И вот в один прекрасный день он открыл свои карты.
– Наша фармакопея[152], – сказал он, – наша западная фармакопея – отнюдь не последнее слово медицины. Вот на Востоке, мне говорили…
Он оборвал фразу и выпучил глаза. Мне почудилось, будто я стою перед аквариумом.
И вдруг я разозлился на него.
– Послушайте-ка, – сказал я. – Кто разболтал вам о рецептах моей прабабушки?
– Видите ли… – попробовал он уклониться.
– Вот уже целую неделю, всякий раз, как мы встречаемся – а мы встречаемся довольно-таки часто, – вы не перестаете весьма прозрачно намекать на мою маленькую семейную тайну.
– Ну, – сказал он, – раз уж дело пошло начистоту – да, признаюсь. Мне сообщил это…
– Паттисон?
– Не совсем, – промямлил он. И я понял, что он лжет. – To есть… да.
– Паттисон, – заявил я, – принял это средство на свой страх и риск.
Он сложил губы сердечком и поклонился.
– Рецепты моей прабабушки, – продолжал я, – весьма своеобразны. Мой отец почти взял с меня слово…
– Но он не сделал этого?
– Нет. Но он предупредил меня. Однажды он сам попробовал одно снадобье…
– Ах… Но как вы полагаете… А что, если… что, если среди этих рецептов есть…
– Это очень странные документы, – настаивал я. – Даже самый их запах… Нет, это невозможно!
Но, раз отважившись на такой шаг, Пайкрафт твердо решил добиться своего. Я всегда избегал подвергать его терпение излишнему испытанию. Чего доброго, накинется вдруг и просто раздавит. Признаюсь, я проявил слабость. Но он сам вынудил меня к тому, чтобы я наконец произнес: «Ну что ж, рискните!» История с Паттисоном, о которой я упомянул, была совершенно в другом роде. В чем она заключалась – к настоящему рассказу отношения не имеет, но, во всяком случае, я знал, что тот рецепт, который я дал ему тогда, был вполне безвреден. Об остальных я не был так осведомлен и в общем был весьма склонен сомневаться в их безопасности.
Но даже если Пайкрафт отравится…
Сознаюсь, идея отравления Пайкрафта показалась мне заманчивой.
В тот же вечер я достал из сейфа затейливый, странно пахнущий ящичек сандалового дерева и просмотрел шелестящие кожаные лоскутки. Джентльмен, писавший эти рецепты для моей прабабушки, имел, очевидно, слабость к коже самых разнообразных сортов, и почерк у него был неразборчив до крайности. Многое в этих записях я просто не понял и ни в одной из них не разобрался до конца, хотя в моей семье, с давних пор связанной с гражданской службой в Индии, из рода в род передается знание языка хинди. Но я довольно быстро разыскал тот рецепт, который, как я знал, должен был тут находиться, и какое-то время сидел на полу у сейфа, рассматривая странный клочок кожи.
– Послушайте, – обратился я к Пайкрафту на следующий день, вырывая рецепт из его жадных рук. – Насколько я разобрал, это средство для потери веса. – («Ах!..» – простонал Пайкрафт.) – Я не вполне уверен, но, кажется, я не ошибаюсь. И если хотите послушать моего совета, не пробуйте его. Потому что, знаете ли, заботясь о вашей пользе, Пайкрафт, я черню репутацию моей семьи, но мои предки по этой линии, насколько мне известно, довольно-таки таинственная публика. Понятно?
– Дайте мне его, – сказал Пайкрафт.
Я откинулся на спинку стула и попробовал дать волю воображению, но безуспешно.
– Скажите, бога ради, Пайкрафт, вы представляете себе, как будете выглядеть, когда похудеете?
Но урезонить его было невозможно. Я взял с него слово, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не заикнется больше в моем присутствии о своем отвратительном ожирении – никогда, а затем вручил ему кожаный лоскуток.
– Это мерзкое снадобье.
– Ничего, – ответил он и взял рецепт. И вдруг Пайкрафт вытаращил глаза. – Но… но… – запнулся он.
Он только что обнаружил, что рецепт написан не по-английски.
– Я переведу его вам, как сумею, – сказал я.
Я сделал все, что мог. После этого мы не разговаривали две недели. Едва он приближался ко мне, я хмурился и знаком предлагал ему удалиться, и он соблюдал наш уговор, но к концу второй недели он был так же толст, как и прежде. И наконец он не выдержал.
– Я должен с вами поговорить, – обратился он ко мне. – Это нечестно. Тут что-то не так. Никаких результатов. Вы зря наговорили на вашу прабабушку.
– Где рецепт?
Он осторожно вытащил его из бумажника.
Я пробежал рецепт глазами.
– Вы взяли тухлое яйцо?
– Нет. А разве это обязательно?
– Это само собой разумеется во всех рецептах моей бедной дорогой прабабушки: если качество составных элементов не указано, следует брать наихудшие. Она признавала только крутые меры. Но кое-что из составных частей может быть заменено, тут даны варианты. Вы достали вполне свежий яд гремучей змеи?
– Я достал гремучую змею у Джемрака[153]. Она стоила… она стоила…
– Это меня не касается. А вот этот последний ингредиент…
– Я знаю человека, который…
– Отлично. Так. Ну, я напишу вам эти варианты. Насколько я знаю хинди, это снадобье – одно из самых отвратительных. Между прочим, «собака» здесь может означать дворняжку.
