На новой странице не оказалось ни волшебного сада, ни пантер, ни прекрасной девушки, что вела меня за руку, ни товарищей по играм, так неохотно меня отпустивших. Передо мной открылась длинная серая улица Западного Кенсингтона в стылых осенних сумерках, когда еще не горят фонари. Там стоял я – маленькая жалкая фигурка – и плакал навзрыд, не в силах удержаться, потому что не мог вернуться к своим дорогим друзьям, что кричали вслед: «Возвращайся! Возвращайся скорей!» Да, там я и стоял. Не на странице ожившей книги, а на самом деле, посреди жестокой действительности. Чудесный сад и строгая материнская рука незнакомки, что пыталась меня удержать, исчезли бесследно – куда они подевались?
Уоллес снова прервался, глядя на огонь в камине.
– О, как мучительно было то возвращение! – прошептал он.
– А дальше? – спросил я спустя минуту-другую.
– Как же несчастен я был! Подумать только – вновь оказаться в этом унылом мире! Когда я до конца осознал, что случилось, горечь стала невыносимой. Никогда не забуду тот стыд и унижение от рыданий посреди улицы и позорное возвращение домой. Какой-то благообразный старичок в золотых очках остановился и окликнул меня, ткнув зонтиком: «Эй, ты что, потерялся, малыш?» – каково такое слышать лондонскому мальчишке пяти с лишним лет! Вдобавок старику зачем-то вздумалось привлечь к делу добродушного молодого полисмена, собрать толпу и препроводить меня домой со всей помпой. Так, всхлипывая, в страхе и смущении, я очутился на крыльце отцовского дома.
Вот, собственно, и все, что я могу припомнить о том чудесном саде, видения о котором преследуют меня всю жизнь. Разумеется, я не в силах передать словами его волшебную, яркую нереальность, столь отличную от привычной обыденности, но все происходило именно так. Если это был всего лишь сон, то совершенно необычайный сон наяву… Такие дела. Само собой, дома меня подвергли допросу с пристрастием – и тетка, и отец, и няня с гувернанткой – словом, все. Я отвечал честно, и отец впервые в жизни выпорол меня за ложь. А тетка в свою очередь наказала за злостное упрямство, когда я попытался настаивать на том, что говорю правду. В конце концов всем настрого запретили меня слушать и даже книги сказок у меня отняли, чтобы не распалять мое «слишком богатое воображение». Да-да, так и сделали! Мой отец придерживался старых традиций… Таким образом, история моего приключения была загнана внутрь, и мне оставалось лишь шептать ее по ночам в подушку, влажную и соленую от обильных детских слез. А к своим формальным и не слишком истовым молитвам я теперь прибавлял одну горячую просьбу: «Боже, дай мне увидеть во сне тот сад! Верни меня в мой сад, пожалуйста!» Я и впрямь часто видел его во сне… Не знаю, может, я что-то добавил или изменил – не так просто воссоздать из обрывков памяти детские впечатления, которые отделены от более поздних настоящей пропастью. С годами мне стало казаться невероятным, что я когда-нибудь расскажу кому-то о том чудесном мимолетном видении.
– А ты пытался вновь отыскать тот сад? – задал я очевидный вопрос.
– Нет, в те ранние детские годы – ни разу… во всяком случае, не помню. Теперь это кажется странным, но, думаю, после того злополучного происшествия за мной просто начали следить пристальнее. Искал, но гораздо позже, когда мы уже учились вместе с тобой. Трудно поверить, но на какое-то время я совсем о нем забыл – в восьми-девятилетнем возрасте. Помнишь меня в колледже Святого Ательстана?
– Еще бы!
– Разве было тогда похоже, что я лелею в душе тайную мечту?
Уоллес вдруг улыбнулся.
– Мы когда-нибудь с тобой играли в «Северо-Западный проход»?..[157] Нет, конечно, я тогда еще тебя не знал. Игра была из тех, – объяснил он, – в которые ребенок, наделенный живым воображением, готов играть с утра до вечера. Суть ее в том, чтобы найти «Северо-Западный проход» в школу. Прямой путь не составлял труда, но требовалось найти окольный – выйти из дому на десять минут раньше, двинуться куда-нибудь совсем в другую сторону и достичь цели в обход по незнакомым улицам. Как-то раз я заплутал в трущобах по ту сторону Кэмпден-хилла и уже опасался, что на сей раз опоздаю в школу и проиграю. Улочка выглядела тупиком, но в конце концов выход нашелся, и я с новой надеждой поспешил вперед. «Еще не все потеряно», – сказал я себе, минуя ряд чем-то странно знакомых убогих лавчонок… и на тебе! – очутился перед длинной белой стеной с зеленой дверью, что вела в волшебный сад.
Меня как обухом по голове ударило. Так, стало быть, это удивительное место – вовсе не сон?
Уоллес вздохнул.
