Я начинаю вспоминать город. Где-то тут, поблизости, должна быть кондитерская. Именно сейчас я становлюсь настоящим «психоспикером» – говорю без остановки, хочу поскорее направить ее мысли в другое русло, стереть из-под кожи нервный тик, вдохнуть жизнь в настоящую улыбку.
– Знаешь, – говорю я, – так бывает. Это ничего. Мы сейчас с тобой поедим мороженого, поболтаем, а когда ты вернешься домой, все уже закончится. Ляжешь спать. А завтра будет новый день. У тебя красивая юбочка и свитер. А главное – замечательная коса. Сейчас таких кос нет ни у кого.
– Это – бабушка, – поясняет девочка. И я понимаю, что за ней есть кому присмотреть. Значит, не все потеряно.
В кондитерской девочка смотрит на меня большими глазами, и они уже не блестят, как там, на улице. Я рассказываю, как однажды зимой меня забыли в ночном сквере, и я сидела сама на саночках и представляла себя настоящей Снегурочкой. «Такое трудно забыть, – говорю я веселым голосом, – но потом, со временем, ты понимаешь, что каждое огорчение превращается в жесткий, прочный камешек. А складываясь один к одному внутри тебя (это что-то вроде хребта, только крепче, ведь хребет – только кость, которую можно сломать), они делают тебя непобедимой. При любых обстоятельствах!»
– Ты кто? – спрашивает девочка.
Говорю ей, что я – фея. Та самая. Только в современной одежде. Не могу же я отличаться от других! Девочка ест мороженое. Мне хочется сказать ей нечто более важное, то, что она будет вспоминать позже. Но я боюсь, что она меня не поймет. Я боюсь рассказывать ей глупости, хотя мне этого очень хочется. Но – боюсь. Представляю себе, что случилось бы с Ассоль, если бы она не встретила корабль с алыми парусами. Была бы деревенской сумасшедшей – с длинными седыми косами, которые бы не остригла до старости. Собственно, о том, что сталось с ней лет через десять-пятнадцать после счастливой встречи, я тоже не хочу думать…
Я поглядываю на часы – скорее всего, они уже добрались до своего дома, улеглись.
– Наверное, пора идти, – говорю я. Девочка совсем успокоилась. – Бабушка будет волноваться…
– Да, – говорит девочка. Аккуратно вытирает ротик салфеткой, складывает руки на коленях. – А ты еще придешь ко мне?
– Не знаю, – говорю я. Говорю так потому, что не могу врать, не могу давать надежду, не хочу, чтобы меня кто-то ждал. – На свете много детей, которых иногда нужно водить в кондитерские. Их так много по всему свету! И поэтому для меня главное то, чтобы ты знала, что я – есть. А когда будет грустно – просто представь, что я с тобой. Тебе станет намного легче. Поверь мне. Договорились?
– Да! – Девочка встает со стула и осторожно ставит его на место.
Такая вот фигня, думаю я: природа порой бывает несправедлива. Эта девочка совсем не похожа на своих родителей. И понятно, получая такие уроки, никогда не будет похожа на женщину с задравшейся до груди блузкой. И у нее будут хорошие дети. Должна признать, что некоторые родители рождаются на свет сразу взрослыми негодяями лишь для того, чтобы мучить своих детей. Им неведомы потаенные движения детской души, они кричат на них и отпускают пощечины, дергают за руку и запрещают плакать…
– Когда вырастешь – у тебя будут хорошие дети! – говорю я. – Потому что ты никогда не будешь их обижать. Никогда не будешь забывать в зимних скверах. Это я тебе точно говорю.
– А что еще со мной будет? – спрашивает девочка, когда мы уже едем в такси по ее адресу.
– О! Столько хорошего, что и не перечесть! – говорю я. – Но не могу рассказывать, чтобы не сглазить.
– Хорошо! – вздыхает девочка. – Вот мой подъезд. Спасибо.
Я провожаю ее до двери, нажимаю кнопку звонка. Мне нужно убедиться, что там все в порядке. Открывает бабушка – на ее лице такая же маска: зацементированная улыбка. Она целует девочку, кивает мне и быстро закрывает дверь… Такие вот дела.
…Троллейбус тронулся с места, и комично-трагичная троица осталась за его окнами.
Я осталась на месте. Я будто приросла к нему. Я могла бы стать для незнакомой маленькой девочки доброй феей, которую она запомнила бы на всю жизнь. Но она осталась там, посреди улицы, посреди стыда со своей упрямой приклеенной улыбкой. Я не могла вмешаться в ход событий, разве что – вот так, выстраивая их в ноосфере…
Дома я стала записывать в тетрадь очередную беседу. На сей раз сестра-конферансье объявила номер так: «Это – наша русалка! Если за ней не уследить – идет в душевую и стоит под водой часами. Всегда мокрая…»
У молодой женщины и правда белая кожа с мелкими рыхлыми складочками (такие остаются на кончиках пальцев, если долго сидишь в воде) и влажные длинные волосы. Как только за медсестрой закрылась дверь, женщина подошла к умывальнику, быстрым движением открыла кран и обильно окропила себя водой. Это взбодрило ее. И она начала говорить:
«Плыть вдоль коралловых рифов – все равно что читать книгу. Хорошую книгу. Или – как читать молитву…
От вида подводного мира хочется плакать. От счастья. От прикосновения к тому, что у людей называется раем. Только рая никто не видел. Может быть, он находится где-то у коралловых рифов?
