[43], а машиной, которая царствовала. Две меньшие машины Азума-зи презирал, поскольку они не могли с ней сравниться, а большую окрестил про себя Божеством Динамо. Те были капризные и часто выходили из строя, а эта оставалась непоколебима. Какая же она была огромная! Как плавно и безмятежно работала! Даже будды, которых он видел в Рангуне[44], и те были не такие величавые и спокойные, и они были неподвижные – а она живая! Громадные черные катушки вертелись, вертелись, вертелись, кольца крутились под щетками, а низкий гул самой большой катушки словно умиротворял все вокруг. И странно действовал на Азума-зи.
Азума-зи не особенно любил работать. Он предпочитал сидеть и смотреть на Божество Динамо, пока Холройд отлучался, чтобы уговорить сторожа сбегать за виски, хотя Азума-зи полагалось быть не в ангаре для динамо-машин, а за двигателями, и более того, если Холройд обнаруживал, что негр отлынивает, то лупил его куском толстой медной проволоки. Азума-зи подходил к колоссу вплотную и стоял рядом, запрокинув голову и глядя туда, где бежал поверху мощный кожаный приводной ремень. На ремне была черная заплатка, которая периодически возвращалась, и Азума-зи почему-то нравилось наблюдать, как она под весь этот грохот и лязг исправно проходит над ним снова и снова. А вместе с ее круговоротом вертелись и странные мысли в его голове. Дикари, как считают люди ученые, верят, что душа есть и у камней, и у деревьев, а ведь машина в тысячу раз живее камня или дерева. К тому же Азума-зи был, в сущности, еще дикарем – налет цивилизации на нем сводился к перемазанному костюму, синякам и угольной пыли на лице и руках. Его отец поклонялся метеориту, а кровь его предков, вероятно, обагряла широкие колеса Джаггернаута[45].
Азума-зи пользовался любой возможностью, какую только давал ему Холройд, потрогать и погладить большую динамо-машину, которой был зачарован. Он начищал и натирал ее, покуда металлические детали не начинали ослепительно сверкать в проникавших снаружи солнечных лучах. При этом его охватывало таинственное чувство служения божественному. Он подходил ближе и нежно прикасался к вращающимся катушкам. Боги, которым он поклонялся, остались далеко-далеко. А своих лондонцы прятали.
Наконец эти смутные ощущения стали отчетливее и сначала оформились в мысли, а затем воплотились в действия. Однажды утром Азума-зи вошел в ревущий ангар, церемонно поклонился Божеству Динамо, а потом, когда Холройд отлучился, подошел и прошептал рокочущей машине, что он ее раб, и вознес ей молитву, чтобы она смилостивилась над ним и избавила его от Холройда. В этот миг в открытые двери содрогавшегося машинного ангара упал солнечный луч, что бывало нечасто, и Божество Динамо, ревущее, крутящееся, все озарилось бледно-золотым светом. И тогда Азума-зи понял, что служение его угодно Божеству. Теперь ему стало уже не так одиноко, а ведь в Лондоне он был очень, очень одинок. С тех пор, даже когда у него изредка выдавалось свободное время, он торчал в ангаре.
Когда Холройд снова обидел его, Азума-зи отправился прямиком к Божеству Динамо и прошептал: «Ты всему свидетель!» – и машина словно бы ответила ему гневным жужжанием. После этого Азума-зи стал замечать, что всякий раз, когда Холройд входит в ангар, динамо звучит как-то иначе.
– Божество мое не спешит, – сказал себе Азума-зи. – Этот болван еще недостаточно нагрешил.
И он ждал и смотрел, когда же настанет день возмездия. Однажды в машине случилось короткое замыкание; дело было после полудня; Холройд неосторожно полез в механизм, и его довольно сильно ударило током. Азума-зи видел из-за двигателя, как механик отпрыгнул и обругал провинившуюся катушку.
– Он предупрежден, – сказал себе Азума-зи. – Божество мое, как видно, очень терпеливо.
На первых порах Холройд старался привить своему «ниггеру» элементарные представления о работе динамо-машины, чтобы тот мог иногда подменять его в ангаре. Но когда он заметил, как Азума-зи вертится вокруг чудовища, у него появились подозрения. Он смутно ощутил, что помощник «что-то затевает», и, решив, что это Азума-зи умастил провода маслом, которое в одном месте растворило изоляцию, издал приказ, который и огласил, зычно перекрыв окружающий гвалт:
– Даже не суйся к большой динамо-машине, Пу-Ба, а то семь шкур с тебя спущу!
Кроме того, именно потому, что Азума-зи нравилось находиться рядом с большой машиной, Холройд счел разумным и правильным не подпускать его к ней.
В тот раз Азума-зи повиновался, но потом его застали отбивающим поклоны перед Божеством Динамо. За это Холройд выкрутил ему руку и пнул, когда тот повернулся, чтобы уйти. Через некоторое время, когда Азума-зи стоял за двигателем и смотрел в спину ненавистному Холройду, в гуле машин в ангаре проступил новый ритм, прозвучавший очень похоже на четыре слова его родного языка.
Трудно сказать в точности, что такое сумасшествие. Мне сдается, Азума-зи сошел с ума. Наверное, неумолчный лязг и жужжание динамо-машин в ангаре смешали и перепутали его скудные познания с обширными запасами всевозможных суеверий и в конце концов вызвали что-то сродни безумию. Так или иначе, когда безумие подсказало Азума-зи, что надо принести Холройда в жертву кумиру-динамо, эта мысль наполнила его странным волнением и восторгом.
В ту ночь два человека и их черные тени были единственными, кто оставался в ангаре. Он освещался одной большой дуговой лампой, которая мерцала и вспыхивала лиловым. За динамо-машинами лежали черные тени, шаровые регуляторы двигателей вращались, переходя из света во тьму, а поршни стучали громко и мерно. Мир за открытыми дверями ангара казался невероятно смутным и далеким. А еще там царила мертвая тишина, поскольку грохот механизмов гасил все наружные звуки. Вдалеке маячил черный забор двора, за ним – серые очертания зданий, а над всем этим раскинулась темная синева неба с мелкими блеклыми звездами. Внезапно Азума-зи пересек ангар, в центре которого бежали под потолком кожаные ремни, и скрылся в тени большой машины. Холройд услышал щелчок, и жужжание зазвучало иначе.
– Что ты там мудришь с переключателем? – удивленно вскрикнул он. – Я же тебе говорил!..
Тут азиат надвинулся на него из тени, и Холройд увидел выражение глаз Азума-зи.
Миг – и они яростно схватились перед большим динамо.
– Ах ты, башка кофейная! – пропыхтел Холройд, когда коричневая ладонь сжала его горло. – Держись подальше от контактных колец!
Еще миг – и ему подставили подножку, и он пошатнулся и рухнул навзничь на Божество Динамо. Холройд инстинктивно ослабил хватку и отпустил противника, пытаясь спастись от машины.
Посыльный, которого спешно прислали со станции узнать, что стряслось в ангаре, встретил Азума-зи возле сторожки у ворот. Азума-зи пытался что-то объяснить, но посыльный ничего не разобрал из бессвязной английской речи негра и бросился в ангар. Машины работали, издавая привычный гул, на первый взгляд все было в порядке. Однако в воздухе висел странный запах паленого волоса. Потом посыльный увидел на передней части большой машины какую-то непонятную бесформенную массу и, приблизившись, опознал изуродованные останки Холройда.
Посыльный на миг замер и уставился на него. Потом увидел его лицо и невольно зажмурился. Резко развернулся, прежде чем открыть глаза, чтобы больше не видеть Холройда, и выбежал из ангара попросить совета и помощи.
Когда Азума-зи увидел, как умер Холройд в тисках большой динамо-машины, он несколько забеспокоился из-за последствий своего поступка. И вместе с тем случившееся странным образом воодушевило его – он уверился, что Божество Динамо благоволит ему. И к тому времени, когда он встретил человека, пришедшего со станции, и инженера, который, примчавшись на место происшествия, сразу сделал очевидный вывод о самоубийстве, план в уме Азума-зи уже сложился. Этот инженер едва заметил негра, разве что задал ему несколько вопросов. Видел ли он, как Холройд покончил с собой? Азума-зи втолковал ему, что был у топки двигателя, откуда ничего не видно, и только услышал, как динамо-машина зажужжала по-другому. Допрос прошел легко, поскольку не осложнялся никакими подозрениями.
Сторож поскорее накрыл изуродованные останки Холройда, которые электрик снял с машины, скатертью в пятнах от кофе. Кому-то пришла в голову дельная мысль вызвать врача. Инженера в основном заботило, чтобы динамо снова заработало: в душных тоннелях железной дороги уже застряли семь или восемь электропоездов. Азума-зи отвечал на вопросы тех, кто имел право или наглость зайти в ангар, но иногда понимал их неправильно, и в конце концов инженер отправил его обратно к топке. За воротами двора, естественно, собралась толпа – в Лондоне толпа по непонятным причинам всегда толчется день-другой там, где произошел несчастный случай, – и два-три журналиста умудрились просочиться в ангар, а один даже добрался до Азума-зи, но инженер вытолкал их взашей, так как сам был репортером-любителем.
Наконец тело унесли, и общественный интерес пропал вместе с ним. Азума-зи сидел у своей топки тише воды ниже травы, и снова и снова виделась ему в раскаленных углях фигура, которая сначала бешено дергалась, а потом замирала. Спустя час после убийства всякий, кто заглянул бы в ангар, обнаружил бы, что там все по-прежнему, как будто ничего примечательного не произошло. Через некоторое время чернокожий выглянул из закутка возле топки и увидел, что Божество Динамо жужжит себе рядом с меньшими собратьями и маховики все вертятся, а пар в цилиндрах ухает – бум, бум – в точности как раньше. Словом, с технической точки зрения произошел самый пустячный сбой, всего-навсего временное падение напряжения. Только теперь вместо коренастого Холройда по полосе света на дрожащем полу под ремнями между паровыми двигателями и динамо-машинами бродили худая фигура инженера и его узкая тень.
– Разве не угодил я своему Божеству? – неслышно спросил Азума-зи из своего темного угла, и большая динамо-машина откликнулась звенящей нотой, чистой и полнозвучной. И когда Азума-зи посмотрел на огромный жужжащий механизм, странное очарование, несколько отступившее после гибели Холройда, нахлынуло на него с новой силой.