Она резко встала, ухватила цепочку, лихо завертела ключик, задрала подбородок — вошла в образ бодрой женщины, которой не страшны никакие опасности: ни возраст, ни одиночество, ни дожитие своего века где-то, вдали от всего… Инна шагнула было в сторону, но вернулась и наклонилась к физику, который, конечно, опять забыл подняться, когда встала женщина:
— Я вам верю, все мы верим. Без этого нам не выдержать. Только нельзя ждать слишком долго. — Она доверительно улыбнулась. — Постарайтесь побыстрее.
Карачаров не хотел откровенничать, но как-то само по себе получилось, что он развел руками и сказал!
— Да вот что-то не очень вяжется…
Она наклонилась еще ближе; он даже ощутил запах духов.
— Вам не хватает знаете, чего? Женщины. Чтобы поплакать, чтобы потом устать и уснуть, ни о чем не думая. Нет, я вовсе не свихнулась на этом — я знаю, что говорю.
Она выпрямилась и пошла к выходу, ступая упруго, как Девушка. Тоже сыграла или в этот момент, может быть, ощущала себя такой?
— Вот черт, — сказал физик, чувствуя, что краснеет.
Петров выпустил струйку дыма и поглядел вслед Инне.
Когда она вышла, старик проговорил:
— Она — женщина, будьте уверены.
— Не сомневаюсь, — буркнул физик.
— Пожалуй, единственная у нас. И спятит, вот увидите. Женщина — та, кто не может без любви. К человеку, к идее, ко времени — к чему угодно. Вот насчет остальных у меня сомнение.
— Вы это преподавали школьникам? — сердито спросил Карачаров.
Петров искоса взглянул на него.
— Косность мышления, — сказал он. — Если вам, предположим, представляют человека в качестве садовника, то вы по инерции думаете, что он всю жизнь был садовником, этого хотел, этому учился. А может быть, год или два назад он исследовал вулканы где-нибудь на Ливии или в системе Антенны.
— Ага, — сказал сбитый с толку физик. — Значит, вы работали на Ливии?
— Нет. Просто я мыслю образами.
— Тогда вам надо беседовать с Истоминым.
— А вам — с доктором Серовой, — заявил Петров. — Именно этого вам хочется.
— Неужели? — спросил физик не без иронии.
— Именно.
Физик хотел вспылить, но раздумал.
— Кажется, так оно и есть, — сказал он мрачно. — Ну, и что?
Петров не ответил — он вытащил из пачки надорванную сигарету и теперь сосредоточенно заклеивал ее клочком бумаги.
Набег, думал Нарев. Просто какой-то пиратский набег. Интересно…
Он шел в инженерный пост к Рудику и посмеивался. Шел, хотя пассажирам заходить в энергодвигательный корпус не рекомендовалось — это была вежливая формула запрета.
Увидев путешественника, Рудик, кажется, удивился и несколько мгновений колебался, не указать ли гостю на дверь. Но чувство гостеприимства одержало верх, и инженер, стоически справившись с удивлением, указал Нареву на стул и достал чистый стакан.
— Сейчас, — сказал Рудик, — я вам заварю свеженького.
Они пили чай долго и серьезно, словно занимались тонкой работой. Разговаривать за чаем было удобно: в нужный момент можно было помедлить с ответом, отпив глоток и долго смакуя чай; это Нарев знал давно.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем он сказал:
— Что-то вы редко показываетесь наверху.
Рудик отпил, выдохнул воздух и пояснил:
— Хозяйство большое. — Он обвел рукой пост, подразумевая все, что находилось в сферическом объеме энергодвигательного корпуса. — Дел хватает. Одно, другое… Наливайте, будьте любезны.
Нарев налил. Чай был ароматный и почти черный, пить его полагалось без сахара, чтобы не портить вкус.
— Ну, у вас, думается мне, все в полном порядке.
— М-м, — промычал Рудик, поднося стакан к губам.
— Только вот батареи, — продолжал Нарев.
Рудик помедлил, потом отпил и поставил стакан.
— Да, батареи, — сказал он и умолк.
Нарев подождал, потом отхлебнул чай и тоже поставил стакан.
— Вот именно, батареи. Что вы о них скажете?
Рудик подумал, медленно, обеими руками поворачивая стакан на столе.
— Все, что мог, я доложил капитану, — наконец ответил он. — Степень риска неоправданно высока. Мы пойдем на него, если Карачаров добьется успеха. Только в этом случае.
— Ага, — проговорил Нарев. — Резонно. Только можно подумать, что вы не очень-то спешите на Землю.
Рудик взвесил стакан на ладони, но пить не стал.
— Что — Земля, — сказал он неспешно. — Земля — слово. А слово есть символ. Я сам и не с Земли. Только учился там. В наши края меня давно уже не заносило: летишь не куда хочешь, а куда пошлют. Я давно летаю. Это третий корабль. Не люблю прыгать с места на место. Я долетывал корабли, пока они не протирали борта о пространство. Я домосед вообще-то.
Нарев невольно усмехнулся: слово «домосед» в применении к человеку, половину своей жизни проведшему в пространстве преодолевавшему расстояния в сотни и тысячи парсеков, было не очень уместно. Рудик кивнул.
