— Куда направляетесь?
— На вокзал.
— Проходите. Не задерживайтесь.
И уже в спину, вдогонку:
— Счастливого пути!
Оборачиваюсь.
— Спасибо! И вам удачи!
Ноет спина. Последние дни было не до прогулок. Теряю форму, да. Сколько ее, той формы, в мои шестьдесят три? Последние дни — неприятно звучит. Хуже некуда.
У вокзала колышется, утробно гудя, человеческое море. В него вливаются тонкие ручейки. Прибой захлестывает ступени, подземные переходы, с ропотом откатывается назад. Похоже, перроны давно переполнены.
Слава богу, мне не сюда. Только представлю себя в этой каше — делается дурно. Налево, в обход, мимо непривычно пустого «МакДональдса». Чисто вымытые стекла провожают меня внимательными отражениями. Заснеженные ёлки, автобусная площадка. Рейсовые уходят с центрального автовокзала, там столпотворение. А сюда должны подогнать отдельные, эвакуационные, от волонтерского центра.
Здесь тоже люди. Стоят группками: семьи, супружеские пары, компании друзей. Не смотреть в глаза. Скользить взглядом. Не подходить слишком близко. Это я умею. Привык.
Пристраиваюсь с краю. Стаскиваю рюкзак.
— Вы по записи?
Крашеная блондинка лет пятидесяти. Лиловый пуховик, вязаная шапка. Слишком яркий макияж — безуспешная попытка скрыть морщины, тени под глазами, растрескавшиеся от холода губы. Она устала. Без сна всю неделю: договаривалась, выбивала, согласовывала, обзванивала, разруливала проблемы…
Лицо женщины идет рябью, превращается в пруд под дождем. Дождь стихает, пруд разглаживается. В водном зеркале проступает…
Не смотри! Отвернись! Пусть думает, что хочет.
— Да, по записи.
— Фамилия?.. Вы в списке. Второй автобус, место пять.
— Анна Николаевна! Подойдите, пожалуйста…
Ф-фух, отпустило. Вовремя ее позвали.
Снежная крупа сечет лицо. Поднимаю воротник, глубже натягиваю шапку. Надо беречь уши — это у меня слабое место. В такую погоду не летают самолеты. Это хорошо — по крайней мере, бомбить не будут. Увы, от ракет тучи не спасают. Вдалеке гулко бахает. Еще раз, ближе. Прилет за прилетом. Нет, это уже отлеты. Это наши.
Народ и ухом не ведет: привыкли.
Переминаюсь с ноги на ногу. Ботинки промокли. В автобусе разуюсь, сменю носки. Надо раздобыть сухой бумаги: газету или салфетки. Напихаю в ботинки — так есть шанс их высушить.
Автобусы.
Начинается давка. Железной рукой и голосом, заржавевшим от простуды, Анна Николаевна наводит порядок. Чемоданы в багажный отсек, сумки с собой. Заходим по списку! Вы в списке есть? Нет? Отойдите, не мешайте. Следующий!
Пятое место. Второй ряд, у окна слева. Стаскиваю ботинки, нахожу в рюкзаке сухие носки. Рядом устраивается мой ровесник — стильно потертая кожанка, кепка, очки в тонкой оправе. Вызывающе торчит клинышек седой бороды. Завести знакомство он, к счастью, не пытается.
Отодвигаюсь как можно дальше. Отворачиваюсь к окну.
— Никого не забыли? Никто не стоит, все сидят? Всё, поехали!
Первый
Ехал я, как король.
Это сказал попутчик, который пытался разместиться рядом, а то и вовсе согнать меня с верхней полки. Я объяснял ему, что свободного места нет, что я и сам едва умещаюсь здесь, на узкой полоске, в компании с уймой чужого багажа. Я инвалид, возражал попутчик, мне надо! На инвалида он похож не был, скорее на алкоголика.
В итоге его прогнали женщины с нижних полок. Когда, отчаявшись в моем милосердии, он принялся сгонять вниз молодую маму с мальчишкой лет пяти, что устроились напротив меня, женский коллектив не выдержал.
На нижних полках сидели по четыре человека. В нашем купе левая полка несла троих — толстуха в пушистом свитере категорически отказалась пускать четвертую пассажирку. Жестоко, но разумно — четвертая не поместилась бы.
Все, кому в купе не хватило мест, ехали в коридоре, сидя на полу. Подстилали верхнюю одежду, брали детей на колени. Прижимали к себе собак, удивительно молчаливых в сложившейся ситуации. Некоторые перебирались в тамбур, несмотря на царивший там холод. Пару раз я пытался уступить кому-нибудь свое место, и всякий раз получал благодарность и вежливый отказ. Кто-то не хотел бросать внизу четвероногого любимца, а большинство просто были не в силах вскарабкаться наверх.
Ну да, я король. Я еще могу.
А алкаш перебьется.
— Италия, — мечтательно произнесла толстуха. — Поеду в Италию. Найду себе итальянца…
Должно быть, она шутила. По ней трудно было понять, шутит она или говорит всерьез. Про итальянца она вспоминала шестой раз.
Остальные женщины молчали. Одна заикнулась о том, что сейчас надо привыкать к спартанскому образу жизни, и в этом даже есть некоторые преимущества, но ее не поддержали, и спартанка замолчала. Еще одна дама помоложе не вылезала из смартфона. Пробился звук — песня, что ли? Писклявый срывающийся голосок взял три-четыре ноты, и звук исчез.
— Сольфеджио, — стесняясь, пояснила дама. — Я преподаю сольфеджио. Веду урок онлайн.
— Надо зарядиться, — вздохнула толстуха.
Встав, она долго искала взглядом розетку, еще дольше пыталась вставить в розетку вилку зарядного устройства. Розетка размещалась высоко, руки у толстухи поднимались на уровень плеч, а дальше никак.
— Дайте сюда, — предложил я. — Мне проще.
— Спасибо…
И тут я совершил ошибку. Расслабился, недоглядел.
Наши руки соприкоснулись.
Так случалось не всегда, иначе я давно бы сошел с ума. Но сейчас меня накрыло. Кровь ударила в виски́, я сразу вспотел. Чуть не сверзился вниз, удержался; едва не выронил чужую зарядку вместе с подключенным айфоном; нет, удержал. Поезд начал сбавлять ход, вдалеке громыхнуло слабое эхо взрывов, но мне было не до войны.
Мне было холодно. Очень холодно.
…темень. Мороз.
Надо одеться. Иначе нельзя, иначе не выйти.
Боже мой, как же холодно!
Ноет поясница. Справа стреляет, не разогнуться.
Надо одеться. Тихо, чтобы не разбудить соседей.
Это пытка — ночной поход на двор…
— «Уролесан», — сказал я.
— Что? — не поняла толстуха.
— «Нефрофит» и «Уролесан». Кажется, так. Запаситесь заранее.
— О чем вы?
— У вас больные почки. Луцк… нет, это где-то под Луцком. Лагерь для беженцев. Вы застрянете там надолго. Если что, звоните дочери. Звоните сразу, без отлагательств. У нее есть знакомый врач, она поможет.
— Я? Луцк?!
Я хотел замолчать. Не мог. Никогда не могу.
— Туалет во дворе. Еще долго будет холодно. Запаситесь лекарствами, в лагере их не купить. И в поселке рядом — тоже. В Луцк много не наездишься…
— Что вы городите?!
Отпустило. Я сумел остановиться.
Из прокушенной губы текла кровь.
— Ничего. Извините.
— Вы больной? Дефективный?
— В каком-то смысле. Это неважно. Вот, я поставил на зарядку ваш айфон. Садитесь, я передам вам все, когда зарядится. Извините еще раз.
— Ладно, — согласилась толстуха, недоверчиво глядя на меня. — Вы не буйный?
— Нет. Я смирный.
— Ладно…
Если бы она могла, она бы, наверное, перешла в другое купе.
Соседки, к счастью, не заинтересовались нашим диалогом. Поезд к этому времени остановился, пережидая артналет. Все прислушивались к глухой пальбе где-то за лесом. Вздыхали, кашляли в кулак; моргали, стараясь не заплакать.
Музыкальная дама хладнокровно продолжала урок сольфеджио, а может, начала новый. Вот кто спартанка, честное слово.
В коридоре залаял чей-то терьер.
— Ладно, — в третий раз повторила толстуха. — Проехали.
Поезд тронулся.
До полуночи я только и делал, что ставил на зарядку чужие телефоны. По молчаливому согласию женщины назначили меня ответственным за розетку. Я тихо радовался: все могло кончиться гораздо хуже.
С полки я старался не спускаться.
Второй
Люди, люди. Полный салон.
Ворочаются, бормочут. Шелестят пакетами с едой. Дышат в затылок. Норовят вторгнуться, накрыть проливным дождем, косыми струями поступков и событий: настоящих, прошлых, будущих. Наполнить до краев, сомкнуться над головой, утянуть на глубину. Темной водой проникнуть в рот, нос, уши — и тогда остается лишь кричать что есть сил, до тошноты, до рвоты. Выкричать, выплеснуть из себя случившееся и неслучившееся…
Смотрю в окно. Если смотреть только в окно и никуда больше, можно на время забыть о людях.
Терпи, казак, атаманом будешь. Четверо суток в метро, превращенном в убежище — вот где был ад. Я примерный грешник: терпел, мучился. Под конец сорвался: стыдная, безобразная сцена. И так всю жизнь. С пяти лет, насколько я помню. С годами научился жить один. Минимум общения. Никаких рукопожатий — перчатки наше всё. Извините, у меня экзема. Брезгливость на лицах? Это хорошо, быстрее отстанут.
Семья? Какая тут семья…
Его Величество Интернет. Спаситель и благодетель. Где ж ты раньше был, дорогой мой? Вопрос, конечно, риторический.
Работа на удалёнке. Доставка продуктов на дом.
Война.
Она там, за окном. Проплывает остовами сгоревших автомобилей, оборванными проводами. Развалины домов скалятся проемами выбитых окон. Война бросается под колеса воронками от снарядов, автобус виляет, подпрыгивает на ухабах. Хорошо бы музыку в уши, чтобы с гарантией отгородиться от соседей. Увы, надо беречь заряд — нельзя остаться без связи.
Как люди обходились без нее в ту, давнюю войну? А как я сам обходился всего четверть века назад?
— Где моя сумка?! Лиза, куда ты дела мою сумку?
— Успокойся, Натали. Твоя сумка в багажнике.
— В каком багажнике? Она мне нужна!
— В багажнике автобуса.
— Какого автобуса?
— В котором мы едем, Натали.
— А куда мы едем?
— В эвакуацию.
— Зачем?
— Потому что война.
— Я не хочу в эвакуацию! Я хочу домой! Дайте мне выйти!
Цепкие пальцы вцепляются мне в волосы. Не больно, но меня насквозь пробивает током.