— Да входите, кто там…
Это оказался Нарев. Он постоял, привыкая к темноте. Луговой удивленно пожал плечами, потом снова повернулся к экрану. Экран был важнее. Нарев молча стоял, и Луговой не выдержал и сердито сказал:
— Здесь нельзя находиться посторонним.
— Все работают, — сказал Нарев. — Не хватает рук, глаз, голов… Вот мне и захотелось увидеть, что в человеке может оказаться сильнее желания вернуться на Землю.
— Именно потому я тут сижу, что хочу вернуться.
— М-м… — прогудел Нарев недоверчиво. — Земля еще слишком далека для связи, насколько я понимаю.
— Земля? Пожалуй… — Может быть, этого и не следовало говорить, но штурману захотелось поставить на место пассажира, которого Луговой всегда недолюбливал за самоуверенность.
— Погодите-ка… Это становится интересным. Не откажите в любезности рассказать.
Ага, теперь он заговорил другим тоном… Луговой выпятил нижнюю губу, поморщился. Нарев уселся, хоть его и не приглашали. Поглядывая то на экран, то на слушателя, Луговой заговорил.
Нарев внимательно выслушал. Потом спросил:
— Что же, такие цивилизации действительно могут существовать?
— Почему бы и нет? Возьмите хотя бы запись семьдесят — сорок шесть…
— Что-нибудь из области фантастики?
— Это отчет одной из старых экспедиций. Просмотрите и поймете, что я сижу здесь не зря.
— Ну что ж; в свободную минуту… Какой номер вы назвали?
Он аккуратно записал.
— Благодарю. Но работать все-таки нужно.
— Я и не отказываюсь. Боюсь только, что… Такие дела не делаются просто.
— Вот если дело не сделается, — сказал задумчиво Нарев, — то вы сможете просиживать за экраном хоть круглые сутки, и все будут с надеждой смотреть на вас.
Луговой промолчал. Но в рубке связи было слишком мало места, чтобы слова Нарева могли затеряться и не достигнуть ушей штурмана.
Посреди бывшей туристской палубы было установлено несколько больших катушек на тяжелых постаментах, а между ними, в самом центре, находился пьедестал помассивнее, над которым уже поднялся прозрачный купол. Корабль мог предоставить в распоряжение физика исходную энергию в виде электромагнитного или гравитационного поля; Карачаров выбрал электромагнитное, потому что с ним работать было привычнее.
Физик и капитан медленно обходили расставленные шестиугольником катушки, и Карачаров продолжал начатый разговор:
— …Нет, ровно никакой опасности.
— Вы предполагаете, доктор, или уверены?
— Ну… видите ли, в принципе опасность существует всегда. Вы пользуетесь электричеством, а ведь оно смертоносно даже при бытовых напряжениях. На электростанциях используют распадающиеся материалы; да и ваш корабль — разве он не является источником опасности, если им плохо управляют?
— Против этого я не могу возражать. Но как-никак, еще ни одна машина Трансгалакта не использовалась таким образом.
— Попытаюсь вас успокоить. Конечно, работать придется с высокими напряжениями, да и другие параметры не уступят. Если бы приложить такую энергию — соблюдая масштаб — ко всему кораблю, то я не стал бы ручаться за его сохранность. Но… как бы вам сказать? Это как с обычной иголкой: на ее острие развивается такое давление, какое на большой площади создать очень и очень не просто. Вот и у нас изгиб пространства произойдет в объеме, не превышающем несколько кубических миллиметров. Мне нужно пока проверить возможность создания сопространственной петли и получить при этом кое-какие числовые данные, которые мне легче установить экспериментально, чем рассчитывать теоретически. Когда мы перейдем к самому кораблю, все будет иначе: изгибать пространство мы станем при помощи гравитационного, а не электромагнитного поля, а кроме того…
— Простите, я прерву вас. У этого сравнения есть и другая сторона: даже простая игла может нанести смертельную рану.
— Ну разве у нас на борту — клуб самоубийц?
Капитан помолчал, потом негромко проговорил:
— Мне хочется, чтоб ваш эксперимент увенчался успехом.
— Да уж и мне — не меньше вашего. Но я уверен, что не ошибаюсь. Теперь вот что: силовая сеть этой палубы может не выдержать. На всякий случай нужно иметь резерв.
— Хорошо, сегодня же начнем тянуть второй кабель.
— Вот и чудесно. А я займусь установкой измерительной аппаратуры.
Прекрасно, когда между людьми не стоит женщина, — подумал капитан, уходя. Просто прекрасно. Мир был бы куда лучше, если бы…
Странные это были дежурства, и странные отношения возникали между больным и Верой, такими разными по возрасту, привычкам, опыту. Что делать, когда больной поправляется? Разговаривать — в разговорах время проходит быстрее, и можно не думать о том, куда течет это время, что ожидает каждого из них в будущем. Разговоры эти безопасны, и поэтому могут иногда зайти дальше, чем обычно принято; но ни к каким последствиям они не приведут, и поэтому нет оснований судорожно прерывать их и искать новую тему.
— …А у вас была семья?
— Семья? Конечно.
— Вы говорите так, словно это обязательно.
— Такого закона, конечно, нет. Но разве мы живем только по законам?
— Как же еще?
