— Встаньте! Дайте мне выйти!
Престарелая дама полна бодрости и решимости. С энергией у нее все в порядке, жаль, с головой проблемы. Пытаюсь отстраниться, разорвать контакт, увернуться от дождя чужой жизни.
— Мы в автобусе, — говорю я. — Мы едем. Тут нет прохода.
— Есть!
— Если я встану, вы все равно не сможете выйти.
— Смогу! Вы встанете, и я смогу!
— Натали, сядь, пожалуйста. На ходу выходить нельзя.
— Пусть остановят автобус! Я выйду!
Натали разжимает хватку и переключается на Лизу — усталую женщину чуть младше ее самой:
— Ты мое место заняла! Встань немедленно!
Капризный седой ребенок. Поздно. Водоворот засасывает, тянет на глубину. Калейдоскоп образов: лица, дома, машины. Невнятный гомон, яростный вопль клаксона…
«Сдурела, старая?! Куда под колеса прешь?!»
«Я иду домой. Я хочу домой. Где мой дом? Где Лиза?!
«Где вы живете? Я вас отведу.»
«Я живу здесь! В Харькове! Проспект Тракторостроителей, дом…
«Это не Харьков. Это Львов.»
«Почему — Львов? Я не хочу во Львов! Лиза! Где Лиза?! Лиза, ты меня бросила?! Я хочу домой!..»
Лица тают, расплываются мутными кляксами, исчезают. Голоса сливаются, слов уже не разобрать…
Выныриваю. Отпустило.
Будущее теснится в груди, подступает к горлу, рвется наружу. Меня вот-вот стошнит: на Натали, Лизу, на соседа в очках. Это случится через полтора месяца. Натали потеряется в чужом городе. Лиза за ней не уследит. Натали пойдет куда глаза глядят, заблудится, едва не попадет под машину, запаникует, забудет, где она — и не сможет вспомнить, найти дорогу обратно.
Предупредить? Бесполезно. Натали живет в своем мире, она не запомнит, не воспримет. А Лиза все равно за ней не уследит: даже если будет знать, если поверит. Меня сочтут психом. Хорошо, если этим дело ограничится. Бывало хуже, много хуже.
Скриплю зубами.
— Вам плохо? Дать вам воды?
— Спасибо. Я в порядке. Вода у меня есть.
Пью из горлышка пластиковой бутылки. Все хорошо, ты справился, ты молодец. Ну вот: поперхнулся, закашлялся, воду пролил. Спокойнее. Все хорошо…
Иногда я уверен: если промолчу — не сбудется. А если сказал — всё. Приговор. Глупость, конечно. Суеверие. Мания величия. Тоже мне, вершитель судеб!
Одно я знаю точно: предупреждать людей бесполезно.
— Лиза! Где моя сумка?
Едем дальше.
Первый
В четверть третьего я вышел в тамбур покурить.
Легко сказать — вышел. На деле это оказалось тринадцатым подвигом Геракла. Сперва я долго спускался вниз, как престарелый акробат из-под купола цирка, стараясь не разбудить никого из спящих зрителей. Не знаю, право, спали женщины сидя, или просто коротали ночь в дремотном отупении, но они молчали, никак не реагируя на мои смертельные номера, а я долго искал, куда поставить ногу. Откидную ступеньку не нащупал, в итоге воспользовался столиком. Затем я на цыпочках брел по коридору, стараясь не наступить на чью-нибудь руку, ногу, лапу и хвост. Боялся, что собаки поднимут лай, но ничего, обошлось. Посетил туалет, удивительно чистый в сложившихся обстоятельствах.
И лишь после всех этих мытарств — тамбур.
Там курил он, Слепой. Тот парнишка, которого громадная бабка тащила в вагон, выдавая за незрячего. За дверным окном мелькали редкие фонари, тени делали Слепого старше, потрепанней. Он зыркнул на меня и отвернулся, не проявив интереса.
Грохот колес здесь звучал резко, остро. Пол под ногами ходил ходуном. Я задумался, не пройти ли дальше, в пространство между вагонами — и решил никуда не ходить. Запреты на курение сейчас казались чем-то несущественным, эхом прошлой, рухнувшей с откоса жизни, а компания Слепого меня не смущала.
Холодно. Вернуться за курткой? Нет, второй поход — это слишком.
Выудив из кармана мятую пачку «Кента», я сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой. Слепой бросил свой окурок под ноги, мало заботясь о мнении проводника на сей счет, вздохнул и тоже достал вторую — или какую там по счету? — сигарету.
— Огоньком угостите?
Я протянул ему зажигалку, чиркнул колесиком. Слепой наклонился вперед — и сделал самое глупое, самое опасное, что только можно было от него ожидать. Вместо того, чтобы просто сунуть кончик сигареты в огонь и затянуться, он накрыл мою руку своими ладонями, забрал, словно в ковшик, и крепко сжал.
Не знаю, может, моя рука тряслась. Или Слепой хотел проявить теплые чувства к случайному попутчику. Или ему было страшно, всю дорогу страшно до одури, и он прятался в этом прикосновении, как в шатком домике.
Ничего я не знаю, кроме того, что меня накрыло с головой.
…холодно. Сыро.
Скоро рассвет.
Зябкие пряди тумана ползут под ногами.
Лес.
Пять или шесть парней стоят, расстегнув штаны. Облегчаются на траву. Довольно охают, постанывают. Перебрасываются глупыми шутками.
Все в камуфляже.
За парнями — блиндажи, землянки, что-то еще.
