ием меня и застигли. Крышка бюро была расколота, замок взломан, письма извлечены из ящиков и разбросаны по комнате. В приступе старческой злобы я раскидал перья и опрокинул чернильницу. Вдобавок оказалась разбита большая ваза, стоявшая на каминной полке; как это случилось, мне неведомо. Я не нашел ни чековой книжки, ни денег, ни сколь-либо полезных указаний на что-то, что могло бы вернуть мне мое тело. В бешенстве я крушил ящики бюро, когда в кабинет ворвался дворецкий с двумя служанками.
Таковы подлинные обстоятельства моего превращения. Моим отчаянным признаниям никто не верит. Меня принимают за безумца, и даже сейчас я нахожусь под присмотром. Однако я пребываю в совершенно здравом рассудке, и, желая доказать это, я сел и записал в подробностях все, что со мной произошло. Пусть читатель сам решит, есть ли в логике или манере приведенного выше рассказа хоть намек на безумие. Я молодой человек, запертый в теле старика. Но всем вокруг этот неоспоримый факт представляется невероятным. Естественно, я кажусь сумасшедшим тем, кто в это не верит; естественно, я не знаю, как зовут моих секретарей, слуг и соседей, не знаю врачей, что приходят меня обследовать, не знаю названия городка, в котором нахожусь (где бы он ни был). Естественно, я чувствую себя потерянным в собственном доме и страдаю от множества различных неудобств. Естественно, я задаю в высшей степени странные вопросы. Естественно, я кричу и плачу и испытываю приступы уныния. У меня нет ни наличных денег, ни чековой книжки. Банк не признает моей подписи, поскольку у меня, полагаю, все еще почерк Идена, пусть и несколько изменившийся из-за слабости мышц. Люди, что присматривают за мной, не позволят мне самому пойти в банк; да, по правде говоря, в этом городке, вероятно, и банка-то нет, а мой текущий счет открыт в каком-то районе Лондона. Похоже, Элвешем скрывал от своих домочадцев имя своего поверенного – я ничего толком об этом не знаю. Элвешем, разумеется, усердно изучал психологию и психиатрию, и мои рассказы о случившемся лишь сильнее убеждают всех вокруг, что я сошел с ума от долгих раздумий над тайнами человеческой психики. Воистину, тождество личности – не более чем пустая фантазия! Два дня назад я был цветущим юнцом, у которого вся жизнь была впереди; а сейчас я – злобный старик, неопрятный, несчастный, отчаявшийся, блуждающий по огромному роскошному чужому дому под пристальными взглядами людей, которые боятся и сторонятся меня, как безумца. А Элвешем в Лондоне начинает жить заново в крепком молодом теле, с мудростью и знаниями, накопленными за семьдесят лет. Он украл мою жизнь.
Я плохо представляю себе, как такое стало возможным. В кабинете я нашел горы рукописных заметок, по большей части относящихся к психологии памяти; в некоторых из них содержатся вычисления или шифровальные знаки, решительно непонятные для меня. Отдельные пассажи указывают на то, что Элвешема занимала также философия математики. Насколько я понимаю, он переместил всю совокупность своих воспоминаний, составлявших его личность, из этого дряхлого иссушенного мозга в мой – и сходным образом перенес мои воспоминания в отвергнутую им телесную оболочку. Фактически мы поменялись телами. Но как подобный обмен стал возможен, я не в силах уразуметь. Всю свою сознательную жизнь я был материалистом, однако здесь мне неожиданно довелось столкнуться с явным случаем отделения духа от материи.
Я собираюсь осуществить один отчаянный эксперимент и, как только закончу писать, примусь за дело. Этим утром при помощи кухонного ножа, втихаря утащенного во время завтрака, мне удалось взломать потайной, но довольно приметный ящик в этом чертовом бюро. Внутри я не обнаружил ничего, кроме зеленого стеклянного флакончика с белым порошком. На горлышке флакона имеется ярлычок, на котором написано лишь одно слово: «Освобождение». Возможно – и даже весьма вероятно, – это яд. Я сознаю, что Элвешем подсунул мне яд, более того, я был бы уверен, что таким образом он намеревался разделаться с единственным свидетелем против него, не будь флакончик так тщательно припрятан. Этот человек фактически решил проблему бессмертия. Если не произойдет чего-то непредвиденного, он будет жить в моем теле, покуда оно не состарится, а затем отбросит его и, найдя себе новую жертву, присвоит ее силу и молодость. Памятуя о его бессердечии, я страшусь при мысли о том, как он станет от раза к разу набираться опыта, который… Как давно уже он перепрыгивает из одного тела в другое?..
Но я устал писать. Порошок, похоже, легко растворяется в воде… И не сказать, что раствор неприятен на вкус.
