Звук из своего же горла Лазар услышал будто бы издалека, как сквозь подушку, – животный, жалобный. Тень на стене сжалась, сгорбилась. Зрение сузилось, по бокам наползала тьма, и келья расплылась.
Не смей, велел себе Лазар. Потеряет сознание сейчас – потом всё равно начнёт заново. Он часто задышал, пытаясь отогнать от себя обморок, и почувствовал, как по щекам заскользили горячие слёзы.
Никто и не обещал ему, что будет легко.
Прета адерер эт.
Лазар представил, что всё его чародейское умение стекается к груди, как кровь по жилам, – от кончиков пальцев, стоп и ладоней, от кожи, печени и желудка, от мозга и клапанов сердца. Всё – в крошечный кусок души на уровне острия ножа. И Лазар вбил в себя чародейское лезвие, чтобы вылущить этот кусок.
Он услышал свой задушенный кляпом всхлип.
Тень на стене закачалась. Пробитая брешь у неё в груди раздалась вширь, налилась светом. Лазар согнулся, прижимая к животу обрубок левой руки.
Боль, боль, боль.
Раздражающая – когда порезал палец листом бумаги. Удушающая – когда отец на дворе стискивал его горло руками, и мир вокруг темнел. Душевная, обдающая его, как ушатом ледяной воды, – когда он очнулся в подземельях Нимхе и впервые обнаружил, что он теперь калека, и даже кашица из кореньев вытекала у него из несомкнутого рта.
А сейчас из его рта, даже несмотря на тугие тканевые лоскуты, вышло отрывистое «А!» с нитями слюны. Словно давился, хотел выкашлять и кляп, и боль – прокричать её, провыть, проплакать, – но вместо этого только хрипел.
Видел, не глазами, но воображением, шатры в Исурпесках, раскалённые жаровни. Фигура старейшины-чародея, одетого в пёструю хламиду. Бронзовая кожа человека, которого превращали в дахмарзу, – она блестела от пота. Тёмные глаза затуманились, закатились. От жаровен поднимался сладковатый дым, как от костра, на котором сожгли Айше. На груди будущего дахмарзу поблёскивал разрез, истекающий багряно-чёрной смолой, в шатре мельтешили смазанные цвета – должно быть, другие люди.
Было бы ли Лазару легче, если бы за его обрядом следили опытные чародеи?..
Видение померкло.
Лазар так и не вылущил нужный лоскут души. Не хватило сноровки – пальцы, липкие от выступивших капель, скользили по рукояти. Лазар представил, что его чародейская сила собиралась ниже, в области желудка, и мазнул ножом от груди до живота. Сила становилась плотной, как алмаз. Пульсировала, как сосуд, а остальное тело, которое она покинула, ощущалось рассыпчатым и холодным, точно обескровленным.
Тень на стене выгнуло, изломало. Острые углы лопаток взметнулись, словно подрубленные крылья, а круг из огней вспыхнул так ярко, что на границе зрения слился для Лазара в одну обжигающую ленту.
Грудь и верх живота тоже были скользкими от этого вязкого колдовского выпота – то ли смола, то ли кровь, кто её разберёт, – и Лазару в предобморочной мути показалось, что он пытался вырезать самому себе опухоль, а она всё не давалась, втягивалась внутрь тела, утекала из пальцев. Он задышал быстро и часто. Виски горели. Грудь и живот разрывало так, точно он на самом деле распорол себя наживую, как вскрывал трупы в мертвецкой, и тень на стене, распаханная по прямой линии, источала ровный свет.
Соберись, сказал себе Лазар, толчком вгоняя в себя зачарованный нож. И если его колдовская сила была алмазом, он подковырнул её – справа и слева, сверху и снизу, не дыша, пытаясь отсрочить осознание этой боли, – и наконец выкорчевал, как драгоценный камень из браслета.
Челюсть хрустнула. В горле закипел крик.
На чёрном острие теперь мерцала искра. Лазар видел её так, словно она находилась в противоположном конце коридора, – далеко, за мутной пеленой, с надвигающейся тьмой по краям. Он перехватил липкую рукоять и дрожащей рукой поместил искру в иглу.
А после – рухнул без чувств.
Глава V. Как заклинать чудовищ
Вскоре Ольжана узнала, что такое настоящее кубретское лето.
Они с Лале проезжали места, где давно не было дождей и трава на склонах казалась увядшей, обезвоженной. Дорога петляла через жёлто-зелёный перевал, и от пыли не было никакого спасения – волосы, главное достояние Ольжаны, быстро грязнились даже под платком, и в конце концов Ольжана отчаялась привести их в порядок. Однако хуже всего была духота – Ольжана думала, что ей, любившей жаркое, хоть и недолгое северное лето, нипочём любой зной, но как же она ошибалась.
Сейчас она снова пряталась в полумраке кибитки – солнце палило так, что и полог не поднять. Но Ольжане всё равно было душно до невозможности, и она посчитала: это достойное оправдание, чтобы не читать никаких книг. Земля нагрелась, Сэдемея лениво цокала по дороге. От жары разболелась голова, и до самой дневной стоянки Ольжана не делала ничего, только, разувшись, лежала на скамье и мрачно смотрела в пустоту. «Пожалуй, – думала она, – сегодня самый знойный день за последнее время». Она даже ослабила ворот, стащила с себя безрукавку и закатала рубаху до локтей, но легче не стало. Приоткрыв полог, Ольжана глянула в карманное зеркальце и ужаснулась: ну и лицо! Краснющее и масляное, как блин. Кудряшка выбилась из-под платка и прилипла к виску.