В течение месяца после этого я постоянно видел Пайкрафта в клубе, все такого же толстого и озабоченного. Он продолжал блюсти наш договор, лишь иногда нарушая дух его унылым покачиванием головы. Затем однажды, уже выходя из клуба, он снова начал:
– Ваша прабабушка…
– Ни слова о ней, – предостерег я, и он умолк.
Я уже вообразил, что Пайкрафт бросил свои попытки, и даже раз видел, как он рассказывал о своем ожирении трем новичкам в клубе, возможно пустившись на поиски новых рецептов. И тут совершенно неожиданно я получил его телеграмму.
– Мистеру Формейлину! – проорал у меня над ухом мальчуган-посыльный.
Я принял телеграмму и тут же ее распечатал.
«Ради всего святого, приезжайте. Пайкрафт».
– Гм, – протянул я.
Сказать по совести, я был чрезвычайно доволен, что репутация моей прабабушки, очевидно, реабилитирована, и позавтракал в отличнейшем расположении духа.
У швейцара я узнал адрес Пайкрафта. Он занимал верхнюю половину дома в Блумсбери, и я отправился туда, как только допил кофе с ликером. Я ушел, даже не докурив сигары.
– Мистер Пайкрафт? – осведомился я у парадной двери.
Мне сказали, что мистер Пайкрафт болен: он не выходил уже два дня.
– Он ожидает меня, – сказал я. И меня проводили наверх.
Я позвонил у двери с маленьким решетчатым окном, выходившей на площадку.
«Напрасно он затеял все это, – сказал я про себя. – Кто ест по-свински, пусть и выглядит как свинья».
Какая-то особа вполне почтенного вида, с озабоченным лицом, в чепчике набок, пытливо оглядела меня через окно.
Я назвал себя, и она неуверенно открыла дверь.
– Ну-с? – спросил я, пока мы стояли в дверях квартиры Пайкрафта.
– Он сказал, что пусть приходит, если, значит, вы придете, – проговорила она, не проявляя ни малейшего намерения провести меня куда бы то ни было. И затем с загадочным видом добавила: – Он заперся, сэр.
– Заперся?
– Заперся еще со вчерашнего утра и никого к себе не пускает, сэр. И нет-нет да как начнет браниться!.. Ах, боже ты мой, боже ты мой!
Я уставился на дверь, на которую указывали ее взгляды.
– Заперся вон там?
– Да, сэр.
– Что с ним стряслось?
Она печально покачала головой.
– Он все приказывает, чтоб ему подавали побольше кушаний. Да потяжелей все просит. Я уж достаю что можно. И свинину-то, и пудинг на сале, и сосиски, и горячий хлеб, и все такое. Оставлю еду у дверей, а сама ухожу. Сэр, он ест прямо-таки ужасающе.
За дверью послышался пискливый возглас:
– Это вы, Формейлин?
– Это вы, Пайкрафт? – заорал я, подошел к двери и постучал.
– Скажите ей, пусть она уйдет.
Я исполнил поручение.
Затем послышалось какое-то странное постукивание по двери, как будто кто-то в темноте нащупывал дверную ручку, и затем знакомое пыхтение.
– Все в порядке, – сказал я, – она ушла.
Но дверь еще долго не открывалась. Я услышал, как повернулся ключ.
Затем голос Пайкрафта произнес:
– Войдите.
Я повернул ручку и открыл дверь. Разумеется, я ожидал увидеть Пайкрафта.
Но представьте себе, его там не было!
В жизни своей не испытывал я большего изумления. Моему взору предстала гостиная в неописуемом беспорядке: среди книг и письменных принадлежностей расшвырены тарелки, несколько стульев опрокинуто, но Пайкрафта…
– Все в порядке, дружище, заприте дверь, – снова послышался голос Пайкрафта. И тут я его обнаружил.
Он был наверху, у самого карниза над косяком двери, словно кто-то приклеил его к потолку. На лице его читались тревога и раздражение. Он пыхтел и ворочался.
– Заприте дверь, – повторил он. – Если эта женщина увидит…
Я запер дверь и уставился на Пайкрафта.
– Если что-нибудь сорвется, вы слетите вниз и сломаете себе шею, Пайкрафт, – сказал я.
– Если б я это мог! – пропыхтел он.
– Человек вашего возраста и веса, и чтоб занимался детской гимнастикой…
– Перестаньте, – простонал он, и лицо его приняло мученическое выражение. – Ваша проклятая прабабушка…
– Осторожнее! – предостерег я.
– Я вам сейчас все объясню. – и он опять принялся ерзать под потолком.
– На чем вы там держитесь?
И вдруг я понял, что он ни на чем не держится, что он просто парит под потолком, как оторвавшийся воздушный шар. Он опять начал ерзать, пытаясь отстать от потолка и спуститься ко мне.
– Это все ваш рецепт, – сказал он, отдуваясь. – Ваша пра…
– Полегче! – крикнул я.
Он несколько небрежно ухватился за раму гравюры, и она шлепнулась на диван, а Пайкрафт снова взлетел под потолок. Бедняга стукнулся, и тут я сообразил, почему он весь на наиболее выдающихся выпуклостях тела перепачкан мелом. Он начал спуск вторично, держась за выступ камина, и на этот раз дело пошло успешнее.