анархист, ун анаркиста русо…»
В экспедицию к Кампо-дель-Поло я взял Юнина, Орела, Фернандо и Лягутта. Тарахтящий, как мотоциклетка, фургончик быстро доставил нас по продолжающему пустовать шоссе до показанной Лукачем тропинки. По ней мы гуськом взобрались на вытоптанную и порядком загаженную поляну. Слева, задами к нам, раскинулся окруженный службами обширный домина, похожий на загородный ресторан. Из него вырывались громогласные выкрики, словно там что-то не поделили. Впрочем, я уже убедился, что иногда испанцы объясняются между собой так напористо и шумно, будто вот-вот подерутся, а они, оказывается, беседуют о погоде.
Над верхней частью поляны, прямо напротив тропинки, белело между деревьями небольшое зданьице, типа охотничьего домика. Железные жалюзи на его окнах были опущены, дверь же не только распахнута, но даже сорвана с верхней петли. Войдя, мы наткнулись на полосатые матрасы, зачем-то вытащенные в переднюю, на них кто-то побросал снятые с вешалки драповые пальто с вывернутыми карманами, дождевик, сломанный зонтик, дамскую накидку, фетровую шляпу, растоптанную соломенную панаму и вязаное кашне. На полу кухни стояли стопки тарелок, кастрюли, валялись пустые винные бутылки и сброшенные с полок жестяные банки, из которых, как из рога изобилия, высыпались перемешавшиеся, что никакой Золушке не разобрать, коричневые зерна кофе, жемчужный рис, соль, лавровый лист, мускатные орехи и толченый красный перец. Юнин, сунувшийся первым делом в кухню, неистово расчихался.
Когда Орел растворил жалюзи, мы нашли в обеих комнатах, особенно в спальной, еще больший кавардак. Как можно было догадаться, причиной его был произведенный в домике обыск. В спальной запертые на ключ дверцы шкафа были вскрыты, по всей вероятности, тесаком, а ящики комода выдвинуты и перерыты. Повсюду было разбросано постельное белье, пиджаки, платья, брюки, туфли на высоких каблуках, сиреневые комбинации, галстуки, шелковые чулки вперемешку с семейными альбомами, раздавленными патефонными пластинками, флаконами духов и старыми письмами. Возле ножки никелированной двуспальной кровати с оголенной сеткой лежал рядом с пухлыми подушками без верхних наволочек раскрывшийся бумажник с торчащей из него пачкой кредиток, часть их при падении разлетелась вместе с визитными карточками. Лягутт собрал деньги, подняв бумажник, ткнул их к другим и положил на мрамор разверстой тумбочки с фаянсовым ночным горшком на нижней полке. Освободившись от бумажника, Лягутт вторично нагнулся и подобрал с запихнутого под кровать стеганого атласного одеяла золоченый, а может быть, и золотой браслет со вделанными часиками.
— Крепко, видать, пошарили буржуев! — вдохновился Юнин. — Чисто как у нас!
Я подумал, что нет, не совсем как у нас. Если обыск производили анархисты, то манерами они мало напоминали махновцев — да и одних ли махновцев? — достаточно взглянуть на этот, в сердцах шваркнутый об пол, но не выпотрошенный кожаный бумажник с монограммой или на дамские часики. Даже по крышке пианино, как ни странно, никто прикладом не хватил.
Столовая тоже выглядела вывернутой наизнанку: стенные часы и то были сняты и положены механизмом кверху, но и они и вынутая из буфета посуда, в том числе и хрустальные бокалы, остались каким-то чудом целы.
Чтобы до прибытия Лукача привести будущий командный пункт в порядок, пора было поторапливаться. Выставив Юнина за порог с приказанием охранять прислоненные к стене винтовки, не впускать посторонних, а заодно и навесить дверь, я предложил Орелу убрать в кухне, сам же с Лягуттом и Фернандо принялся за спальную.
Орел оказался куда способнее Золушки: меньше чем через два часа он закончил кухню, и я перевел его в столовую. К этому времени спальная была почти в надлежащем состоянии — белье разобрано и разложено по ящикам, костюмы и платья развешаны в шкафу, пыль на пианино и радиоприемнике вытерта, а бумажник и браслет спрятаны в ночной столик. Пока Фернандо дометал, мы с Лягуттом отправились за вынесенными проветриться матрасами. Выбив их ножнами тесаков, мы положили один на другой, взялись за концы, вошли в переднюю и повернули к спальной. Тут позади громко бухнуло. У меня промелькнула нелепая догадка, что это Юнин с размаху захлопнул за нами дверь, но в то же мгновенье в спальной послышался ужасающий треск и приглушенный вскрик Фернандо. Выронив матрасы, мы бросились к нему.
Комната, как дымом, была застлана облаками пыли. Покрытый ею, держа половую щетку на изготовку, стоял Фернандо, нижняя челюсть его отвалилась, отчего стала видна раздвоенная верхняя губа, а выпученные глаза были устремлены на пустую кровать, будто он видел там гремучую змею. Над кроватью зияла в потолке рваная дыра со свисавшими краями. Только что подметенный пол был устлан щебенкой. Я повернул голову, к кровати, и во рту у меня сразу пересохло.
На чуть покачивающихся еще пружинах лежал острием на нас и без стакана длинный мелкокалиберный снаряд, смахивавший на увеличенную во сто крат пулю. С секунды на секунду он должен был взорваться!…
Продолжая выставлять щетку перед собой, Фернандо начал медленно пятиться, а Лягутт, потянув меня за хлястик кожанки, одними губами прошелестел совет «не делать идиота». Его испуганный шепот нарушил оцепенение. Затопотав, как кони по настилу конюшни и так же шумно дыша, мы все трое рванулись к двери.
Снаружи вторично бухнуло, и сейчас же, совсем близко за стеной, так что в столовой посыпались оконные стекла, лопнула граната. Налетев в передней на Орела, я метнулся к выходу, но, по счастью, запнулся о матрасы и благодаря этому не выскочил вон раньше своих подчиненных. Невидимая, но, судя по звуку, очень близкая пушечка тем временем снова выстрелила, над нами взвизгнуло, и за домом разорвался еще один снаряд. Новый выстрел: визг, удар, и с крыши во всех направлениях загудела черепица, а внутри страшно ухнуло, однако мы уже расхватали винтовки и длинными скачками подобно кенгуру пересекали поляну, но на сей раз я более или менее сознательно был последним. Впереди и правее меня часто перебирал короткими ногами и, казалось, заложив уши, удирал Юнин, остальные уже достигали заветной тропинки, хотя зловредное орудие било именно с той стороны.
До спасительного спуска оставалось немного, когда оно выхлопнуло мне прямо навстречу. Позабыв об утренней клятве, я мгновенно растянулся, но раньше, чем успел положить голову, меня словно тяжелой подушкой хватило по лицу, и глазам сделалось нестерпимо больно. Полуоглушенный, я ничего не соображал, пока вернувшиеся назад Лягутт и Юнин, подхватив под руки, уволакивали меня с поляны. Перетащив через гребень, они приткнули мое инертное тело на склоне, но понадобилось еще какое-то время, чтобы я смог улавливать смысл довольно бессвязного лягуттовского монолога и непечатных российских вставок в него Юнина. Оба, по их словам, ясно видели, что последний из выпущенных по нас снарядиков взметнул почву чуть ли не в двух метрах передо мной, и справедливо сочли мою песенку спетой, но, как и первый, упавший на пружинную сетку, он не разорвался.
Прополоскав запорошенные глаза водой из фляги, умыв лицо и вытряхнув землю из рукавов, я словно издали слушал, как товарищи ахали по поводу меня и Фернандо, восторгаясь чертовским нашим везением — ведь если б первая и последняя гранаты разорвались подобно прочим пяти или шести, и от него и от меня вряд ли бы много осталось.
Спустившись к шоссе, мы еще долго лежали в кювете, задрав на асфальт ботинки, покуривали и молчали, с деланным равнодушием ловя ухом не столь уж отдаленное постукиванье винтовок и пулеметные речитативы влево от нас. Наконец вместо поджидаемого серого «пежо» показался доставивший нас грузовичок. Рядом с шофером восседал Мориц: еще на расстоянии я узнал жест, каким он поправлял сползающие очки.
Не успела машина остановиться, как проворный старикан спрыгнул и на согнутых ногах засуетился вокруг кузова, по-немецки подгоняя замешкавшихся бойцов. Кроме остававшихся в резерве Ганева, Гурского и Казимира я не без удивления узрел не очень-то возвышавшихся над бортом четырех недорослей из бывшего моего отделения в их числе — обоих дружков Орела. Повинуясь окрикам Морица, они хотели было начинать выгрузку каких-то деревянных ящичков и мотков провода, но я вмешался, причем мое предположение, что старый Мориц по-французски ни бум-бум, подтвердилось, и, чтобы объясниться с ним, пришлось прибегнуть к посредничеству Орела.
— И откуда они, черт бы их душу подрал, могли вас усмотреть, когда домишко этот ниоткуда, если не считать клуба анархистов, не просматривается? — недоумевал Лукач, сидя с Беловым по краям дубового стола, величиной с бильярдный, в занятой под командный пункт вилле из трех комнат с верандой, выходящей на мутную речку. — По карте стреляли? Но тогда они долбанули бы в первую очередь по большому дому, где штаб, а не по этой несчастной избушке на курьих ножках. Загадка, неразрешимая загадка!.. А здесь мне не нравится. Очень даже не нравится. Не сегодня завтра, помяните мое слово, нас тут авиация накроет. Придет мост бомбить, в него, ясное дело, не попадет, а сюда как пить дать и влепит.
Белов поднял орлиный нос от карты.
— Так-то оно так, да ничего другого поблизости нету.
Я сидел между ними на табурете, напротив окна, вернее, против подвешенной над столом на цепях массивной бронзовой лампы, и только что обстоятельно доложил, почему не смог выполнить распоряжение командира бригады. Говоря, я чувствовал на себе изучающий взгляд Белова.
— Чего еще понять не могу, — не успокаивался Лукач, — откуда и зачем у них здесь, мать их перемать, мелкокалиберные пушки? Если, конечно, товарищ не ошибается… — Он повернул лицо ко мне. — Вы позволите называть вас просто Алешей? Не возражаете? Ну и хорошо. Не люблю официальщины… Так вот, если верить Алеше, неразорвавшийся снаряд был, как он говорит, «маленький», а выстрелы напоминали ему те, что он слышал в Серро-де-лос-Дьяволос. Выходит: или у фашистов где-то поблизости легкая горная батарея — но тогда почему лишь одно орудие стреляло? — или пушечные танки появились… Беспокойно.