Хуже всего, что в такие дни, как этот, не помогало и колдовство. Вызывать даже коротенький дождик в такую погоду – совсем не то, что в пасмурном Чернолесье: Ольжана попыталась несколько раз, но ничего не вышло. А толку заклинать ветер?.. Да, ненадолго повеет свежестью, но пыль… Поэтому, когда они остановились на отдых, Ольжана показалась себе чудовищно уставшей и капризной. Она не хотела ни есть, ни разговаривать с Лале. Дорога, с которой они съехали, петляла дальше вдоль двух горных склонов, и от вида Ольжана чуть не разрыдалась. Это что же, целый день терпеть такую духоту?..
Распахнув полог, Ольжана подползла к краю скамьи, но даже не выпрыгнула из кибитки, чтобы размять ноги. Так и осталась сидеть – вроде внутри, а вроде и сна ружи.
– Ба, госпожа Ольжана, – заметил Лале, потягиваясь. – Это что же, скоро пойдёт ливень? – И пояснил: – Вы хмурая как тучка.
Ольжана почти улыбнулась от его тона, но решила сдержаться.
– Сами вы тучка.
Она передала Лале покрывало, и тот расстелил его прямо перед кибиткой.
– Попейте воды, – предложил он. – А лучше нагрейте её, я сделаю вам чай.
В предыдущие жаркие дни он отпаивал её чаем, который – горячим! – пили кочевники хал-азарских Исурпесков, и в первый раз это показалось Ольжане таким странным, что она решила: Лале над ней издевается.
Самого Лале кубретский зной совсем не трогал – наоборот, он будто бы стал веселее, точно попал в родную стихию. Его лицо, в отличие от Ольжаниного, не пошло красными пятнами от солнца, а красиво подзагорело за последнее время. И он в которой раз отказался менять подрясник на простую господарскую рубаху, хотя Ольжана и заявила, что на него ужасно жарко смотреть. Хотя, честное слово, Ольжана совсем бы на него не смотрела. Она всё ещё винила себя из-за неслучившегося поцелуя – ну кто её просил?.. – а попытка Лале всё уладить только сбивала с толку.
С того дня Лале больше не позволял себе лишнего, а Ольжана делала вид, что ничего не произошло.
– Ладно, – сказала она, спрыгивая на землю. Удостоверившись, что на вёрсты вокруг ни души, достала котелок, нагрела воду для чая и разогнала вокруг себя душный воздух свежим ветерком.
Через четверть часа она подобрела настолько, что даже перестала хмуриться, но под открытым небом не осталась – опять забралась в кибитку.
– Снова скажете, – полюбопытствовал Лале, – что вам слишком нехорошо, чтобы учиться?
Он опустился на покрывало перед кибиткой, скрестил ноги и теперь пил чай так, будто на самом деле сидел в шатре посреди пустыни. Даже чарку держал как нарисованный человечек из книги про нашествие племён-джадуков.
Ольжана пожала плечами:
– Скажу. – Хотя ей уже не было настолько нехорошо.
Лале вздохнул.
– Превеликие Длани. – Он нарочито грустно покачал головой. – Чем же вас развеселить? Ведь сегодня такой чудесный день.
Ольжана чуть не расплескала чай.
– Ну разве что для башильеров, которые скучают по хал-азарскому пеклу.
– Нет-нет, – улыбнулся Лале, делая глоток. – Для тех, кто постигает хал-азарское колдовство. Разве есть погода лучше для того, чтобы творить восточные чары?
Ольжана по-прежнему разбиралась с философией хал-азарской волшбы. За простыми словами – касты придворных, воинов, целителей… – скрывались пласты восточной мудрости. Принципы менялись от одного столетия к другому, разнились от одной области к другой. На развитие колдовской науки влияли изобретатели, завоеватели-джадуки и даже визири, с которыми не были согласны колдуны, – в результате раздора они переезжали в другие земли, где основывали новую школу… То ли Ольжана худо-бедно поняла основы, а то ли Лале сжалился – и предложил ей почитать о настоящих заклинаниях.
– Ну, – протянула Ольжана с сомнением, болтая чай в чарке. – У меня голова ещё побаливает. – Глянула на Лале. – Может не получиться.
В прошлый раз не получилось, и Ольжана сильно расстроилась.
– Не страшно. – Лале отставил пустую чарку. – Хотя бы попробуете. Идёт?
Ольжана задумчиво пожевала губу.
– Да ладно вам, – успокоил её Лале и поднялся. – Вы же не на уроке в Чернолесье. Кто вас осудит?
Ольжане до сих пор казалось странным, что башильер переводил ей колдовские книги, но она не могла справиться с хал-азарскими текстами без Лале. Она окинула кибитку страдальческим взглядом.
– Можно попробовать, – согласилась наконец. И тут же добавила: – Но немного.
– Немного, – кивнул Лале.
Допив чай, Ольжана отыскала книгу в красной обложке и передала её Лале. Этот труд написал чародей из касты воителей – Лале рассказывал, что некогда тот был главным телохранителем эмира Альсабры. (а Альсабра – не преминул просветить – считалась городом-садом, жемчужиной хал-азарского побережья). В общем, как поняла Ольжана, тот телохранитель был мужчина влиятельный: он заработал состояние на службе эмиру и на старости лет решил пообучать юных колдунов.