— Да нет, — сказал он, — так оно и есть. На Земле ведь бывают домоседы? А орбитальная скорость Земли — тридцать в секунду, скорость Солнца по отношению к центру Галактики — двести семьдесят. Но дом летит, а человек сидит дома — значит он домосед. Так?
— Так, — согласился Нарев.
— Каждый воспринимает жизнь по-своему. Давайте-ка, я вам еще заварю. Давно заметил: от чая проясняется мышление.
— Инженер, — сказал Нарев. — Позвольте вопрос.
— А вы не в строю, и я не командор. Давайте. Только скажу сразу и честно: если вы опять о батареях, то ничего нового от меня не услышите.
— Я о другом. Вы летаете лет этак двадцать пять, не ошибаюсь?
— Двадцать шестой пошел в прошлом месяце.
— Значит… на Земле вас ожидала комиссия?
Инженер долго не отнимал стакана от губ, Нарев воспользовался этим.
— Медицинская, а потом и кадровая, не так ли? Двадцать пять, насколько я понимаю — крайний предел…
Рудик залпом допил и поставил стакан на стол, стукнув донышком; устремленный на гостя взгляд его был хмур.
— Значит, — сказал он, — вы считаете, я не стараюсь наладить батареи потому, что не хочу вернуться на Землю? Не будь вы пассажиром, поговорил бы я с вами на кулаках… Как вам могло прийти в голову, что хоть кто-то из экипажа станет думать о себе, когда речь идет о спасении людей!
— С радостью прошу извинения. Но ведь спасение не обязательно должно зависеть от Карачарова!
— Откуда бы оно ни пришло, — сердито сказал Рудик, — вы можете быть уверены: если будет хоть какая-то возможность, вас доставят по назначению.
— Приятно слышать, — сказал Нарев.
— На том стоим.
— Хорошо. Весьма благодарен за интересный разговор.
— Заходите, — вежливо пригласил Рудик.
— Не премину.
— И все-таки получше помогайте физику. Других возможностей никто из нас пока не видит.
Нарев тоже не видел; но был уверен в том, что, если понадобится, он сумеет — если не найти такую возможность, то, на худой конец, ее выдумать.
— Здравствуйте, Зоя, — сказал физик неожиданно робко.
Он подстерег ее около госпитальной каюты, где по-прежнему лежал Карский. Заходить к ней домой он не хотел: заметили бы другие, и вовсе некстати.
— Здравствуйте, доктор. Плохо себя чувствуете? — Зоя была явно встревожена.
— По-моему, да.
— Идемте.
В каюте врача она усадила Карачарова на стул.
— Рассказывайте. Ощущаете усталость? Головные боли? Приборы показывают норму, но бывает…
— Физически я, по-моему, здоров…
— Надеюсь. Но обследование не помешает. Минутку…
Физик покачал головой.
— Погодите, Зоя. Не хочу, чтобы меня пичкали лекарствами и разглядывали на просвет. Это мне не нужно. Мне нужны вы.
— Не понимаю, — сказала она, нахмурившись.
— Бросьте. Или вам нужно, чтобы я выполнил весь ритуал? Погодите, выслушайте; Я еще час назад не понимал, в чем дело. Потом сообразил: без вас у меня ничего не получится.
— Это нечестно!
— Почему? Говорить правду всегда честно.
— Вы всерьез думаете, что судьба корабля зависит от того, как я поведу себя с вами?
— Но если это так!
— Это не так, вы отлично понимаете.
— Я говорю серьезно.
Зоя уже набрала полную грудь воздуха, чтобы единым духом высказать Карачарову все, чего он заслуживал: что она его не любит, что любовь ее — не премия и не медаль за заслуги… Но взглянула в его несчастное лицо, и ей стало смешно: нет, не донжуан, не сердцеед, просто мальчишка, нахальный от радости и очень смешной. Она чуть не улыбнулась; но ему сейчас и в самом деле было плохо, все смотрели на него, все ждали — а он зашел, наверное, в тупик, и ему требовалась помощь, поддержка. Здесь не с кем даже посоветоваться, нет ни одного физика; она, разумеется, заменить специалиста не сможет, но ободрить, выказать участие — в ее силах.
Разве, в конце концов, не этого она хотела? Помогать, вдохновлять, провожать в поход, как делали это женщины Древности. Ее честолюбие в этом. И он не трус, этот смешной и трогательный Карачаров: не побоялся прийти к ней заговорить о том, отчего хозяин корабля, капитан Устюг, отбивался руками и ногами. Если он и в самом деле вернет людей на Землю, она, Зоя, сможет с чистой совестью сказать себе: в этом есть и ее заслуга. В любой победе мужчины всегда есть доля женщины — и доля эта больше, чем думают. Куда больше…
Она перевела дыхание и сказала:
— Думать обо мне я не могу вам запретить. Если это вам поможет…
Он встрепенулся.
— Вы… вы окрыляете меня. Для вас я готов сделать все.
— Мне хочется на Землю, — сказала она мечтательно. — Ах, как мне хочется на Землю, если бы вы знали… Мне кажется теперь, что вся любовь осталась на Земле, а здесь только железные стены — и пустота… — Она положила руку ему на голову. — Милый доктор, верните нас туда!
— Чтобы тут же потерять вас? — буркнул он.
— Не знаю, — сказала она. — Может быть, и нет. Думайте обо мне. Люди ведь чувствуют, когда и как о них думают. И не остаются к этому безучастными.
Она опустила руку, и физик поднялся.