов молодость победила. И актриса, собравшись с силёнками, подтолкнула разлучницу к огоньку… Между прочим, актриса обкуренная была, так что моей вины тут процентов сорок шесть… Молчишь? Молчи. Ты же всё знала, догадывалась, тебе теперь скучно меня слушать. Но ты послушай… А политика Бариновского задушил друг Лёвиного детства Ванечка, психолог и педераст. Ну, там голая любовь… Не простил картину «…с Аполлонами». Шофёра, кстати, он же сбил. Мотался по городу в шоке и в поисках приключений. Правильно сделал, что сбил. Шофёр этот — редкая гнида, зануда и стукач. Я его нечаянно вычислил, когда меня Лев Петрович машины и квартиры лишил. Жил у таксистов… Личной неприязни к шофёру я не испытывал, он просто идеально вписывался в мою концепцию. Какую концепцию, хочешь спросить ты?
Он посмотрел в моё отражение.
Я проделала дыру размером с мизинец. Мне некогда было спрашивать…
— Допустим, ты спросила — что же это за концепция, Макс? Тогда я отвечу — не время, дорогая, погоди… Так вот. Таксист был мерзавец, был Лучшим в нашем с тобой любимом журнале и был на «3»… Я не мог не воспользоваться и не направить нервного Лёвиного друга Ванечку на его плохо пилотируемом авто в нужном мне направлении… Ванечку, в свою очередь, нелепо убил пациент-душевнобольной, прямо во время сеанса. Друг Лёвиного детства рассказывал нам о нём, потому что уже тогда боялся. Но лечил — хорошие деньги давал парень, регулярно приходил, всё по высшим ставкам… История этого пациента мне неизвестна, и сам он мне больше неинтересен. Его убивать я не собираюсь, нет смысла… Он — просто статист. Сам свихнётся где-нибудь и прыгнет с крыши… Трахалку от Станиславского, актрису Иванову, порешил какой-то любовник, один из. Зашедший на огонёк в тот момент, ког