А затем он попытался что-то сказать ее матери. Она прошипела, чтобы он держался от нее подальше. Ландвин Бруд изобразил удивление. Просил принять искренние соболезнования. Рен было так неловко.
Тем вечером мать рассказала ей правду. Это против него боролся отец Рен. Это его стройку остановил профсоюз Роланда Монро. Глухой ночью к ним пришли рабочие, занятые в постройке моста. Каждый из них поклялся жизнями детей: мост был возведен без изъянов. Кто-то специально повредил его устои. Обрушение не было случайностью. Убийство ее отца организовали.
И теперь Рен шла по проходу главного храма монастыря Тихой гавани навстречу человеку, который это сделал. Его окружали остальные Бруды. Рядом выступала будто бы сошедшая с картины жена. За ними выстроились братья и сестры Тео разной степени родства – все золотоволосые как на подбор. Рен уже подумала, что ей придется представиться всей семье, но тут увидела Тео.
Он протиснулся между родственниками, поспешил ей навстречу – и она почувствовала легкую пульсацию, пробежавшую по каналу их связи. На нем был черный дублет с медными пуговицами – одежда старого покроя, в которой он мог бы выглядеть чересчур строго, если бы не адресованная ей улыбка. Восстанавливаясь от ран, он похудел, у него заострились скулы и подбородок. Рен вновь почувствовала к нему странное притяжение, которое в ней пробуждала его слабость. Ей захотелось броситься ему на шею и сказать, что она очень рада, что он выжил. Но вряд ли это было бы уместно на похоронах.
Тео, очевидно, это не беспокоило, потому что он порывисто обнял ее, невзирая на обстановку. Рен охнула от неожиданности, но приняла его объятия. Ей хватило роста на то, чтобы бросить взгляд через плечо Тео. Семья Брудов наблюдала за их приветствием без энтузиазма. Никто не обменялся улыбками. Не отпустил шепотом шутки о юных влюбленных. И она подозревала, что это не просто соблюдение приличий во время похорон. На их лицах было написано явное неодобрение. Не обращая внимания на их взгляды, она легко отстранилась от Тео.
– Вот это точно было неприлично.
От ответил краткой улыбкой:
– Это исключительно в знак благодарности. За спасение моей жизни.
– Ах это, – отозвалась Рен. – Любой первокурсник, прослушавший «Введение в анатомию», мог бы сделать не хуже. Не слишком тонкая магическая работа.
Он снова улыбнулся, но на этот раз спохватился, вспомнив, что они на похоронах. В выражение его лица и общий облик возвратилась серьезность.
– Ты отлично понимаешь, что это неправда. Твоя магия была блестящей. Старший лекарь ясно отразил это в своем отчете. Если бы не ты, я бы умер. Я тебе обязан…
Послышалось покашливание. Вперед выступил Ландвин Бруд. Он сдержанно кивнул Рен:
– Рад, что вы смогли к нам присоединиться. Тео, нужно двигаться дальше. В конце концов, это похоронная процессия.
Рен отметила самодовольство, проскользнувшее в его тоне. Ведь это было испытание на решимость. Какие похороны она выберет? Кто она: пешка, которую можно легко двигать по доске, или самостоятельная фигура? Пусть пока думает, что выиграл, заставив ее прийти. Она сделала положенный реверанс и вместе с Тео двинулась по центральному проходу. В преддверии храма показались Винтерсы. Рен села в конце третьего ряда вместе с Тео.
Престарелый священнослужитель запел псалом, который предписывалось подхватить всем присутствующим. Рен бормотала песнопение под нос и старалась не замечать, что Ландвин Бруд пел громче всех. Когда богослужение дошло до той части, предполагавшей молитву и размышление, Рен прошептала Тео:
– Скоро вернусь. Хочу поставить свечу.
Он кивнул. Она прошла тем же путем, что и ранним утром, и нырнула в тот же альков. Скрывшись таким образом от взглядов собравшихся, она не остановилась у столика со свечами, а прошла прямо в уборную. Осмотрела кабинки, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, затем подошла к окну. Ее расчет времени оказался близким к идеальному. Путевая свеча почти догорела.
Рен протянула руку к горячему воску. Сосредоточилась на ментальном образе и, когда пламя задохнулось между кончиками ее пальцев, очутилась на песчаном холме, облюбованном ей накануне. В скромной часовне собирался народ. На изломанную береговую линию накатывались волны океана. Рен оправила платье и вошла внутрь вместе со всеми. Мать заняла ей место во втором ряду. Рен села и взяла мать под руку. В часовню входили семьи усопших. Рен пропустила начало церемонии, но не ту ее часть, на которую больше всего хотела попасть.
Удивительно было видеть их лица. В них она узнавала черты потерянных друзей. Мимо прошла мать Ави под руку со своим вторым сыном – При Вильямсом. Такая худенькая: дунь – улетит. Рен вспомнила слова Коры о том, что Ави был связан с матерью магическими узами и отдавал ей свою магию, чтобы она продолжала жить. Она уже слышала о том, что При вызвался занять место брата. Эта магия должна была сильно истощать его физические силы, но он все равно подмигнул Рен, заметив ее в конце ряда.
Рен улыбнулась в ответ – но в глубине души она понимала, что его жизнь больше ему не принадлежит.