Почему я сравниваю такое плавание с чтением книги? Точнее, с тем наслаждением, которое получаешь от созерцания букв на бумаге, слов, словосочетаний и предложений, которых раньше не слышал. Наверное, потому, что коралловый мир так же неповторим, как и слова, возникающие на страницах. С каждым движением он изменяется, становится новым, другим, неизведанным, а разноцветные окаменелости – красные, зеленые, сиреневые, ярко-желтые – остаются позади, будто только что прочитанные слова…
Каждый раз я беззвучно пла́чу, когда проплываю вдоль этой каменной саги, – слышу ее мелодию, хотя и не могу сказать определенно, о чем она.
Рыбы – это отдельная история. Когда я их вижу, удивляюсь совершенству природы и фантазии Бога.
Только представьте себе: ровный диск, будто вырезанный из синего бархата с лимонно-желтой каймой, с длинным красным носиком, который неустанно что-то склевывает с подводного цветка. Или вот: зеленый «огуречик», в мелкую черную крапинку… Или: пурпурное чудовище, усеянное белыми бородавками, – настоящий мухомор! Узенькие серебристые рыбешки с плоскими телами подрагивают в полоске света, как ленточки в косичках первоклассниц, а рядом множество «живых лимонов» – будто их сбросили с борта торгового судна, медленно кружат, все глубже погружаясь в бирюзовую бездну. Двухметровая рыба-игла с глазами навыкат и тупым рыльцем наискось прошивает синий шелк. Стаи серебристо-черных барракуд, будто острые лезвия, неподвижно и угрожающе висят под самым краем воды.
Эти рыбы не боятся людей. Их яркие краски свидетельствуют о том, что они – несъедобные. Значит, им ничего не угрожает. Наоборот! Они сами готовы подплыть и полоснуть по ноге ядовитыми плавниками. Это их мир, их рай. Они ревностно охраняют его от непрошеных гостей в ластах и масках.
И поэтому – не нужно суетиться.
Я всегда лежу над этим раем тихо-тихо, распростерши руки. Мое дыхание, как душа, медленно выходит из трубки.
…Слова – те же рыбы. Они выпархивают из меня неуловимыми стайками и уплывают куда-то в глубь бездны. Иногда это легкие, яркие стайки мелких полупрозрачных рыбешек с красными или желтыми плавниками. Но случается, дав им жизнь, я вижу, что они – гигантские, объемные. Они хищно раздувают жабры, будто им мало места в собственном теле. Они не знают, что порождены мною. Они отправляются в свое путешествие, в далекие страны, которые мне никогда не увидеть. Ведь я не могу плыть за ними вслед!
Я должна раскачиваться на поверхности и плакать от счастья или мысленно читать молитву.
Меня мучает только один страх: а что если утром следующего дня, когда я снова вернусь к этому берегу, – не увижу ни единого рифа, ни единой рыбы. Вдруг все изменится?! Поднимется буря, ураган, цунами, и вместо морского рая я увижу барханы, будто пустынный пейзаж с самолета? За что тогда зацепится мой взгляд? Какую молитву прочту?
Все может быть… все может быть…
Дважды, а может трижды, во время ныряния я должна отрывать лицо от воды, смотреть, где я, не занесло ли меня слишком далеко. Наконец – промыть маску и вылить из трубки воду. И что же я вижу?
Я вижу, что не одна. И мой рай – достояние многих. Их спины и трубки, торчащие над поверхностью, – яркое тому доказательство.
Тогда я думаю, что море – как жизнь. Сначала плывешь носом вниз, жадно загребаешь руками все, что в них попадает, озираешься вокруг, прикидываешь, где теплее течение, прозрачнее вода, следишь за тем, куда плывут остальные. Пытаешься не сбиться с пути, не отстать, не потеряться, не прослыть неудачником… А стоит лишь какому-нибудь стихийному бедствию разрушить тихую заводь – и все как один трепыхаются к верху брюшком. И уже не важно, кто плыл первым, а кто плелся в хвосте. Разница лишь в том, что ты видел перед собой в последний миг и что чувствовал…
Меня сносит на край коралловой пропасти – крутой склон, усеянный желтыми и синими наростами. Его очертания теряются в бездне. Взмах руки – и я лечу над ней. Только не падаю, а зависаю. Это лишь репетиция падения. Если когда-нибудь мне придется побывать в горах – не перепутать бы тверди и вот так не оттолкнуться ногами от горной вершины. Уверена, первое впечатление будет подобным…
Я всматриваюсь вниз и различаю в сине-лазурной глубине песчаную площадку, окруженную подводными пещерами. Посредине что-то трепещет, дышит, медленно колышется, как батистовый платок на ветру. Его края вздымаются над песком, и я вижу, что это – огромный скат. Он похож на гигантскую жабу, которую прогладили, – бледно-зеленый с ультрамариновыми пятнами на плоском теле, из которого, как перископы, торчат круглые глаза. От его движений на дне вздымается песчаная буря. А из черного зева ближней пещеры выплывает новое существо.
На первый взгляд, это большой кальмар с двумя щупальцами. Они раскинуты и слегка колышутся. Будто кальмар танцует. Течение выносит существо из его убежища. Я вижу продолговатое белое тело. Расплывчатое, далеко от меня. Поэтому я не могу сразу понять, что это такое.