Было еще темно, когда я отправил за Бернаром пересаженного в отсутствие Петрова на мотоцикл Милоша, и еще до кофе мой протеже был доставлен на голом багажнике. Выскочив наружу прежде чем Бернар, удивленно моргавший своими дамскими загнутыми ресницами, слез с багажной решетки, я хотел проводить его наверх, однако Лукач услышал прибытие «харлея» и уже спускался в вестибюль. Скорее всего по вине плохого освещения Бернар показался мне сегодня еще меньше, а голова его — еще несоразмернее с ростом, чем когда я с ним познакомился.
Оттого ли, что комбриг был натощак или же сожалел, что поддался на мои уговоры, он, окинув приезжего критическим взглядом с нижней ступеньки и задержав взгляд на обмотках, благодаря которым ножки Бернара выглядели еще толще и короче, кивком ответил на его приветствие и, не приглашая сесть, стал задавать отрывистые вопросы. В переводе я по возможности смягчал их.
Бернар стоял перед комбригом составив каблуки, но ослабив одно колено, и отвечал в тон, односложно. В первую очередь Лукача интересовало его звание во французской армии, а также давно ли он в запасе и какая у него штатская профессия. Когда устная анкета дошла до партийности, Бернар произнес четыре буквы, обозначающие полное наименование французской социалистической партии и принадлежность ее к Рабочему (Второму) Интернационалу, присовокупив, что примыкает к крылу Марсо Пивера. Для ясности я перевел «ЭсЭфИО» просто как «социалист», а на Марсо Пивере чуть не поперхнулся в уверенности, что на этом имени моя протекция будет окончательно скомпрометирована. Но Лукач, ничем до сих пор не проявлявший своего отношения ни к одному из ответов Бернара, спокойно воспринял и упоминание об этом одиозном лидере, видимо, не зная его шумных выступлений против московского процесса.
— Теперь спросите, как он расценивает боеспособность батальона в целом?
— Крайне низко.
— Чем он объясняет это?
— Я не хотел бы касаться…
— Пусть не финтит, а отвечает прямо.
— Командование плохое.
— Есть ли у них в батальоне офицер, которому можно было б доверить командование вместо Жоффруа?
— Да. Сержант пулеметной роты Пьер Шварц. Он храбр и бывший русский офицер.
— Не подходит. Нужен француз… Взгляните, однако, Алеша, где ж там Белов или на худой конец Клоди?
У меня мелькнула нелепая мысль, что он решил назначить басовитого Клоди командовать франко-бельгийским батальоном, но раскрылась входная дверь и — легок на помине — тот появился с поднятым, как полагается, воротником и с отпечатанной на «ремингтоне» бумагой между пальцами. Вручив ее Лукачу, Клоди бросил любопытный взгляд на Бернара, подмигнул мне и удалился. Комбриг повернулся к лестнице, на ступеньку выше переставил ногу, положил на нее бумагу и расписался.
— Переведите капитану Бернару, что приказ о его производстве в этот чин и о назначении командиром батальона Андре Марти, точно так же как и об освобождении с этого поста капитана Жоффруа и переводе его на командование пулеметной ротой, подписан мной и отправлен на подпись комиссару бригады Николетти. Пока же, чтоб не тратить зря времени, вот распоряжение. В нем капитану Жоффруа предписывается немедленно сдать обязанности капитану Бернару. Предупредите, что я даю ему неделю для приведения их архаровцев в христианский вид. Через неделю буду спрашивать по всей строгости.
Слушая меня, Бернар одновременно просмотрел распоряжение и, сложив, спрятал в нагрудный карман.
— Пусть отправляется, — распорядился Лукач.
Я перевел Бернару, что командир бригады просит его отбыть в батальон. Бернар молча приложил кулак к фуражке, в упор, не мигая, посмотрел в глаза Лукачу, повернулся и пошел к выходу. Я побежал распорядиться, чтобы Милош отвез его обратно.
Когда я возвратился, Лукач был в нашей комнате и, уложив последние вещи, запирал чемодан.
— Знаете, — начал он, наматывая цепочку от ключей на палец, — пожалуй, вы не ошиблись в этом Бернаре. Что-то в нем есть. Ведь и ухом не повел, когда услышал, что так вдруг, за здорово живешь, назначен командовать батальоном. А еще хорошо — ломаться не стал. Отдал честь и зашагал, даже не оглянулся. А между тем его назначение вовсе не синекура. Навести порядок в их бедламе — не раз плюнуть, да и не совсем безопасно. А сначала я даже рассердился на вас. Ну, думаю, ничего себе мальчика с пальчик подыскал мой Алеша.
После завтрака все заторопились в Ла-Плайя. Первым уехал Белов и его ближайшие сотрудники, а также Милош, возглавляющий трио мотоциклистов, затем смотали свое имущество телефонисты, загрузив им целый «ЗИС-5», за ними двинулись и мы с Лукачем в сопровождении полуторатонки с Барешем и охраной.
Перед бывшим клеберовским командным пунктом ждал на бордовом «индиане» мотоциклист из батальона Андре Марти, некогда прорвавшийся к нам через мифическое кольцо окружения. Пока открывали ворота, Бареш прихромал к французу, но, поскольку тот не понимал ни по-русски, ни по-сербски, объясниться с ним наш комендант не сумел. Мне собственник «индиана» объявил, что привез письмо командиру бригады, но иначе как в собственные руки не отдаст. Я показал на Лукача, и мотоциклист вручил ему согнутый пополам листок. Лукач разогнул его, заглянул и передал мне.
