— Но это же не позор! — вскричала девушка.
— Да, но это не одно и то же. Нашему дорогому Гаэтану поэзия куда ближе. Он сам пишет стихи и иногда по вечерам, примерно в это время, заходит и читает мне одно-два стихотворения. Надо признать, что они вовсе не дурны…
Человек в темно-синем плаще шел теперь к аркадам театра «Комеди Франсез».
Он быстро глянул на свои часы. Уже семь.
Главный сказал: «Все уходят от шести до половины седьмого».
Человек в плаще смешался с толпой прохожих, идущих мимо театра, спешащих кто в метро, кто к автобусной остановке. Он остановился у театральной афиши, объявлявшей спектакли будущей недели: «Сид», «Соломенная шляпка», «С любовью не шутят».
Он перечел афишу множество раз, будто не мог решить, какой спектакль ему выбрать — комедию или трагедию…
Некоторое время спустя человек в плаще прошел под аркадами театра в сторону улицы Ришелье, вглядываясь по дороге в медальоны четырех великих драматургов «Комеди Франсез»: Виктора Гюго, Расина, Корнеля и Мольера.
Совсем уже неподалеку от улицы Ришелье, как раз возле барельефа Мольера, он вдруг прислонился к колонне и незаметным движением ловко надвинул свою тирольскую шляпу на глаза.
Смотрел он не на парик Мольера, а на полицейского у перекрестка.
Затем человек этот резко повернул направо, пошел вдоль деревянных перил, где обычно выстраиваются и очередь зрители, и направился в сторону сада Пале-Рояль. Он постоял немного перед витриной с трубками, зачем перед орденами с разноцветными ленточками, французскими и иностранными…
Затем он вернулся на то же место.
Час близился.
Сидя за своим рабочим столом, заваленным документацией, гранками и пухлыми папками, мадам Лежербье поигрывала латунной типографской линейкой-строкомером.
Напротив, в старом кожаном кресле, с открытым блокнотом на коленях расположилась Иоланда Ламбер.
— Прежде всего я задам вам несколько вопросов общего характера. Вы готовы, милая Иоланда?
Девушка сосредоточилась.
— Готова.
— Считается, что книгопечатание изобрел Гутенберг. Точно ли это?
— Хм… Не совсем. Очень древние цивилизации уже умели воспроизводить знаки, пользуясь печатями и клеймами, отдаленно напоминающими нынешние резиновые штемпели… Но позже китайцы изобрели способ, более похожий на тот, который мы знаем теперь. На деревянную дощечку они наносили резьбу, оставляя буквы выпуклыми. Опуская их в тушь, они прикладывали эту табличку к листу рисовой бумаги…
— Отлично. Дитя мое, вы только что произнесли слово, очень существенное для книгопечатания: слово «буква»… Скажите, были ли буквы, а точнее, литеры, то есть бруски с изображением букв, при тех способах, о которых вы говорили, раздельными?
— Нет. Это голландцу Лорену Костеру пришла в голову мысль сделать буквы подвижными, из дерева. И вот с помощью этих букв-литер он напечатал маленькую книжку из восьми страниц! Это было, в общем-то, пустяком…
— Но это было очень много!
— Да, мадам Лежербье. А в 1440 году Йоганн Генсфляйш, известный под именем Гутенберг, впервые применил металлические литеры и изобрел ручной печатный станок. Это были литеры, отлитые из свинца…
— Прекрасно. Вижу, что в истории книгопечатания для вас тайн нет. Перейдем к другому вопросу. Ну-ка, скажите, что такое наборная касса?
— Плоский ящик, в котором у печатников лежат литеры… Это слово — однокоренное с кассетой, например.
— Точно. А кроме касс для шрифтов, какие существуют еще кассы?
— Специальные: математические, линеечные, нотные, ящики для цифр и дробей.
— Да. Дитя мое дорогое, вижу, что время на вас я трачу не зря. Ну, еще один вопрос? Что такое магазин? Если я скажу: хозяин типографии купил магазин, значит ли это, что он откроет торговлю?
Иоланда Ламбер переливчато засмеялась:
— Нет, мадам Лежербье. Это будет означать, что он купил часть наборной строкоотливной машины, латунный ящик, где хранятся матрицы.
— Так. Теперь поговорим о шрифтах. Много ли их существует?
— В наши дни изобретено много шрифтов и все время создаются новые и новые. А первоначально было два основных: антиква и курсив. Антиква — это латинский прямой шрифт. А курсив — наклонный…
В эту минуту Иоланда запнулась и повернула голову к двери.
— В чем дело, дитя мое?
— Я… Мне показалось, что кто-то открыл входную дверь…
Они прислушались.
Но во всем доме царила тишина.
Человек в плаще пошел вперед по улице Ришелье. Перед темным проходом вглубь между антикварным магазином и модной лавочкой он на некоторое время задержался.
Здание показалось ему довольно жалким. Его черноватый, неширокий фасад был слегка закруглен. Медная табличка у входа в коридор гласила:
ИЗДАТЕЛЬСТВО «БАБИЛАС»
2-й этаж.
Человек глянул на улицу, мгновенно развернулся на каблуках и исчез в коридоре.
Крутая и темная лестница начиналась сразу же у входа. Ниша консьержки была в самой глубине коридора.
Одним прыжком, бесшумно он оказался на лестнице, перемахнув через первые несколько ступенек.
В полной тишине он поднялся по лестнице на второй этаж. Включив на минуту фонарик, он заметил на створке двери пластмассовые буквы, повторявшие название фирмы: ИЗДАТЕЛЬСТВО «БАБИЛАС».
Затем правой рукой в кожаной перчатке он взялся за ручку двери, одновременно левой нащупывая во внутреннем кармане куртки короткую резиновую дубинку…
Глава II. Гаэтан де Солис, главный редактор
Урок типографского дела продолжался. Мадам Лежербье только что рассказала своей ученице, милой и внимательной Иоланде, все о шрифтах: об антикве, изобретенной римскими печатниками в XV веке, о курсиве, созданном на век позже известным итальянским типографом, о гарамоне, примерно в это же время придуманном французом, о баскервилле, который на основе гарамона создали англичане…
Кто-то тихо постучал в дверь.
Длинное, немного лошадиное лицо Гаэтана де Солиса показалось в дверном проеме.
— Вы еще здесь, мадам Лежербье? И вы, мадемуазель Иоланда…
— Входите же, дорогой! — сказала мадам Лежербье. — Мы как раз повторяем материал общего характера, и я немного увлеклась.
— Замечательно! Замечательно! Счастлив тот, кто тянется к знаниям! Мадемуазель Иоланда, вы избрали восхитительную специальность и учителя, который в высшей степени заслуживает доверия. Технический редактор, глава производства! Звучит. Вам дают более или менее бесформенную рукопись, простые листочки. Вы делаете том, книжку, настоящую книгу. В общем, даете ей жизнь… Потому что ведь рукопись — это ничто…
— Ну, не преувеличивайте, дорогой друг, — возразила мадам Лежербье.
— Не так уж я и преувеличиваю. Сколько человек прочтут рукопись, а вот книгу!.. Без типографии от самого прекрасного шедевра было бы мало проку. Вот когда рукопись напечатана…
— И прочитана! — к месту вставила Иоланда.
— Именно, — согласился Гаэтан де Солис. И выпрямился во весь свой донкихотский рост. Серые глаза его заискрились на гладко выбритом лице, над которым возвышался серебристый вихор. — Я услышал легкий шум… И пошел посмотреть, в чем дело. Я забыл, что вы тут работаете. Ухожу… Хочу воспользоваться тишиной…
— Чтобы написать еще одно прекрасное стихотворение? — добавила, улыбнувшись, мадам Лежербье.
Гаэтан де Солис пожал плечами.
— Стихотворения в стол, которые никто не издаст…
Для Гаэтана де Солиса это было настоящей трагедией. Вечерами он сочинял стихи. А днем руководил двумя основными сериями издательства «Бабилас». Серией приключенческих романов «От полюса до экватора» и серией детективов «Тайна в первой главе».
Всякий раз, когда мсье Бабилас входил в кабинет Гаэтана де Солиса, происходило примерно одно и то же.
Эжен Бабилас, разговорчивый полноватый человечек, потирая руки — такой у него был оптимистический тик, — обращался к мсье де Солису:
— Как дела, дорогой Гаэтан?
— Ничего, — отвечал главный редактор-поэт.
— Что новенького вам удалось отыскать?
— Вы хотите поговорить о рукописях для наших серии?
— Разумеется.
— Есть у меня тут несколько, и я скоро их вам представлю…
— Я очень доверяю вам, дорогой мой. Вкус ваш безупречен.
На лице Гаэтана в эту минуту проступила досада.
— Мой вкус, мой вкус… Я просто знаю, что подходит для наших изданий.
— А я знаю, что вы это знаете, дорогой Гаэтан: неизвестность, авантюрность, таинственность — вот что нам нужно. Как сказал бы в этом случае Дантон, тайна, тайна и еще раз тайна — и издательство «Бабилас» будет спасено!
Мсье Бабилас рассмеялся.
Потом, посерьезнев, наклонился к де Солису:
— Вы знаете, что продажа сейчас идет бойко. Мсье Шассерио очень доволен. «Пираты Матто Гроссо» уже перешли за тридцатитысячный рубеж. Мы переиздадим «Трагедию заколдованной джонки»… Что же касается последней книги — «Украли лондонский Тауэр», вышедшей в серии «Тайна в первой главе», — так ее берут нарасхват. Спрашивают во всех книжных магазинах.
Мсье Бабилас потирал руки с каким-то неистовством, а Гаэтан де Солис качал головой, и вид у него был прямо-таки похоронный.
— Знаю, дорогой мой, знаю… Все эти романы не стоят стихов, которые вы пишете. Но, к несчастью, издательство «Бабилас» не публикует стихов. Я очень жалею, что это так. Я бы очень хотел печатать ваши стихи. Только…
— Только, — добавил главный редактор ледяным тоном, — стихи не продашь.
И тогда мсье Бабилас возвращался к себе в кабинет, где его ждал Жан Луи Шассерио, коммерческий директор, один из самых главных людей в издательстве «Бабилас».
Иоланда Ламбер дружелюбно смотрела на главного редактора. Бедному мсье де Солису на самом деле, наверно, было довольно грустно. Днем все шло хорошо. Он читал рукописи, беседовал с авторами, принимал журналистов… В издательстве «Бабилас» бурлила жизнь, все было в движении. Курьеры мчались в типографии и возвращались с пакетами корректур. Без конца звонил телефон.