– Моя вторая встреча с зеленой дверью хорошо показывает, насколько далека суматошная жизнь школьника от вечного досуга ребенка. Во всяком случае, на этот раз мне и в голову не пришло отворить дверь и войти. Я был поглощен одной-единственной мыслью – не опоздать в школу, иначе пострадала бы моя репутация примерного ученика. Конечно, был соблазн хотя бы заглянуть, как же иначе… Но все же, насколько я помню, дверь воспринималась скорее как очередное препятствие в игре. Тем не менее открытие страшно меня заинтриговало, и потом я думал о нем всю дорогу – но все же не остановился! Вытащил из кармана часы, обнаружил, что в запасе еще десять минут, и помчался вдоль белой стены. Дальше улица пошла под уклон, и начались уже знакомые места. До школы я добрался запыхавшись и весь в поту, но вовремя. Помню, как бросил на вешалку куртку и шапку… Нет, удивительно, да? Пробежал мимо зеленой двери и не вошел!
Он задумчиво глянул на меня.
– Я и не подозревал тогда, что ее не всякий раз можно найти. Школьная рутина плохо действует на воображение. Должно быть, мысль о том, что сад не столь уж далеко и я знаю дорогу к нему, меня радовала, но на первом месте были занятия. Хотя, боюсь, в то утро я был порядком рассеян и невнимателен на уроках, перебирая в памяти удивительных людей, которых скоро встречу снова. Как ни странно, я ничуть не сомневался, что они мне тоже обрадуются… Да, сад тогда представлялся мне всего лишь приятным местом, где хорошо проводить время, свободное от школы.
В тот день я так и не пошел туда, отложив это на завтра, когда нас должны были отпустить пораньше. Возможно, меня еще и оставили после уроков за невнимательность, и на окольный путь времени не было, – теперь уже точно не помню. Так или иначе, волшебный сад настолько овладел моими помыслами, что удерживать эту тайну в себе я больше не мог.
Я рассказал этому… как, бишь, его? На хорька смахивал, прозвище – Прилипала.
– Хопкинс, – подсказал я.
– Ну да, Хопкинс. Делиться с ним не очень хотелось, я чувствовал, что это неправильно, и все-таки не выдержал. Нам было из школы немного по пути, он болтал без умолку, и, не обмолвись я о волшебном саде, пришлось бы обсуждать что-нибудь еще, а мне тогда было просто невыносимо думать о другом. Вот я и проговорился…
Ну а он недолго думая выдал мой секрет. На другой день во время перемены меня с шуточками и вопросами обступило с полдюжины старшеклассников – конечно же, их обуревало любопытство. Там был здоровяк Фосетт – помнишь его? – а также Карнаби и Морли Рейнольдс. Может, и ты с ними? Хотя нет, я бы тебя запомнил…
У мальчишек вечно сумбур в голове. Вот и я, хоть и ненавидел себя втайне за болтливость, был польщен таким вниманием старших ребят. Особое удовольствие доставили мне слова Крошоу – старший сын композитора, помнишь его? – который признался, что лучшей выдумки в жизни не слыхал. И вместе с тем я сгорал от стыда за то, что раскрыл свою заветную тайну. А когда Фосетт грязно пошутил о той девушке… – Уоллес невольно понизил голос, вспоминая тот позор. – Я сделал вид, что не расслышал. Тогда вдруг Карнаби обозвал меня лгунишкой, и мы заспорили. Я заявил, что знаю, где зеленая дверь, и могу отвести их всех туда за десять минут. Карнаби тут же поймал меня на слове и потребовал это доказать или получить трепку. Если он когда-нибудь выкручивал тебе руку, ты поймешь мою ситуацию. Я клятвенно заявил, что мой рассказ – правда. Его авторитет в школе был незыблем, разве что Крошоу решался вставить словечко поперек. Короче, Карнаби добился своего. Я перепугался, разволновался, а в результате сглупил и, вместо того чтобы пойти на поиски волшебного сада в одиночку, повел за собой всю компанию. Щеки и уши горели от стыда и унижения, на глаза наворачивались слезы, а за мной топали шестеро грозных, издевательски-любопытных старшеклассников.
Однако белой стены с зеленой дверью мы не нашли.
– То есть?..
– То есть я не смог найти ее, как ни искал. Не нашел и позже, когда ходил один. Насколько помню, все школьные годы искал, но безо всякого успеха.
– А что одноклассники, сильно разозлились?
– Ужасно!.. За «бесстыдную ложь» Карнаби учинил надо мной настоящий трибунал. Помню, как я прокрался домой и тихонько поднялся к себе в спальню, чтобы скрыть зареванный вид. Уснул в слезах, но плакал не из-за Карнаби, а о потерянном волшебном саде, где так мечтал проводить свободные вечера, о добрых женщинах и ожидавших меня товарищах по играм, которым надеялся выучиться вновь, – таким чудесным и забытым играм… У меня не было сомнений, что, не проболтайся я…
Потом в моей жизни наступили тяжелые времена – ночные слезы и бесплодные мечтания днем. Целых два семестра я учился спустя рукава, оценки мои снизились. Помнишь? Ну конечно, как не помнить! Сам же опередил меня в математике, и мне пришлось снова взяться за зубрежку.
Мой друг долго смотрел в багровое сердце камина, затем вновь заговорил:
– Вновь я увидел зеленую дверь только в семнадцать лет. В третий раз она явилась мне, когда я ехал к Паддингтонскому вокзалу, чтобы получить в Оксфорде стипендию на обучение в университете. Дверь всего лишь промелькнула перед глазами. Перегнувшись через фартук[158] кеба, я курил сигарету и чувствовал себя, надо полагать, настоящим джентльменом. Как вдруг – стена и зеленая дверь, столь дорогая моей памяти и по-прежнему доступная!