Было почти одиннадцать вечера, в приморском городке царила тишина. Весь мир дремал в лунном свете. Только где-то далеко вниз по дороге полоска света между оконными шторами говорила о том, что еще не все в округе отошли ко сну. Мистер Ледбеттер повернул обратно и не спеша поравнялся с виллой, где было открыто окно. Несколько минут он стоял у калитки, раздираемый противоположными желаниями. «А ну-ка, проверим, на что ты способен, – сказало Сомнение. – Дабы покончить с этими невыносимыми колебаниями, прояви смелость и войди в дом. Соверши кражу – просто так, в порядке опыта. Как бы то ни было, это не преступление». Мистер Ледбеттер очень тихо открыл и затем закрыл за собой калитку и юркнул в тень кустарника. «Это глупо», – сказала Осторожность. «Это было ожидаемо», – возразило Сомнение. Сердце мистера Ледбеттера билось учащенно, но страха он определенно не испытывал. Да, он не испытывал страха. Он простоял в тени довольно продолжительное время.
Влезать на балкон, само собой, следовало одним мощным рывком, так как он был ярко освещен луной и хорошо просматривался с улицы. Наличие трельяжа, обвитого редкими, но настойчиво тянувшимися вверх розами, делало подъем до смешного легким. А там можно укрыться в густой тени каменной вазы с цветами и рассмотреть поближе распахнутое окно – эту зияющую брешь в защитных укреплениях дома. Мистер Ледбеттер ненадолго притих, как окружавшая его ночь, а потом коварное виски перетянуло чашу весов и он ринулся вперед. Быстрыми, порывистыми движениями он вскарабкался по трельяжу, перекинул ноги через парапет балкона и, отдуваясь, присел в тени – все в точности так, как наметил. Его трясло, он задыхался, сердце сильно стучало в груди, но душа у него ликовала. Он готов был закричать во весь голос, радуясь тому, что почти не испытывает страха.
Пока он сидел там, скорчившись, ему пришла в голову удачная строка из «Мефистофеля» Уиллса[146]. «Я чувствую себя котом на крыше», – прошептал он. Возбуждение, вызванное риском, оказалось много приятнее, чем он ожидал. Ему стало жаль всех тех несчастных, у которых не было грабительского опыта. Ничего не случилось. Он находился в полной безопасности. И действовал как заправский смельчак!
А теперь – в окно, чтобы довершить начатое! Стоит ли рисковать? Окно располагалось над парадной дверью, и, по-видимому, за ним находилась лестничная площадка или коридор; мистер Ледбеттер не заметил ни зеркал, ни каких-либо иных примет спальной комнаты, равно как не обнаружил на втором этаже других окон, – так что едва ли там кто-то почивал. Некоторое время он сидел под карнизом, затем, привстав, заглянул внутрь. Совсем рядом стояла на пьедестале бронзовая фигура в человеческий рост, с распростертыми руками; в первый момент, струхнув, он отпрянул и юркнул обратно и только немного погодя осмелился снова высунуть голову над карнизом. Перед ним была просторная, тускло освещенная лестничная площадка; окно напротив было задернуто тонкой занавеской из черных стеклянных бусин; широкая лестница ныряла вниз, в темную пропасть, другой пролет вел наверх, на третий этаж виллы. Мистер Ледбеттер оглянулся через плечо: безмолвия ночи ничто не нарушало.
– Преступление, – прошептал он, – преступление! – После чего тихо и быстро перелез через подоконник в дом. Его ноги бесшумно ступили на меховой коврик. Да, он был настоящий грабитель!
Он присел, весь обратившись в зрение и слух. Снаружи донеслись шорох и беготня, и он на миг пожалел о своей затее. Короткое «мяу», шипение и возня вернули ему спокойствие, дав понять, что это всего лишь кошки. Он вновь расхрабрился и выпрямился. Похоже, в доме все уже спят. Совершить кражу со взломом – легче легкого, стоит только захотеть. Он был рад, что решился на это. Надо прихватить с собой какой-нибудь пустячный трофей – как подтверждение того, что он свободен от малодушного страха перед законом, – и выбраться назад тем же путем, каким он проник внутрь.
Он огляделся по сторонам, и внезапно в нем опять ожил критический дух. Грабители не ограничиваются простым вторжением в чужое жилище – они проникают в комнаты, они взламывают сейфы. Что ж… он не боится. Он не станет взламывать сейф – это было бы беспардонным неуважением к хозяевам дома. Но он отправится в комнаты, пройдет на верхний этаж. Вдобавок он убедил себя в том, что ему ничего не угрожает: даже в пустом доме не могло бы быть более успокоительной тишины. И все же ему пришлось сжать кулаки и проявить всю силу характера, чтобы осторожно начать восхождение по темной лестнице, на несколько секунд останавливаясь перед каждой новой ступенькой. Наверху оказалась квадратная площадка, на которую выходили одна открытая и череда закрытых дверей; в доме по-прежнему царило безмолвие. На мгновение он остановился, спросив себя, что произойдет, если кто-то из обитателей виллы вдруг проснется и выйдет из комнаты. За открытой дверью виднелась залитая лунным светом спальня, на постели белело несмятое одеяло. Он потратил три бесконечных минуты, чтобы прокрасться в эту комнату и взять там в качестве добычи кусок мыла – свой трофей. Повернул назад, собираясь спуститься еще более бесшумно, чем поднимался. Это было так же легко, как…
Тсс!
Шаги! Шорох гравия возле дома – затем скрежет замка, скрип открывающейся и почти сразу со стуком захлопнувшейся двери, звук чирканья спички в холле внизу. Мистер Ледбеттер оцепенел, внезапно осознав все безрассудство предприятия, в которое он ввязался. «Как же мне теперь, черт побери, выбраться отсюда?» – подумал он.
