Юля как-то тоненько пискнула и выбежала из комнаты. Я остался сидеть на месте. Листок с требованием полной информации покачивался от ветра. Надеюсь, он не походил на белый флаг, выброшенный неуверенным в своих силах противником.
Ночь прошла в Юлиных хождениях, созваниваниях с моей мамой, нервных угрозах и, наконец, в сборах чемодана.
- Я ухожу, Кирилл, - сказала жена утром. – Чем скорее ты возьмешься за ум, тем больше шансов, что я вернусь.
Мне стоило огромных, почти нечеловеческих сил не кинуться за ней, не пожелать вослед беречь себя, а еще лучше остаться со мной, в безопасности. Разобрать чемодан, плюнуть на работу, выключить телефон. И ждать вместе со мной. Верить…
Верить…
Зачем же так воет этот пес? Его заунывная песнь выматывает душу. А есть вообще душа? Говорят, что есть. Но мало ли, чего можно сказать?
Сегодня было жарко. Я сидел в полосе солнца и изнывал. К моим нравственным мучениям добавлялись физические. Пот щипал глаза. Я только прикрыл их, и, наверное, заснул.
Сон был не менее тягостным, чем явь. Меня носило по какому-то бесконечному коридору, где я распахивал двери, будто чего-то искал. Но комнаты были пустыми, заполненными больничным хламом и каталками. Почему именно больничным? Не знаю, отчего мозг мой сделал такой вывод…
Проснулся я от скрежета ключа в замке. Надежды было мало, но вдруг вернулась Юля?
- Привет, братан! – нет, это был Игорек, которому я однажды по глупости выдал ключи от своей квартиры.
Младший явился в майке навыпуск и льняных мятых штанах. Расхлябанный и накуренный, как всегда.
- Говорят, крышняк у тебя съехал? Ждешь контакта с высшим разумом?
Я не стал реагировать на его насмешки. Но отметил про себя, что жена уже хорошо пообщалась с моими родственниками.
Игорь прошелся по комнате. Мягко и вкрадчиво, как приготовившийся к прыжку тигр. Взвесил на руке связку ключей от моего гаража, лежащую на полке.
- Я возьму?
- У тебя своя машина есть.
- Хуже, чем у тебя. Движок ни к черту. А тебе все-равно пока ни к чему.
- Кто сказал?
Брат хохотнул, неприятно оголив десны. Глаза красные. Лицо одутловатое. Он всегда такой, или сегодня у меня что-то особое со зрением?
- Мать у отца в больнице, - перешел к главной теме Игорь.
- И?
- Совесть есть?
- А у тебя? – вопросом на вопрос ответил я. – Вчера напился, сегодня вмазался. Еще хочешь мою машину взять.
- Я и возьму, чтобы мать катать. Ты ж не хочешь.
Мне стало невыносимо тошно. Хотелось дать ему по ухмыляющейся роже. Он почувствовал флер агрессии. Подбросил ключи на ладони, а потом положил их на место. Гавнюк. Ушел, хлопнув дверью.
В десять вечера затрезвонил домашний телефон. Настойчиво. Упорно. Я точно помнил, что отключал его вместе с сотовым. Видимо, Юлька включила перед уходом.
Я пропустил первую очередь звонков, потом вторую, третью. Режущую, канонадную. В меня летела не трель, а разрывные пули. И кто это был таким упрямым?
Что случилось за полчаса, час, два – до этих звуков? Кого зацепило на этот раз? И будет ли мне так же никак после этого? Я представил брата в искореженной машине. У него же что-то с движком? Вообразил мать с сердечным приступом в обмотке больничных проводов. Юльку… Ее почему-то страшнее всего было видеть в чужих руках, такую податливую и призывно улыбающуюся.
Я прикасался к телефонной трубке, как к гранате без чеки, как к оголенному проводу в душе, как к обнаженной женщине под взглядом ревнивого супруга.
- Алло?
- Спевак Сергей? – спросил некто официальным тоном.
- Вы не туда попали, - выдохнул я, прежде чем начать хохотать.
Трубка замяукала сигналами отбоя. Я выдернул шнур из питания, убедившись, что вилка сама не присосется к розетке. Мне не нужны были больше подобные встряски. Я должен быть упорным.
Однако поднятые недавно со дна моего воображения образы всплывали с завидной периодичностью. Все труднее и труднее было бросать вызов непонятно кому, непонятно о чем и зачем. Что значила ценность правды, если на весы было брошено благополучие родных.
Юлька нанесла мне визит в конце третьего дня, когда я почти привык никому не желать добра, никого не защищать и ни за кого не чувствовать ответственности. Любимая бросила свою сумочку прямо на пол. Я отметил, что чемодана при ней нет. Значит, о возвращении домой речь не шла.
- Все ломаешь комедию? Не надоело?
- Нет, - я не знал, о чем с ней говорить, и неохотно разжал пересохшие губы.
- Ты себя в зеркало видел?
Покачал головой.
- Псих. Тебя в больницу надо.
Махнул ей рукой.
Жена подняла свою сумочку и пошла к выходу, демонстративно покачивая при ходьбе упругой попкой. Обернулась у двери:
- Я что приходила-то… Отца перевели в обычную палату. У него улучшение. И никто, ты слышишь, никто не зависит от тебя, от твоих пожеланий и посылов!
Я попытался улыбнуться, но треснула губа, стало больно.
Юлька ушла. Было слышно, как она оставляет ключи на тумбочке в коридоре, а захлопывает дверь просто на защелку.
Мне хотелось крикнуть ей, чтобы посмотрела, где именно воет собака, может там случилось чего? Помочь надо. Но испугался. Это могло расцениваться послаблением бунта.
Следующие четыре дня тянулись бесконечно. Думать мне ни о чем не хотелось. Переживать я устал. Оказывается, когда слишком долго прокручиваешь возможности того, что может произойти, перестаешь бояться этого. Мои чувства просто атрофировались. Это было странно. Такая своеобразная эмпирическая дистрофия. Я перестал прислушиваться к звукам за окном. Хотя нет. Остался вой. Вдалеке. Щемящий. Тоскливый.
По ком воет пес?
Без привязки к происходящему, вспомнился Сашка Холодов. Друг детства. Как мы ходили с ним в поход. Нам было по пятнадцать. Напились в зюзю первый раз. Жарили колбаски, а они шипели над костром и истекали жиром. И Сашок рассказывал, как обнимал Петрушевскую Владу.
В какой-то момент он перешел грань, потому что Петрушевская нравилась и мне. Я выплеснул остатки самогона в костер, и захмелевший язык пламени лизнул пацана. Наверное, ему было больно. Таким Санек стал вдруг обиженным и жалким. И я окутал его мысленно, потушил пламя.
Когда мы вернулись домой на следующий день, у Сашки были обгоревшие брови, а у меня все руки в волдырях. Повторяю, огонь лизал его!
Холодов умер в прошлом месяце. Сказали, от передоза. Я не знаю наверняка. Мы не общались с того похода.
А Петрушевская болталась по заграницам. Ей было фартово. Говорят, у нее завелся пес. Модный какой-то, жутко дорогой. С выщипом. Наверное, не выл сутками…
Когда я открыл глаза (спал?), передо мной стоял странный тип. Наклонив голову на бок, засунув руки в карманы дырявых джинсов, он разглядывал мой плакат. Пока визитер не встретился со мной взглядом, у меня было время хорошенько разглядеть его физиономию: светлые небрежно подстриженные волосы, выгоревшие до белизны брови, бесцветные ресницы и бледные большие глаза – альбинос что ли? Хотя у них, вроде, глаза розовыми бывают?
Гость разомкнул узкие губы и прокашлялся. Почесал грудь. Она была безволосой и впалой. Я бы с таким торсом не рискнул без майки выходить. А тип – ничего, не комплексовал.
- Информации, значит, требуешь? – спросил он вдруг неожиданно зычным и низким голосом.
- А есть что рассказать?
- Есть. Ты кто: атеист, программист или верующий?
- Это имеет значение? – мне было больно говорить, облизнув губы шершавым языком, я почувствовал металлический привкус.
- Ага, - пришелец присел напротив, - будет разница преподнесения.
- Тогда мне все варианты.
- Малопродвинутый полуверующий юзер? – усмехнулся пришелец. – Ну, версия первая, ты, типа, ангел, значит. Над кем крылышки простираешь, тому кайфово. Сейчас ты что-то обленился. И тоскливо всем. Поскольку мир этот перенасыщен несовершенствами, излишествами и несчастиями.
Я бессильно хмыкнул.
- Версия вторая, наша вселенная просто матрица. Ты координатор. Следишь, чтобы пользователи, подотчетные тебе, не вылетели из игры раньше времени. Но, благодаря тебе, программа зависла. По сети пошли сбои и перепады. В итоге, смешались кони, люди…
- Забавно, - горло саднило.
- Версия третья, по тебе, Кирюша, псина-то воет, по тебе. Свихнулся ты.
- И во что мне верить?
- А я знаю? – он картинно всплеснул руками. – Я ж так, мимо шел.
Мне полегчало от его стеба и сленга. Я впервые за эти дни не слышал воя. Мир начал приобретать привычные очертания и краски.
- А душа – есть?
- Есть, Кир, есть, - тип встал, отряхнул джинсы и похлопал меня по плечу. – Но болеет она у некоторых. Начинают они тогда бунтовать. Хандрить. Закатывать истерики. Люд честной пугать.
- Тебя Юлька прислала, - озарило меня.
- Юлька? – он, казалось, удивился. – Да, нет. Говорю же, так проходил.
- Кофе будешь? – я еле распрямил затекшие члены.
- Буду, - согласился гость.
После второй чашки, приправленной ложкой коньяка, мне пришло в голову включить сотовый. Я подождал, пока загрузится сеть, а потом позвонил жене. Бесстрастный оператор сообщил, что абонент вне зоны действия, и предложил повторить попытку позднее.
- Не хочет общаться, - отложил телефон с виноватой улыбкой. – Главное, чтобы у нее все было хорошо.
Пришелец посмотрел внимательно, строго и грустно. Словно хотел что-то сказать, а потом передумал. Потом протянул руку, включил громкую связь и набрал номер моей матери.
Его действия так же не увенчались успехом.
- Она у отца, наверное, - кивнул я, - в больнице. Там могут быть сбои. Аппаратура же везде.
До Игоря мы тоже не дозвонились.
- Деньги забыл положить, - широко улыбался я. – Безалаберный с детства.
Беловолосый встал к окну. Его силуэт отсвечивал золотым. Я почти залюбовался.
- Ты Эклезиаста читал? – задал гость неожиданный вопрос. - Должен был. Но я повторю. Всему свое время, и время всякой вещи под небом: