Не собрались. А потом стало не до асфальта.
В дальнем грохоте прорезался новый, близкий звук: рев двигателя машины. Машин Шарик не боялся. Он сунулся вперед и увидел, как мимо бани проносится автомобиль этих, с тушенкой, курицей и палкой. Перед машиной внезапно, брызжа грязными комьями, расцвел земляной куст; что было дальше, Шарик не знал, потому что зажмурился от страха.
Когда он снова открыл глаза, машина лежала на боку, смешно вращая колесами. Из нее, извиваясь змеей, выполз человек в разбитых очках: тот, который кормил тушенкой. С трудом поднялся на ноги, заковылял прочь. Остановился, оглянулся. Вернулся за вторым, подсобил выбраться наружу; считай, вытащил силой. Второй самостоятельно встать не мог. Тот, который тушенка, закинул его руку себе на плечо, с трудом поднял, поволок.
Шаг, другой, и они скрылись из поля зрения.
Шарик ждал, что вот-вот выберется третий, с курицей и палкой. Ага, лезет. Лег на бок, поджал ноги. Дергается, не встает. Живот разворочен, кишки наружу. Пахнет так, что сюда слышно. Не человек, вскрытая банка.
У Шарика потекла слюна.
Он принюхивался, и что-то незнакомое, волчье просыпалось в собачьей душе. Дрогнул кончик хвоста. Сверкнули зубы в оскале, похожем на улыбку. Да, пахнет. Да, курица. Палка? Нет ее, палки. А даже если есть?
Забыв про грохот, Шарик пополз наружу.
«Нет, не прощу».
Кутный сидел на окне спальни, свесив ноги вниз.
Во дворе хлопотали хозяева. Вернулись они на другом транспорте, не своем — куда как большем, мест на восемь-девять. Свободные места и багажник занимали сумки и баулы. Хозяева таскали их, заносили в дом и возбужденно переговаривались.
«Бросили, — думал Кутный. — Оставили. А теперь что?»
И снова:
«Не прощу».
Вокруг хозяев вихрем носился Шарик. Лаял, напрыгивал, старался облизать всех с головы до ног. Хвост пса грозил оторваться от прилива чувств. Шарика бранили, гнали прочь. Все понимали, что он никуда не уйдет. Да и прогнать, если честно, не очень-то старались.
Дети так вообще обниматься лезли.
«Бросили. Не прощу».
Кутный глянул на свой живот. Осмотрел руки, ноги. Шерсть была из прежних времен: русая с рыжиной. Он всегда был мастью в хозяев и поделать с этим ничего не мог, как ни злился. А это что? Частые нити прошили шерсть тут и там. Они блестели холодно, ярко, по-зимнему. Будто серебром сбрызнули, да так и застыло.
Седина. Вот ведь, а?
— Эй, — крикнул ему Шарик. — Спускайся!
— Еще чего! — буркнул Кутный. — Может, мне залаять?
Во дворе царила суета возвращения. Кутный сидел на окне: смотрел, слушал, болтал ногами. Перемена зрела в нем, как зерно в колосе. Очередная перемена, которую он пока еще не мог назвать по имени. Не раньше, чем она состоится полностью, укоренится, прорастет до конца.
«Ладно, — решил он. — Прощу».
Ноябрь 2022 г.
Я буду ждать
Изменения.
Они приходят извне. Приходят по-разному. Голос. Бессловесный зов. Ритм. Пульсация. Касания. Робкие, осторожные; грубые, настойчивые.
Запах. Вкус.
Вкус присутствует всегда. Каждый раз другой, но на самом деле — один и тот же. Без вкуса все остальное теряет смысл. Без вкуса им не добраться до меня. Одни это знают, другие догадываются. Боятся признаться самим себе, но все равно догадываются.
Толчки.
Колеблется иллюзорная, но прочная преграда, что отделяет меня от них. Ритм толчков рваный, синкопированный. Откуда мне известно это слово? Его значение? От одного из тех, кто стал мной. У меня нет слов, нет имени, нет формы.
Что у меня есть? Ощущения? Пожалуй.
А слова — от них.
Толчок. Пауза. Сдвоенный толчок. Сбив ритма. Пауза. Толчок. Синкопа. Пауза. Сдвоенный толчок. Ритм ускоряется, упрощается. На что это похоже? На соитие перед зачатием.
Призыв?
О, никаких сомнений! Это он и есть. Ритм открывает канал, толчки проникают сквозь мембрану. Теперь они звучат во мне, словно биение сердца.
У меня нет сердца, но это не важно.
Тьма, которая я, приходит в движение. Кажется, что по жилам заструились потоки черной крови. Жилы? Кровь? Человеческие аналогии — куцые, жалкие! — приходят непрошеными гостями. Слишком много их во мне: тех, кто был людьми, а стал частью меня.
Перестав быть собой.
Перестав — быть.
Меняют ли они меня? Да. Наверное. Не важно. Я был, есть и буду. Они были; теперь их нет.
Пульс бьется, захлебывается. Теперь я чую локализации. Толчки не всегда отдаются в нужных местах, и все же они выстраивают геометрию призыва. Грубую, но действенную. Там, по другую сторону преграды, между толчками проходят… Часы? Дни? Недели? Время — иллюзия. Для меня оно не имеет значения.
Значение имеют ритм и геометрия.
Когда-то, чтобы призвать меня, они били в бубен. Жгли дурманные травы. Рисовали пентаграммы, сигилы. Приносили кровавые жертвы. Читали заклинания. Слова не имели особого значения. Главное — ритм и цель.