Записка была от Бернара. Мелким, но четким почерком, с правильно расставленными знаками препинания и надстрочными ударениями — недаром новый командир батальона в мирной жизни был преподавателем лицея — он докладывал, что, приступая к исполнению своих обязанностей, встретил противодействие капитана Жоффруа, каковой до получения составленного по всей форме приказа не собирается выполнять предварительное распоряжение, ибо подпись под ним не скреплена печатью. Капитана Жоффруа поддерживает, если не подталкивает, комиссар Жаке, который не соглашается с решением штаба бригады на том основании, что преобладающая масса бойцов батальона сочувствует коммунистической идее, а потому назначение командира социалиста противоречит принципам демократии. В заключении Бернар писал, что среди добровольцев идет бурное обсуждение всего этого, брожение в батальоне усиливается, и просил, во избежание непоправимых нарушений дисциплины или даже эксцессов, как можно быстрее прислать с надежным офицером обещанный приказ.
Пока я оглашал письмо Бернара по-русски, мне послышалось, что Лукач скрипнул зубами. Я поднял глаза, но нет: он был абсолютно спокоен, только прищурился.
— Садитесь в мою машину, — приказал он обыкновенным голосом, разве более чем всегда повелительным. — Возьмите двух человек, поезжайте в Эль-Пардо к французам, арестуйте Жоффруа и Жаке и привезите сюда. Ни в какие объяснения ни с ними, и ни с кем другим, даже с Бернаром, не вступать. Действовать решительно, иначе можете попасть в переплет. Луиджи предупредите, чтоб машины не покидал и газ не выключал ни на секунду. Выполняйте.
Он открыл «пежо», вытащил свой чемодан и понес к дому. Я крикнул Луиджи, что едем в Эль-Пардо, подскочил к остановившемуся сзади грузовичку и скомандовал Гурскому с Казимиром, чтоб мигом пересаживались в машину командира бригады. Пока мы подоспели к ней, Луиджи уже отпятился от ворот и на месте крутил баранку вправо. По моему знаку Казимир и Гурский, согнувшись пополам и стараясь не ободрать «пежо» прикладами, уже лезли с двух сторон на заднее сиденье. Я прыгнул к Луиджи, и у меня едва не вырвало из рук дверцу, так он дернул. Стрелка спидометра сразу метнулась к 80, дрожа перешла 90, потом 100 и уперлась в 110. Запели шины, зашуршал воздух. Луиджи, видно, догадывался, что у нас серьезное дело. Сведя бархатные брови к переносице, он напряженно обегал своими маслинами несущийся под машину гудрон и, как всегда, на большой скорости, раскачивал баранку.
Через плечо я по-французски, чтобы дошло до Луиджи, приказал Казимиру и Гурскому примкнуть тесаки, пояснив, зачем и куда мы едем, а ему самому передал указание Лукача не покидать машину и держать ее наготове. В ответ он кивнул головой и довел скорость до 120 километров.
Не снижая ее и непрерывно сигналя, мы прорезали Эль-Пардо. Перед кирпичной казармой Луиджи взял к левой обочине, колеса истерично взвыли, машину занесло, она накренилась, но каким-то чудом не перевернулась и, угрожающе трубя, свернула в раскрытые ворота. Зазевавшийся часовой еле успел спасти свою жизнь, отпрыгнув к будке. Распугивая находящихся на плацу, как кур, «пежо» описал дугу и, взвизгнув тормозами, остановился у ступенек батальонного штаба.
Я выскочил и, закинув винтовку за спину, взбежал по ним; следом топотали оба поляка. В коридоре были люди, но, видя, что мы торопимся, уступали дорогу. Через раскрытую дверь в конце его я увидел фигурку Бернара, полуокруженного галдящими и жестикулирующими бойцами. В этот момент откуда-то сбоку, должно быть, предупрежденный о прибытии генеральского «пежо», вышел Жоффруа. Судя по походке и насмешливому виду, он был трезв.
— Это всего лишь ты? — с облегчением воскликнул он. — А мне сказали: шеф. Чего ты здесь ищешь?
— Капитан Жоффруа, — отчеканил я и сам удивился, до чего у меня металлический голос. — Вы арестованы. Сдайте личное оружие.
Раньше чем Жоффруа опомнился, я приблизился вплотную, расстегнул на нем кобуру и вытащил пистолет. Гурский с винтовкой в руке просунулся вперед, зашел за спину пожелтевшего Жоффруа и, положив ему на плечо свою лапищу, толкнул к выходу. Жоффруа, упираясь спиной, вяло переставлял ноги. Из находившихся в коридоре ни один не проронил ни слова, но кто-то ринулся в дверь, из которой только что вышел Жоффруа. За ней послышались возбужденные возгласы, и в коридор выбежал Жаке.
— Вы сумасшедшие! — выкрикнул он. — Что вы себе позволяете! Хотите, чтоб вас укокошили?
— Товарищ Жаке, по приказу командира бригады вы арестованы, — повторил я тем же бряцающим голосом, запоздало почувствовав, что слово «камарад» не очень-то вяжется со всеми последующими, и шагнул к Жаке, но меня упредил Казимир. Он рывком оторвал от пояса Жаке кобуру, на которую тот уже положил руку, и подтолкнул его к Жоффруа.