Следующей прошла семья Коры. У ее отца была такая же смуглая кожа и гладкие волосы, как у нее. В попытке выглядеть элегантно он зачесал их назад и тем самым полностью открыл изборожденный глубокими морщинами лоб. Рен знала, что он заработал эти морщины тем же способом, каким фермеры зарабатывают что бы то ни было в жизни – через тяжелую работу и многочисленные заботы. Мать ее была маленькая, ее спина уже начала сгибаться. Глаза глядели так же остро, как у Коры. Рен заметила, что она так же покусывала ногти от волнения, как и ее дочь. С ними шли трое детей, все младше Коры.
Следующую супружескую пару Рен было видеть больнее всего. Она множество раз встречалась с Девайнами. В них было столько сходства с Тиммонс. У ее матери были точно такие же серебряные волосы. Для Тиммонс был характерен тот же жест, что и для ее отца. Ее мать совершенно таким же движением наклонилась к супругу, что-то прошептала и затем так же вопросительно вскинула бровь. У Рен было такое чувство, будто на ее глазах счастливое предсказание оказалось гнусной ложью.
– Мы здесь собрались сегодня, чтобы почтить память трех блестящих студентов…
Для них была прочитана та же самая заупокойная служба, что и для Клайда. Большинство дельвейцев не знало, что делать со смертью. Верования тусканцев о существовании жизни после смерти давали им утешение. Но они были накрепко, с самого рождения, вплетены в устои их жизни. Рен понимала, что для нее – как и для большинства дельвейцев, – такое состояние недостижимо. Они оставили свою веру на старом материке, и единственным их утешением были другие люди, скорбящие вместе с ними.
Рен расплакалась дважды во время похорон. В первый раз, когда миссис Девайн рассказала, как они обнаружили у дочери талант усилительницы:
– Мой бедный муж – не в обиду ему будет сказано – совершенно не умеет готовить. Он старается, но у него ничего не выходит. Зато посуду моет превосходно. Но как-то раз он сварил самый вкусный суп из всех, что я пробовала в жизни. Я была потрясена. А на следующий день он замечательно пожарил рыбу. Так он меня и удивлял до тех пор, пока Тиммонс не осталась на ночь у подруги. В тот вечер мы ели страшно пересоленный рис. – Она рассмеялась сквозь слезы. – Так мы выяснили, что это она улучшала его стряпню. Она не желала ранить его чувства, поэтому стала помогать по-своему. В этом была вся Тиммонс. Она всегда дарила свою силу тем, кто ее окружал. И делала жизнь всех вокруг немного лучше.
Второй раз Рен расплакалась, когда мать Коры разрыдалась, не успев сказать ни слова. Она так и не смогла взять себя в руки и выдавила из себя лишь одну фразу:
– Она была хорошей девочкой с твердой рукой.
Речь, посвященную Ави Вильямсу, произнес его брат. Он рассказывал случаи из их детства, и у собравшихся – но не у всех – даже высохли слезы от смеха. К этому времени Рен уже огляделась вокруг и отметила, что на погребальную службу не пришел почти никто из их товарищей по академии. Из-за решения Ландвина им тоже пришлось выбрать, какие похороны посетить, и они предпочли явиться в монастырь на другом конце города. Ничего, она им это припомнит. Она откинулась на спинку скамьи и слушала службу до тех пор, пока ее время не вышло. Пора было возвращаться.
Она поцеловала мать в щеку и направилась в уединенный альков справа при входе в часовню. К концу службы толпа прощающихся зашевелилась – маленькие дети полезли под скамьи, скучающие родственники принялись прохаживаться взад-вперед, – поэтому никто не заметил ее ухода. Рен нашла вторую путевую свечу, которую поставила и зажгла утром ее мать, – все как запланировано. Рядом лежала оставленная матерью спичка. Рен повторила движение зажжения свечи.
Она сосредоточилась на ментальном образе уборной в монастыре Тихой гавани. После минутной медитации она закрыла глаза и прищемила пальцами ждущее пламя. Раздалось короткое шипение, и магия снова пронесла ее сквозь пространство и время.
Чей-то резкий вскрик заставил ее отступить на несколько шагов. Он быстро затих, но Рен выявила его источник. В кабинке, дверь которой была слегка приоткрыта, какая-то женщина справляла нужду. Одной рукой она в ужасе прикрыла рот. Глаза у нее были круглые, как монеты, с задранным платьем она выглядела весьма комично.
– Я же закрыла дверь! – воскликнула она. – Какого…
Она вновь закрыла рот ладонью – теперь чтобы не выругаться в святом месте. Рен отвела взгляд и постаралась не рассмеяться.
– Прошу прощения, – прошептала она. – Было не заперто. Я лучше пойду. Еще раз извините.
И затем она вышла в альков и дальше в главный зал храма. Тео с беспокойством поглядел на нее. Ландвин заметил ее возвращение, но, судя по его виду, ничего не заподозрил. Она не поднимала головы, но знала, что он увидит высохшие дорожки слез у нее на щеках. Тео решит, что она плакала из-за того, что вспомнила, что им пришлось пережить в горах. Оплакивать парня, который превратился в чудовище и преследовал их, было нелегко. Рен заняла свое место и принялась прилежно слушать, как отец Клайда рассказывал о своем сыне. Ее план сработал. Никто не узнал о том, что она покидала монастырь.