Если они все делали правильно, я приходил.
Мне никогда не удавалось задержаться в их мире надолго. Но в этот раз…
Что я чувствую? Нечто, похожее на уважение. Раньше они не действовали с таким размахом! Геометрия призыва, которую вычерчивают мощными ударами в намеченные точки, накрывает огромную — по человеческим меркам — площадь. Там, на другой стороне, распластали на алтаре тело колосса Умелые жрецы последовательно вонзают десятки острых стилетов в точки темной акупунктуры, в центры животворной энергии. По каплям выпускают горячую кровь, рисуют невиданный доселе символ.
Сигилу, раскинувшуюся во времени и пространстве.
О, кровь! Вкус, без которого любой призыв звучит жалким кваканьем. Сейчас она льется в изобилии — в мою честь. Зовет, наполняет силой. Сила требует выхода.
Требует действий.
Какое-то время кровь лилась впустую. Безумное расточительство! Лишь недавно кровь стала жертвенной, начала питать меня. Некто приступил к ритуалу. Что ж, он будет вознагражден.
Я гурман. Повар изо всех сил старается угодить мне. Пикантная горчинка острой боли. Сладость мгновенного ужаса. Вяжущие нотки насильственной смерти. Неосознанное, кристально чистое угасание младенца двух дней от роду. Слаще всего кровь тех, чьи души мне не достанутся. Кровь тех, кто станет мной — другая. Тяжелая, густая, с торфяными тонами и затхлым ароматом.
На любителя.
Я — не любитель. Но я не способен принимать жертвы избирательно. Нет в мире совершенства, сказал кто-то из людей. Даже я не совершенен.
Последний глоток.
Хватит философских размышлений. Преграда истончается, лопается как мыльный пузырь. Звук, похожий на последний вздох, слышу только я.
Иду вперед.
Я выходил в этот мир безлунными ночами, в кругах мегалитов и обычных замшелых камней. В древних капищах и оскверненных храмах. В подземных святилищах, катакомбах и лабиринтах. В глухих пещерах и на вершинах холмов. Случалось, в кратере дремлющего до поры вулкана.
Сейчас я возникаю сразу везде.
Геометрию призыва никто не отменял. Но сигила, щедро напитанная жертвенной кровью, накрыла собой целую страну. Я выхожу на всей очерченной ею территории.
Размах призыва впечатляет. Даже интересно: кто сумел воплотить столь грандиозный замысел? Кто этот талантливый адепт?
Скоро узнаю.
Черные громады домов. В редких окнах теплятся робкие светляки. Небо затянуто мглой. По ущельям улиц проносятся механические повозки с глазами-светильниками. В прошлый раз их было заметно меньше, и двигались они медленней.
Свет — мой враг. Он истощает мои силы, вынуждает днем скрываться в тенях, чтобы не быть исторгнутым обратно в мое обиталище. Почти всегда меня призывают ночью. Ночь — мое время. Жалкие огни в домах мне не досаждают.
Да, помню: электричество. Будь внутри сигилы, где я возник, больше света — это могло бы стать проблемой. Почему нет света? Я хочу знать, почему. Знание может оказаться полезным. Тянусь к людям в домах. Стены и стекла? Это не преграда.
Где есть тьма, там есть я.
Страх. Неуверенность. Надежда. Ненависть. Тревога. Решимость. Ожидание. Любовь. Недостаточно страха. Не хватает отчаяния. Даже ненависть несъедобная. Когда попадается правильная, она испорчена любовью и надеждой.
Куда это годится?!
Как только я получу воплощение, я быстро все исправлю.
Меня не раз призывали во время войн. Обычно это делали те, кто терпел поражение. Победители в моей помощи не нуждались. Я прислушиваюсь. Учу новые слова, впитываю новые смыслы. Объекты энергетической инфраструктуры. Ракетные удары. «Ониксы», «Калибры», «Кинжалы», «Искандеры», «С-300». Blackout, lockdown…
Места и последовательность нанесения ударов. Ритм и геометрия призыва. Колоссальная сигила на всю страну. Жертвенная кровь. Отключение электричества.
Замысел, достойный восхищения!
Остался последний штрих, завершающий аккорд — воплощение. Воплотиться я могу лишь в того, кто меня призвал. Таково правило, я не в силах его нарушить.
Я приходил сюда множество раз. Те, кто мечтал стать для меня сосудом, ждали внутри сигилы — и я входил в них. Глупцы, надеявшиеся этого избежать, боязливо жались снаружи, в надежде, что сигила удержит меня.
Не удержала. Ни разу.
Не удержит и сейчас. Я успею до рассвета.
Собираю себя воедино. Волнами мрака несусь по улицам городов. Впереди вспухают огненные клубки взрывов. Трещат выстрелы, что-то горит. Линия фронта? Этот огонь меня не раздражает — он дарит смерть, а не жизнь. Души, насильно лишенные тел, взлетают, растворяются во мне, насыщают. Это приятно. Другие души пронзают меня насквозь, летят выше, дальше. Это неприятно.
С трудом подавляю искушение задержаться, насытиться. На войне всегда есть то, что нужно — правильные боль и смерть, страх и ненависть, отчаяние и ярость.
Нет, надо спешить.
Огибаю колючие россыпи огней — города, освещенные электричеством. Мне не нравится то, что я вижу. Люди слишком увлеклись своими новыми игрушками. Если так пойдет и дальше, у меня могут возникнуть проблемы даже ночью. С этим надо что-то делать. Уверен, мой адепт — человек влиятельный, раз сумел устроить столь масштабный призыв.