Отвратительный вой рвет небо в клочья. Следом, без перерыва — а может, это кажется, что без перерыва — рвется в клочья земля.
— Не ходи за справкой.
— Что, простите?
— Когда приедешь, не ходи за справкой переселенца. Бабушка будет настаивать, говорить, что без справки ты не получишь материальную помощь. Все равно не ходи.
— Какая еще справка?
Он смотрел на меня, разинув рот. Руку с зажигалкой, впрочем, не отпускал. Не отпускало и меня — огонь стимулирует ярче, болезненней. Фитилек дрожал, голубоватый язычок пламени с трудом балансировал на конце фитиля. Пол под ногами трясся, как в падучей.
— Тебе двадцать шесть, Толик. Ты просто выглядишь подростком. Придешь за справкой, тебя направят в военкомат. Мобилизуют, понял? Учебка, потом — Харьковская область, где-то под Купянском. Точнее не вижу.
— Под Купянском?!
— Это будет осенью. Кажется, осенью. Вас накроют залпом. Тебя и других. Не ходи за справкой, ну ее к черту…
И тут он меня ударил. Бить Слепой не умел, просто ткнул кулаком в живот. Отпустил мою руку с зажигалкой и ткнул. Еще раз, еще. Махнул по голове. Он бил и бил, без замаха, плохо понимая, что делает. Толкал к стене, наваливался всем телом, с трудом ориентируясь в тесноте тамбура.
Бил и плакал.
Я не сопротивлялся. В первый раз, что ли? Закрыл руками лицо; ждал, пока из Слепого вытечет вся гнилая дурни́на. Если не сопротивляться, они быстрей заканчивают. Кто они? Ну, те, с кем я поговорил по душам.
Это пустяки. Это так, плюнуть и растереть. Появление на похоронах бывшей стоило мне двух зубных мостов. Кровь в моче держалась больше месяца. А это пустяки, честное слово. Он не только выглядит подростком, он и бьет, как дитя. Бабушка, полагаю, била бы крепче.
— Ты! ты…
Устал, выдохся. Выбежал из тамбура, хлопнув дверью. Гавкнула спросонья чья-то собака, выругалась женщина: крепко, по-мужски. Начал плакать младенец. Я опустил руки, прислушался к ощущениям. Нормально. По печенке он мне, конечно, влупил от души. Надо было куртку надевать.
Ладно, до прибытия очухаюсь.
Достав новую сигарету, я дышал горьким дымом, ожидая, когда люди в коридоре задремлют, а звери угомонятся. Идти сразу после Слепого не хотелось.
Все, можно.
Окурки я бросил в отсек для мусора: и свои, и его.
Когда я уже лежал на верхней полке, бездумно глядя в потолок — как король, да! — возле нашего купе возник Слепой. Я не видел его, как и он меня; я его чуял, как и он меня. Парень стоял долго, минут пять или больше. Ничего не делал, не пытался войти, просто стоял. Сопел, топтался на месте.
Потом ушел.
Хотел что-то спросить? Не знаю. Вряд ли он пришел, чтобы ударить меня напоследок.
Второй
Спать в автобусе на стоянке, забытой среди полей — то еще удовольствие. Проваливаешься в тревожную дремоту; выныриваешь, судорожно глотаешь ртом спертый воздух, как рыба, выброшенная на берег; уплываешь, опять вскидываешься…
Спина ноет, шея затекла. Ноги — пара дубовых колод.
Завтрак: у кого что есть. Плюс то, чем нас по пути одарили добрые самаритяне, друзья водителя из придорожного села.
Трогаемся.
Сюда война не добралась: ни воронок, ни развалин. Автобус ползет в веренице машин, растянувшейся на десятки километров. Все стремятся на запад, подальше от «Смерчей», «Ураганов» и «Градов» — таков прогноз погоды на ближайшее время. Навстречу проносятся крытые военные грузовики и тягачи, что тянут платформы с тушами танков и БМП под брезентом.
Блокпосты на дорогах. В магазинах на заправках — шаром покати. Все смели те, кто проехал до нас. В лучшем случае удается выпить чашку кофе, купить бутылку воды. Бензин есть не везде. Нам везет: дважды заправились.
Поля — мертвецы в грязно-белых саванах. Голые рощи с мольбой тянут вслед изломанные пальцы ветвей: «Возьмите с собой!» Ползет следом, не отстает бесконечный февраль, хотя по календарю уже март.
Календарь сломался, не работает.
Очередная заправка. Наружу выбираются все: перекурить, попытать счастья в кафе, посетить сортир. Выбираюсь последним, по привычке прихватив с собой рюкзак. Никто его не украдет, но там всё, что у меня есть.
Поскальзываюсь на ступеньке. Грязная щебенка стремительно бросается навстречу, я уже предчувствую неизбежный удар. Меня подхватывают крепкие руки. Держат, не дают упасть. Ставят на ноги.
— Вы в порядке? Осторожней надо.
Водитель. Его лицо слишком близко. Отвернуться я не успеваю.
Тело пронзает электрический разряд. Лицо водителя перечеркивают косые штрихи дождя. Рябит поверхность пруда. Надвигается, как щебень обочины. Темный водоворот подхватывает, тащит на дно. Что это? Дорожная разметка. Серая лента асфальта. Впереди тормозит, мигает габаритниками тяжелая фура. Мы снова в автобусе? Едем дальше? Притормаживаю и я. Встречка чистая. Кручу руль, обхожу фуру. Я никогда не водил машину! Не сидел за баранкой!