На этом рассказ, найденный на письменном столе мистера Элвешема, обрывается. Его бездыханное тело лежало между столом и креслом, отброшенным назад, очевидно, в предсмертных конвульсиях. Вся эта история была нацарапана карандашом, неровным почерком, ничуть не похожим на обычный аккуратный почерк покойного. Остается упомянуть еще два примечательных факта. Не подлежит сомнению, что между Иденом и Элвешемом существовала какая-то связь, поскольку все состояние последнего было завещано молодому человеку. Однако он не получил наследства. К тому моменту, когда Элвешем покончил с собой, Иден, как ни странно, был уже мертв. Сутками раньше на оживленном перекрестке Гауэр-стрит и Юстон-роуд его сбил кеб; смерть оказалась мгновенной. Так что единственного человека, который мог бы пролить свет на это фантастическое повествование, расспросить уже невозможно. И потому без дальнейших пояснений я оставляю приведенную выше необыкновенную историю на суд читателя.
1896
Сокровище раджи
Между Джейхуном и Бимабуром[128], что стоят на склонах Гималаев, между джунглями и высокогорьем, густо поросшим сосной и кедром, правил некогда мелкодушный раджа, о чьем невиданном сокровище собираюсь я поведать. Поговаривали, что несметным было то сокровище, ибо во всю бытность свою правителем раджа благоденствовал. Селение Миндапур[129] при нем за короткое время превратилось в город – и какой город! Приземистые глинобитные хижины, над которыми вознесся его дворец из нетесаного камня, сменились двухэтажными домами. В центре города, где раньше вел дела всего один торговец, вырос целый базар, подобно тому как в раковине устрицы вырастает жемчужина. На высоком берегу реки был выстроен богатый храм, и путь через ущелье стал безопасен. Теперь у колодцев собирались торговцы и факиры[130], разный люд непрерывно приезжал и уезжал, а дважды в сей город, скрытый за кедровыми лесами, даже наведывались белые миссионеры. Улочки заполонили домашние птицы, ребятня, маленькие рыжие собачки, а в воздухе завитали всевозможные запахи густонаселенного города. И вот в пору его наивысшего расцвета возникла легенда о сокровищах раджи.
То был дородный человек с землистым лицом, длинной, черной, но неуклонно седевшей бородой, толстыми губами и бегающими глазками. Он вел чрезвычайно благочестивую жизнь, однако как правитель действовал резко и непредсказуемо. Никто не смел ему перечить даже в мелочах. Голам Шах, визирь, был всего лишь слугой, исполнителем приказаний, а Самуд Сингх, придворный конюший, муштровал войско. Оба служили орудиями высшей воли господина, дубинками, которые он мог сломать, если того пожелает. Детей у раджи не было. Молодой кузен, Азим Хан, боялся его и лишь в самых сокровенных своих помыслах отваживался мечтать, чтобы раджа умер и дал дорогу наследникам.
Трудно сказать, когда поползли первые слухи о том, что раджа небольшого Миндапура копит сокровища. Никто не знает, кто и где впервые о том заговорил. Быть может, купцы, что приезжали к радже. Началось это задолго до истории с сейфом. Поговаривали, что раджа купил и спрятал рубины, а потом и золотые украшения, жемчуга да алмазы из Голконды[131] и всевозможные драгоценные камни. Даже заместитель верховного комиссара в Аллапуре[132] слыхал ту легенду. В конце концов она вернулась во дворец, и Азим Хан, кузен, наследник и номинальный главнокомандующий войска, и Голам Шах, главный министр, высказали друг другу свои догадки.
– У него есть что-то новенькое. Определенно есть, но мне он не показывает, – пожаловался Голам Шах.
Азим Хан хитро на него посмотрел.
– Я рассказал тебе то, что слышал. Сам я ничего не знаю.
– Расхаживает туда-сюда и напевает себе под нос, – задумчиво продолжал Голам. – Будто предвкушает удовольствие.
– Поговаривают, что это новые рубины, – мечтательно произнес Азим и повторил слово, ласкающее слух наследника: – Рубины.
– Все началось после приезда того англичанина, – сказал Голам, – три месяца назад. Здоровенный старик, но не морщинистый, как все старики, а краснолицый, волосы рыжие с проседью, гладкая кожа и выпирающее пузо. Напоминает слона или гору глины. А смех столь громкий, что на улицах останавливались послушать. Приехал, посмеялся, а когда уходил, они с раджой смеялись вместе…
– Кто же он? – спросил Азим.
– Наверное, торговец алмазами или рубинами. Есть такие у англичан?
– Я б его расспросил, коли увидел! – сказал Азим.
– Уехал с золотом, – прибавил Голам.
Оба умолкли. Со стороны водяной мельницы слышался мерный стук колеса да умиротворяющий гул голосов, который то усиливался, то затихал.
– После отъезда англичанина он и переменился, – снова заговорил Голам. – Прячет что-то в складках халата. Рубины, что ж еще!
– И закопать не приказал? – удивился Азим.
– Прикажет еще. Потом захочет выкопать и полюбоваться, – ответил умудренный опытом Голам. – Я подхожу к нему как можно незаметнее. Иногда совсем близко. Так он подпрыгивает на месте…
– Старый стал и нервный, – заметил Азим.
После некоторого молчания Голам вернулся к тому, что занимало все его мысли, и произнес, разглядывая свои перстни: