Один из спасшихся тогда тельмановцев, впоследствии раненный осколком в голову под Бельчите и в качестве инвалида назначенный дежурным сержантом при штабе начальника базы интербригад, где я с ним разговорился, прекрасно помнил пулеметный расчет «русских эльзасцев» и своими ушами слышал, что их пулемет продолжал стрелять и после появления на обоих флангах прямой траншеи нескольких фашистских танкеток, но тут был убит третий номер, подносивший коробки с лентами, и пулемет замолк. Скоро, однако, убедившись, что их маленький товарищ мертв, двое других перетащили пулемет назад, укрылись за поваленным при бомбардировке деревом и снова взялись строчить по танкеткам, которых сгрудилось штук пятнадцать. Только это было без толку — бронебойных пуль они не имели — хотя звон стоял, будто голодная рота, чтоб поторопить поваров, бьет ложками по пустым котелкам.
На вопрос, что же дальше случилось с этими, из Эльзаса, сержант, покачав пробитой головой, отвечал, что их, без всякого сомнения, как большинство в этот день, прикончили пулеметы танкеток или, раненных, прикололи мавры, потому что выносить раненых из почти полного окружения некому было. А что эти двое навсегда остались там, в парке, есть доказательство: когда уцелевшие бойцы и офицеры батальона собрались в Мурсии, обоих среди них не оказалось.
Конечно, я и до беседы с альбасетским сержантом предполагал, что Иванова, Трояна и Лившица нет в живых. Для этого достаточно было убедиться, что в списочном составе нового батальона Тельмана, костяком которого послужили сохранившиеся ветераны, никто из троих не числится. Но после рассказа очевидца предположение превратилось в уверенность, и несмотря на то что я не в первый раз с ноября попал в Альбасете, мне именно теперь особенно реально вспомнился наш приезд, и как распалась наша группа, и счастливые лица Иванова и Трояна, оцененных и назначенных пулеметными инструкторами, и то, в каком смутном настроении шагал я тогда по этой же улице. Припомнился мне и наш совместный путь из Парижа, и общее волнение, когда Иванов с Трояном отстали от поезда, и знакомство с Лившицем, дисциплинированно спрятавшимся от собственной сестры, которая никогда уже его не увидит. С грустью припомнил я, какими истомленными выглядели они, все трое, при последней нашей встрече у моста Сан-Фернандо, припомнились мне и колючие глаза неунывающего Иванова, и побледневшее неподвижно-красивое лицо Трояна, и — с особой болью — полный слез прощальный взгляд бедного Володи Лившица…
Прошло очень много тяжких лет. В 1957 году латвийское государственное издательство, первым нарушив представлявшийся нерушимым заговор молчания, выпустило сборник воспоминаний участвовавших в испанской войне латышей и некоторых проживающих в Латвии русских. Понятно, как азартно набросился я на него, и еще понятнее, до чего был поражен, прочитав в воспоминаниях Р. Лациса об относящихся к апрелю 1937 года встречах его в альбасетском военном лагере с похороненным еще в январе Ивановым. Вот что я прочитал:
«В лагере я познакомился с бывшим белогвардейским офицером Ивановым. Он родился и вырос в Орджоникидзе. Ему было всего лишь двадцать лет, когда он окончил офицерское училище в деникинской армии. После разгрома Деникина он пятнадцать лет работал рабочим на каком-то парижском заводе. В Испании он уже шесть месяцев. Был ранен в руку, теперь вышел из госпиталя, но рука еще не обрела прежней силы и подвижности. Пока он руководит в лагере строевой подготовкой и учит солдат обращаться с разными видами пехотного оружия. Он сильно тоскует по своей родине и вечерами с восторгом говорит о том, что нигде на свете нет места красивее Орджоникидзе…»
В том же 1957 году, впервые после нечаянной встречи на Арагоне в начале июня 1337-го, то есть перед самой гибелью Лукача, я увиделся в Москве с другим участником сборника Алешей Кочетковым. От него я узнал, что Иванов сидел вместе с ним в концентрационном лагере Гюрс — одном из многих, куда правительство Французской республики засадило отступивших из Каталонии испанских республиканцев и где содержалась большая часть нерепатриированных интеровцев. Ни Лившица, ни Трояна в Гюрсе Алеша Кочетков вспомнить не мог. (Выше я уже писал, что он помнил по Гюрсу нашего Дмитриева.)
Поскольку поздней осенью 1937 года я около месяца провел в Альбасете на должности беловского адъютанта и поскольку в лагере для обучения пополнений я Иванова уже не застал, остается предположить, что он отбыл на фронт с обученными им людьми. Провоевав таким образом еще около года, заслуженный пулеметчик, после отвода иностранных добровольцев, подобно итальянским, немецким, польским, венгерским, югославским, болгарским и некоторым другим антифашистам, не имевшим пожелавшей принять их родины, остался скучать в каком-то из специально оборудованных военных поселений каталонского тыла. Когда же Арагонский фронт рухнул, Иванов, как и остальные демобилизованные иностранцы, вторично добровольно взялся за оружие, чтобы в конце концов быть интернированным во Францию.
Прочитанное у Р. Лациса и рассказанное А. Кочетковым заставило меня приступить к собиранию новых сведений, пока я не смог наконец заключить, что из трех моих спутников под Паласио-де-Сарсуэла был убит один Володя Лившиц, Трояна же там лишь тяжело ранило одновременно с Ивановым. Собственно, ничего другого альбасетский очевидец и не утверждал, остальное было его домыслом, причем вполне логичным: в условиях даже неполного окружения печальный конец всех раненых представлялся неизбежным. Трояна спасло то, чего в теоретических рассуждениях учесть нельзя: сам с перебитой рукой, Иванов не только не покинул товарища, но умудрился оттащить на более или менее безопасное расстояние и сдать санитарам соседнего испанского батальона. Судя по всему, дальнейшие прямые пути неразлучных друзей больше не сошлись. Они двигались параллельно. Попав в различные госпитали, Иванов и Троян получили по излечении неодинаковые назначения, из-за чего и во Франции очутились не за одной колючей проволокой, а бежав, присоединились к разным «отраслям» Сопротивления: Иванов — к партизанам, Троян — к подпольщикам.
Года за три до того, как пишутся эти строки, в крохотной московской квартире Николая Николаевича Роллера, бывшего парижского шофера такси, а в Испании по специальности командира роты Первого автотранспортного полка особого назначения при штабе V армии, которой командовал Модесто, я повстречался с приехавшим из Кировоградской области еще одним кадровым парижским таксистом и бывшим комиссаром роллеровской роты Георгием Владимировичем Шибановым. Это у него, в ноябре 1943 года, собралось одиннадцать в разное время выбравшихся из концлагерей русских парижан, чтобы в присутствии представителя ЦК Французской компартии основать под обобщающим названием «Союз русских патриотов» одну из самых боевых антигитлеровских организаций. В. Г. Шибанов наряду с Н. Н. Роллером был активнейшим ее участником и — что особенно важно — начальником кадров. Едва поздоровавшись, я уже спрашивал, не знает ли он чего-нибудь об Иванове и Трояне.
— Иванов числился у нас не один, но если вопрос относится к тому, что сражался в Испании, то был и такой, по имени, если не ошибаюсь, Николай. Точно сейчас не скажу, но, помнится, убит. А вот Ивана Трояна, этого лично знал. Гитлеровцы вывезли его из лагеря к себе на работы, но он сумел ускользнуть и вернуться во Францию, где нашел связь и скоро стал инструктором от центральной организации, сначала в Дижоне, а там и в Нанси. Действовал неплохо. Одна была с ним беда, — каждое слово клещами приходилось вытаскивать. Он погиб. Попался на задании и был расстрелян. Сомнений, к сожалению, никаких. Наш человек вел наблюдение за тюрьмой, на глазах у него оттуда вывезли на расстрел полный грузовик узников, уже в одном белье. Среди них находился и Троян.
Так устное предание постепенно уточняло послеиспанские биографии двоих из семи, ехавших в одном со мною купе, пока Алеше Кочеткову не посчастливилось, в процессе подготовки его книги, обнаружить у кого-то из старых друзей чудом сохранившиеся разрозненные номера издававшейся в освобожденном Париже на русском языке газеты «Советский патриот», и в одном из них, от 24 августа 1945 года, найти заметку под странным на мой вкус заглавием: «Русские в борьбе с немцами», подписанную «А. Н. Т.» (Над расшифрованием означенных инициалов Кочетков долго ломал голову; не сомневаюсь, что за ними кроется сотрудничавший в этой газете с первых дней Ант. Ладинский, парижский поэт, ныне покойный, советскому читателю известный как автор трех исторических романов.) Во вводной части заметки говорилось, что «было решено отметить годовщину освобождения Парижа и всей Франции от немецких оккупантов выпуском специального номера», для чего «Центральное правление разослало во все многочисленные отделы Союза советских патриотов предложение немедленно же прислать подходящий газетный материал, списки лиц, участвовавших так или иначе в сопротивлении немецким захватчикам, и описание тех боев, в которых принимали участие русские…» А ниже было напечатано:
«Вот страшный список альгранжского отдела: Троян Иван, родился в Таганроге, лейтенант интернациональной бригады в испанской республиканской армии, активный участник подпольной борьбы с немцами, расстрелян в городе Нанси; Иванов Николай, лейтенант интернациональной бригады, участник партизанского отряда против немцев во Франции, убит; Дмитриев Василий, боец интернациональной бригады в испанской республиканской армии, убит…»
Этой заметкой раз и навсегда документально подтверждалось, что те трое из нашей «языковой» группы, в их числе и «неактивный» Дмитриев, кого я продолжительное время ошибочно считал убитым в Испании, остались тогда живы, чтобы, оправившись от ран, продолжать драться с фашизмом на чужой земле до последнего вздоха, так и не повидав родины, возвращение на которую после конца испанской войны им было твердо обещано[36].