— Что такое закон? Что — право? Существовало так называемое обычное право: обычай имел силу закона, им руководствовались. Обычай может быть нигде не записанным, но он существует.
— И у вас была семья по обычаю?
— Так принято в нашем кругу. Семья — это респектабельность, ровность поведения, авторитет. Самое страшное — лишиться авторитета. Мы ведь направляем действия других людей… Но лучше поговорим о вас, Вера. Я иногда думаю: вот вы веселы, заботливы… молоды. Не может быть, чтобы вы ничего не оставили там — на Анторе, Земле, или еще где-нибудь…
Она чуть порозовела, довольная его вниманием.
— Что оставила? Только мечты, пожалуй. Но это неинтересно.
— Напротив! Расскажите, если вы не торопитесь.
— Еще есть время. — Вера, уселась чинно, скромно, как ученица перед экзаменатором. — Только что же рассказать? Хотела увидеть мир… и выбрать в нем для себя место по вкусу.
— Дома вам не нравилось?
— Не знаю. Нет, там было неплохо. Но хотелось чего-то, чего у нас нет. Хотелось жить в огромных городах… таких, в которых можно прожить всю жизнь и так и не узнать их до конца…
— Да-да, вы правы: у нас теперь население городов целиком обновляется за два поколения…
— А на Анторе все просто, ее населяет лишь третье поколение — хотя что я вам-то говорю!
— И что же — вы так и не успели найти ничего по вкусу?
— Наверное, нет. Хотелось искать еще и еще. Значит, не нашла. Наверное.
— Ну, а, допустим, нашли бы. Перестали бы летать?
— Я так думала.
— И чем занялись бы?
— Да уж что-нибудь нашлось бы. Разве мало дел? А скорее всего просто растила бы детей.
— Любите детей?
— Очень. Мне и здесь их не хватает.
— А они у вас были?
— Осела бы на месте — появились бы, — она сощурилась, засмеялась. — Или, вы думаете, меня нельзя полюбить?
— Можно, — сказал Карский медленно. Все это оказалось неожиданным: и то, что Вера — одна из миллиардов людей со скромными (с точки зрения администратора) потребностями, из тех миллиардов, что привлекают внимание именно своим количеством. И то, что разговор вдруг зашел о любви — а он уж и не помнил, когда приходилось в последний раз говорить об этой трудно уловимой материи, которую все же приходится учитывать в государственных планах и проектах, — разговор зашел о любви, и он вдруг почувствовал, что краснеет, как не подобало бы члену Совета Федерации — пусть и несостоявшемуся. — Можно, — повторил он так же задумчиво. — Но… Сколько вам лет?
— Достаточно: двадцать один.
— Серьезный возраст. Вера… Вера у нас есть — это вы. Есть надежда: судя по вашим рассказам, это — доктор Карачаров. Кого или чего нам не хватает?
— Наверное, все-таки Земли.
— Я понимаю, почему вам так хочется вернуться.
— По-моему, больше всех хочется вам, правда?
Администратор помедлил.
— Видите ли, скажу вам откровенно…
— Стоит ли говорить иначе?
— Дело в том, что я выпал. Выпал… Сколько мы уже путешествуем после ухода от Земли?
— Скоро три месяца.
— Предположим, через месяц мы вернемся.
— Ой, вы серьезно верите в это?
— Не знаю. Но пусть. Четыре месяца; неужели вы думаете, что такой пост, как мой, может четыре месяца оставаться незанятым?
— Ну, и что же? Вы вернетесь, и вам освободят…
— Вот теперь я вижу, что вы еще маленькая девочка. Подумайте, что вы говорите! Ведь мое место занимает другой человек!
— Ну, пусть он…
— Захочет ли он освободить место? И будет ли это целесообразно? Он ведь продвинулся вверх, вошел в курс дел; нет никаких оснований понижать его. Это как-никак, немалая обида.
— А как же вы?
— Я уже сказал: я выпал.
— Но разве на Земле мало дел?
— Начинать сначала хорошо в двадцать один год, а мне, куда больше.
— Не так много.
— Спасибо… Я ведь жил ради работы. Конкретной, той. Знал, что способен и могу продвинуться высоко. Так и вышло.
— Вот этого мне не понять: к чему? Я вот никуда не хотела продвинуться и не хочу.
— К чему? Собственно… я не задумывался над этим. Просто раз уж кто-то должен заниматься этим, то почему кто-то другой, а не я? Но если поразмыслить… Не знаю. Может быть, это инстинкт. Как инстинкт самосохранения, продолжения рода, обеспечения своему потомству наиболее благоприятных условий…
— Может быть, до меня что-то не доходит, но если так и могло быть раньше, то теперь… Разве на Земле мне недоступно хоть что-то из того, что доступно другим?
— Разумеется, вам доступно то же самое. Но затрата сил при этом будет неодинаковой. Видите ли, даже при самых благоприятных условиях планета не станет яблоком, которое можно без помех разрезать на сколько-то абсолютно равных частей, чтобы каждому досталось по ломтику.
— По-моему, это очень устарелый инстинкт.
— Согласен. Но мало ли в нас устарелого? Если смотреть с этой точки зрения, то человек давно уже не нуждается, скажем, в волосах. Хотя они и очень красивы. Ваши…