Пламя свечи ярко озарило холл, какой-то тяжелый предмет ударился о стойку для зонтиков, и на лестнице раздались шаги. Мистер Ледбеттер тотчас понял, что путь к отступлению отрезан. Он замер в жалкой позе кающегося грешника.
– Силы небесные! Какого же дурака я свалял! – прошептал он и опрометью кинулся через темную площадку в пустую спальню, которую только что покинул. Там он остановился и прислушался, весь дрожа. Шаги доносились уже с площадки второго этажа.
Скорее всего, он сейчас как раз в спальне этого полуночника, с ужасом подумал мистер Ледбеттер. Нельзя терять ни секунды! Он пригнулся возле кровати, возблагодарил небеса за широкий подзор, не мешкая прополз под его защиту и затаился там на четвереньках. Сквозь тонкую ткань замелькал свет приближавшейся свечи, вокруг хаотично заплясали тени – и замерли, когда свечу водворили на место.
– Боже мой, ну и денек! – произнес вошедший, шумно пыхтя, и, похоже, водрузил что-то увесистое на стол – судя по ножкам, письменный. Потом, невидимый, он подошел к двери и запер ее, тщательно проверил задвижки на окнах, опустил шторы и, вернувшись, очень грузно уселся на кровать.
– Ну и денек! – повторил он. – Боже! – И снова принялся пыхтеть. Мистеру Ледбеттеру показалось, что вошедший утирает платком вспотевшее лицо.
На незнакомце были прочные, добротные сапоги; тень от его ног, падавшая на подзор, наводила на мысль, что их обладатель чрезвычайно тучен. Немного погодя он снял с себя часть верхней одежды (как предположил мистер Ледбеттер, пиджак и жилет) и бросил ее на спинку кровати, после чего задышал менее шумно, словно остывая от недавнего разгорячения. Временами он что-то бормотал себе под нос, а один раз тихо рассмеялся. Мистер Ледбеттер тоже бормотал про себя, но ему было не до смеха. «Ситуации глупее нельзя придумать, – констатировал он. – Что же, черт побери, мне теперь делать?»
Он мало что мог видеть из-под кровати. Хотя ткань подзора и пропускала некоторое количество света, разглядеть что-либо через нее не представлялось возможным. Если не считать резко очерченных ног, тени на этом пологе были загадочны и сливались с витиеватым узором на ситце. Из-под края подзора мистер Ледбеттер смог различить полоску ковра и, осторожно пригнувшись и скосив глаза, обнаружил, что ковер этот тянется по всей ширине пола, доступной его взору. Ковер был роскошный, комната просторная и, судя по колесикам и завиткам на ножках мебели, превосходно обставленная.
Меж тем мистер Ледбеттер растерянно гадал, что ему предпринять. Единственным возможным выходом для него было дождаться, пока этот человек ляжет спать, и потом, когда он уснет, подползти к двери, отпереть ее и стремглав ринуться к балкону. Сумеет ли он спрыгнуть оттуда? Велик риск разбиться. Поняв, сколь мало у него шансов спастись, мистер Ледбеттер пришел в отчаяние. Он уже готов был высунуться наружу рядом с ногами этого джентльмена и, если понадобится, кашлянуть, чтобы привлечь его внимание, а затем с улыбкой извиниться и объяснить свое злополучное вторжение в нескольких толково подобранных словах. Вот только подобрать их оказалось непросто. «Мое появление здесь, сэр, несомненно, выглядит странно» и «Надеюсь, сэр, мое несколько двусмысленное появление из-под ваших ног» – вот и все, что ему пришло в голову.
Тут он задумался о возможных печальных последствиях. А если ему не поверят – что тогда? Неужто его безупречная репутация ничего не стоит? Бесспорно, с формальной точки зрения он был грабителем. Следуя этому ходу мысли, он взялся сочинять внятную защитную речь про «чисто формальное преступление», которое он совершил, – последнее слово подсудимого, – но в этот момент тучный джентльмен встал и начал расхаживать по комнате. Он открывал и закрывал ящики, и у мистера Ледбеттера мелькнула робкая надежда, что незнакомец раздевается. Но нет! Джентльмен уселся за письменный стол и принялся что-то выводить пером по бумаге, а затем рвать написанное. Вскоре мистер Ледбеттер почуял запах горящей бумаги верже[147], смешанный с ароматом сигары.
«Положение, в котором я находился, – рассказывал мне позднее мистер Ледбеттер, – было неудобным в самых разных отношениях. Поперечная перекладина кровати изрядно давила мне на голову, и я держал на руках непропорционально большую часть собственного веса. Через какое-то время я почувствовал, как у меня, что называется, одеревенела шея. От шероховатого ковра быстро закололо в руках. Колени под туго натянутыми брюками тоже заныли. В ту пору я носил воротнички повыше, чем теперь, – в два с половиной дюйма – и, сидя под кроватью, впервые заметил, что край воротника слегка натирает мне подбородок. Но хуже всего было то, что у меня зачесалось лицо, а избавиться от зуда я мог только посредством отчаянных гримас, – ибо, попытавшись поднять руку, я был напуган шуршанием рукава. Потом мне пришлось отказаться и от мимических движений, поскольку я обнаружил – к счастью, вовремя, – что из-за них мои очки сползли к кончику носа. Если бы они свалились, это, несомненно, выдало бы мое присутствие, но покамест им удавалось кое-как удерживаться – пусть косо и в неустойчивом равновесии. Вдобавок я подхватил небольшой насморк, и меня поминутно одолевало желание то чихнуть, то шмыгнуть носом. Словом, физические страдания вскоре вконец меня доконали – не говоря уже о крайней опасности той ситуации, в которой я очутился. И притом я не мог позволить себе даже пошеве