…Нынче вечером Уэйд вспомнил тот давний разговор так живо, словно он состоялся вчера. Вспомнил, как искал встречи с Мэннингтри, чтобы выпытать у него подробности о чудодейственном лекарстве. Сперва Мэннингтри пошел на попятную, дескать, чего не сболтнешь после доброго ужина, и вообще, упомянутый алкалоид практически недоступен. Рецепт изобрел ученый доктор из Сальпетриера[53], который некоторое время назад скоропостижно скончался. Хотя, возможно, еще не все потеряно… снадобье где-нибудь всплывет, Мэннингтри повсюду ищет его, ведь оно определенно помогает… В ходе этой беседы, вселявшей одновременно разочарование и надежду, Уэйд, как никогда остро, ощутил свою беспомощность и никчемность. Затем Мэннингтри начал туманно намекать на скорую удачу, и Уэйд уже не скрывал своего нетерпения, а Мэннингтри только посмеивался и в очередной раз остужал его пыл. В конце концов Уэйд взмолился. В азарте погони за вожделенным снадобьем он позабыл о своем изначальном недоверии и принялся умолять Мэннингтри назвать ему условия, ибо он чувствует, знает, что этот эликсир для него – эликсир жизни! Он буквально не давал проходу Мэннингтри.
– Для вас это и впрямь живая вода, – подтвердил тот. – Только представьте: наконец покончить с колебаниями, перейти из разряда бессловесных зрителей в касту ведущих актеров, главных персонажей в драме общественной жизни…
– Любые условия! – воскликнул Уэйд.
– Вы обещаете держать меня в курсе всех перипетий своей карьеры, если мне удастся добыть это средство? А мне теперь кажется, что сумею.
– Охотно!
– И подпишете обязательство выплатить мне семь тысяч фунтов, как только получите портфель министра?
– Портфель министра!..
– Именно. Вы же не какой-нибудь чокнутый гений, так что министерский портфель вам обеспечен.
Больше Мэннингтри ничего не потребовал. Цена была приемлемая, учитывая оговорку касательно карьерного взлета. По правде говоря, из-за бесконечных проволочек Уэйд уже начал подозревать, что ему предложат какое-нибудь постыдное, чудовищное условие. Он тут же ударил по рукам с Мэннингтри и через несколько дней принял первую дозу.
Так семнадцать лет назад он впервые вкусил успеха, впервые в жизни устремился прямо к цели, не сомневаясь, что добьется своего, – и одержал победу; и с тех пор одерживал одну победу за другой. Его словно подменили. Он стал действовать быстро, решительно и умело, за ним закрепилась репутация человека исключительной силы воли. Потому что единственное, чего ему прежде недоставало, – это уверенность в себе.
И теперь обновленный Уэйд сидел в курительной комнате своего творца. Уэйд – влиятельный государственный муж, которого и превозносили, и хулили, и ненавидели, который был центром столкновения тысяч интересов, который играл совершенно особую роль в непрерывно развивающемся романе политической жизни.
– Кабы знать… – задумчиво начал Мэннингтри, нарушив затянувшееся молчание.
– Что? – отозвался Уэйд.
– Сумеете ли вы обойтись своими силами? – И он бросил взгляд на пузырек с эликсиром.
– Ну нет, увольте! – с улыбкой ответил Уэйд.
– Волшебное средство.
– Поистине!
– Оно сделало вас другим человеком. Впрочем, будем справедливы: оно лишь сняло с вас футляр и явило того человека, каким вы могли быть всегда. Вернуло вам силу духа… характер… уверенность.
– Именно, – кивнул Уэйд.
– Что ж…
– Да?
– Пожалуй, признаюсь. Это чудодейственное средство, Уэйд, ваш эликсир успеха, – дистиллированная вода.
– Что?
– Дистиллированная вода, для пущей убедительности подкрашенная.
– Вы хотите сказать, что это лекарство, этот алкалоид, сделавший меня тем, что я есть, всего-навсего…
– Дистиллированная вода. Ну или – по меньшей мере пару раз – обычная питьевая вода… из Нью-Ривер[54].
– Вы хотите сказать…
– Я все сказал.
Мэннингтри стряхнул в камин длинный столбик сигарного пепла. Он уже раскаивался в своем признании.
Уэйд судорожно вздохнул и оторопело уставился на него. Повисла неловкая пауза. Скосив свои проницательные глазки, старый доктор внимательно наблюдал за пациентом, потом сердито буркнул что-то себе под нос.
Уэйд встал и облокотился на каминную полку. В его взгляде читался неподдельный ужас.
– Как же так! – не выдержал он. – Ничего не понимаю. В сущности, Мэннингтри, вы говорите, что все эти годы дурачили меня?
Мэннингтри раздраженно бросил сигару в огонь – осознание непоправимой ошибки пришло к нему слишком поздно.
После долгого молчания Уэйд произнес, в упор глядя на Мэннингтри:
– Выходит, я семнадцать лет балансировал на краю пропасти.
– Не будь я последним идиотом, – сказал Мэннингтри, – не проболтайся под влиянием расслабляющей атмосферы курительной, вы балансировали бы и дальше. У меня на миг вылетело из головы, каким вы были когда-то. В это трудно поверить, глядя на абсолютно здорового и процветающего человека.
– Простая вода!
– С красителем. Да не стойте вы и не смотрите так на меня, Уэйд! Успокойтесь, сядьте и послушайте, что я вам скажу. Давайте взглянем на вещи трезво. Ясно как божий день, что вы наделены исключительными талантами, но всегда страдали неуверенностью. Вы словно родились с идеей фикс, с мыслью «у меня не получится», и она неотвязно преследовала вас, буквально гипнотизировала… Обычная история с так называемыми слабыми людьми. Однажды при мне человеку под гипнозом сказали, что он не может переступить прочерченную мелом черту на полу, – и он действительно побоялся ее переступить! Такова сила искусного внушения. Полагаю, с вами произошло примерно то же самое. Хм… Вы склонны к заниженной самооценке, поэтому какие-то неизбежные в молодости промахи заставили вас окончательно разувериться в себе и превратили в жалкую щепку на волнах жизни… Пока я не занялся вами.
– То есть?
– Я вас загипнотизировал. Фактически. Вы семнадцать лет жили под гипнозом, Уэйд! Да, в сущности, это самый настоящий гипноз. Я внушил вам убеждение – и льщу себя мыслью, что внушил умело, – будто бы некое лекарство, которое я обещал добыть для вас, превратит ваше «не могу» в «смогу». Но сперва вас нужно было обработать. Если бы я дал вам снадобье сразу после того, как впервые упомянул о нем, – в бильярдной Мюрше, если мне не изменяет память, – вы отнеслись бы к нему скептически, приняли бы разок, пожали плечами и остались бы прежним. Но я сделал его почти недоступным, заставил вас всеми фибрами возжелать его и долго тянул время, словно не хотел удовлетворить ваше желание… Вы же помните? И только когда я убедился, что ваш скепсис совершенно развеялся в горячке охоты и нетерпеливого ожидания, вы наконец получили заветный эликсир. И вцепились в него.
– Иными словами, заглотил наживку, – резюмировал Уэйд.
– При таком отношении, Уэйд, вам конец. Сами подумайте: вы брались за сложнейшие дела и у вас все получалось, черт возьми! Столько лет без единого проигрыша! Не будьте тряпкой, не выпускайте удачу из рук. Неужели непонятно, что вы просто-напросто реализовали свой потенциал? Все в вашей власти, продолжайте в том же духе…
– Если бы я мог сохранить веру в себя… – сказал Уэйд, понуро глядя на огонь. – Если б мог… – Он сдвинул брови. – Какого дьявола вы рассказали мне?.. – (Мэннингтри пристально смотрел на него.) – Вера! – продолжал Уэйд. – Знаете, я сейчас предавался воспоминаниям. С верой в себя я горы сворачивал… А оказалось, что это не более чем талисман, глупая фикция вроде одной из свинцовых мадонн короля Людовика или грошового амулета из Монте-Карло. С верой в себя я… – Он запнулся и, помолчав, с хмурой улыбкой сказал Мэннингтри: – Беда в том, что еще не все горы свернуты, некоторые только-только пошатнулись. И сейчас они всей тяжестью давят на меня. Сумею ли я?..
– Друг мой, вы тот же, кем были четверть часа назад. И точно так же способны…
– Вы забываете, что один кирпичик в кладке наполовину выбит, – поправил его Уэйд, – и, возможно, это краеугольный камень!
Снова долгое молчание, глубокая задумчивость, испытующий взгляд.
– Бог вам судья! – внезапно воскликнул Уэйд срывающимся голосом. – Зачем вы сказали мне? Простая вода! Подо мной вновь разверзлись пучины, о которых я уже забыл и думать. Воображаю, как вы смеялись над моей самоуверенностью! И что теперь? В любую минуту моя речь утратит непринужденность и остроту. Я перестал спотыкаться только потому, что верил, что не споткнусь. А вы взяли и отсекли мою веру. Я чувствую себя как лунатик, которого разбудили в тот миг, когда он влез на крышу с нагромождением башен и щипцов и застыл на самой верхотуре.
Он поднес руку ко лбу.
– Ба! – сухо отозвался Мэннингтри. – Пустые страхи… Что за фантазии? Конечно, мне надо было помалкивать. Но завтра в парламенте вы и не вспомните…
– Пустые страхи! Ну нет, вы сыграли со мной злую шутку. И не пытайтесь делать хорошую мину при плохой игре. Что, как не пустые страхи, мешало мне быть другим в те далекие дни? Вода!.. Естественно, отныне я снова буду во всем сомневаться – естественно! Вы усадили меня на качели, толкнули за край пропасти – и перерезали веревки. Черт побери! Эта проклятая речь завтра… и в четверг! Ох, Мэннингтри!.. – Уэйд заплакал.
В порыве бессильной ярости он схватил пузырек и с силой швырнул его в огонь, так что стекло разлетелось вдребезги. Потом повернулся к двери. Мэннингтри вскочил.
– Уэйд! Стойте! Я пошутил. Это действительно лекарство, а не…
Уэйд обернулся, глянул доктору в глаза и, криво улыбнувшись дрожащими губами, сказал:
– Слишком поздно, Мэннингтри. Второй раз ваша шутка не пройдет.
И он вышел из комнаты, напоследок обреченно махнув рукой.
Старый доктор стоял, опираясь рукой о каминную полку, и рассеянно смотрел на обитую байкой дверь: громко хлопнув, она еще несколько секунд подрагивала, пока не замерла. Мэннингтри тяжко вздохнул, опустился в кресло и уставился на огонь с красными искрами стеклянных осколков.