– Может быть, – без улыбки проговорил Роланд и добавил: – Однако это не так.
Хотя… отчасти это было именно так.
– Впрочем, от нескольких лишних шагов вреда не будет, правда? Долго орать я не смогу. – Словно в подтверждение правоты стрелка, последний слог прозвучал хриплым лягушачьим кваком. – Но мне необходимо заставить тебя подумать, что ты делаешь… что ты надумал сделать. Раз уж нельзя убедить тебя пойти со мной, возможно, я сумею хотя бы… заставить тебя снова насторожиться.
– Ради твоей драгоценной Башни, – фыркнул Эдди, однако, оскальзываясь и вздымая изорванными теннисными туфлями вялые облачка темной, красновато-бурой пыли, спустился до середины уже преодоленного им ранее участка склона.
– Ради моей драгоценной Башни и твоего драгоценного здоровья, – сказал стрелок. – Не говоря уж о твоей драгоценной жизни.
Из кобуры на левом бедре, повинуясь руке Роланда, выскользнул второй и последний револьвер. Стрелок посмотрел на него с выражением и печальным, и в то же время отстраненно-холодным.
– Если ты думаешь, что сумеешь меня испугать…
– Не думаю. Ты же знаешь, что я не могу застрелить тебя, Эдди. Но мне кажется, тебе действительно необходимо преподать наглядный урок того, как изменилось положение дел. Как сильно оно изменилось.
Роланд поднял револьвер, прицелился – не в юношу, в пустынный океан, где ходили большие волны – и большим пальцем спустил курок. В ожидании оглушительного грохота выстрела Эдди внутренне подобрался.
Ничего подобного. Только унылый щелчок.
Роланд опять оттянул боек. Барабан провернулся. Стрелок нажал на курок, и вновь они не услышали ничего, кроме слабого щелчка.
– Не переживай, – сказал Эдди. – Там, откуда я родом, Министерство Обороны наняло бы тебя после первой же осечки. С таким же успехом ты мог бы…
Но оглушительное «БА-БАХ!» револьвера обрубило окончание фразы так же аккуратно и чисто, как Роланд в бытность свою учеником, упражняясь в стрельбе по мишеням, обрубал с деревьев мелкие веточки. Эдди подскочил. Выстрел мигом оборвал доносившееся с холмов непрерывное рииииииииии насекомых, которые медленно и осторожно возобновили пение лишь после того, как Роланд положил револьвер себе на колени.
– И что, черт возьми, это доказывает?
– Полагаю, что все зависит от того, к чему ты прислушаешься, а что откажешься выслушать, – чуть резковато ответил Роланд. – Это должно доказывать, что среди этих патронов есть и хорошие. Кроме того, это наводит на подозрения – на сильные подозрения – что в том револьвере, который ты отдал Одетте, часть патронов, возможно, даже все патроны – годные.
– Чушь собачья! – Эдди помолчал. – С чего бы?
– А вот с чего: револьвер, из которого я сейчас стрелял, я зарядил патронами с самого низа патронных лент – иными словами, теми, что намокли сильнее прочих – и сделал это просто для того, чтобы убить время до твоего возвращения. Понятно, нельзя сказать, что заряжать револьвер – дело долгое, даже если на руке не хватает двух пальцев! – Роланд рассмеялся, но смех почти сразу перешел в кашель, и чтобы унять его, стрелок прижал ко рту обкорнанный кулак. Когда кашель стих, Роланд продолжил: – Однако после того, как пробуешь стрелять подмокшими патронами, револьвер следует разобрать, а механизм – вычистить. «Револьвер разобрать, механизм вычистить, личинки», – вот первое, что вдолбил нам Корт, наш учитель. Я не знал, сколько времени затрачу на разборку, чистку и сборку револьвера, если у меня всего полторы руки, но подумал, что коль скоро намерен жить и дальше – а я намерен, Эдди, твердо намерен – это лучше выяснить. Выяснить и со временем научиться управляться быстрее, как по-твоему? Подойди поближе, Эдди! Во имя своего отца, подойди поближе!
– Чтобы лучше видеть тебя, дитя мое, – сказал Эдди, делая, впрочем, пару шагов в сторону Роланда. Пару шагов, не больше.
– Когда в первый же раз, как я нажал на курок, грянул выстрел, я чуть в штаны не наложил, – сказал стрелок. Он опять рассмеялся. Потрясенный Эдди понял, что Роланд достиг той грани, за которой начинались горячка и бред. – Первый же «желудь» выстрелил! Но поверь – это было последнее, чего я ожидал.
Эдди попробовал определить, не лжет ли стрелок – и насчет револьвера, и насчет своего состояния. Да, парняга приболел. Но действительно ли так уж сильно? Эдди не знал. Если Роланд притворялся, притворялся он классно; что касается револьверов, Эдди никак не мог сказать, что – правда, что – ложь: опыта обращения с оружием у него не было. До того, как очутиться в перестрелке на хате у Балазара, он за всю свою жизнь стрелял из пистолета, наверное, раза три. Генри, быть может, и разобрался бы, но Генри был мертв… мысль, которая имела обыкновение неизменно заставать Эдди врасплох, наново ввергая в пучину горя.
– Больше ни один не выстрелил, – продолжал стрелок, – я прочистил механизм, перезарядил револьвер и опять прощелкал весь барабан. На этот раз я взял те патроны, что занимали гнезда чуть поближе к пряжкам патронных лент. Те, что должны были отсыреть еще меньше – ведь самыми сухими были самые ближние к пряжкам патроны. Ими мы все время и заряжали револьверы, чтобы добыть еду.
Роланд замолчал, сухо покашлял в ладонь и продолжал.
– Я полностью прощелкал барабан во второй раз и наткнулся на два годных патрона. Я опять разобрал револьвер, снова вычистил его и зарядил в третий раз. Только что у тебя на глазах я трижды спустил курок, проверяя первые три из заряженных мною гнезд. – Стрелок слабо улыбнулся. – А знаешь, после первых двух щелчков я подумал: вот оно, мое окаянное везенье – заполнил барабан одной сыростью. Не слишком убедительная демонстрация получилась бы, а, Эдди? Ты не подойдешь немного поближе?
– Совершенно неубедительная, – отозвался Эдди. – Нет, спасибочки, я думаю, что подходить ближе, чем сейчас, не буду. Какой же урок я, по идее, должен извлечь из всего этого, Роланд?
Роланд посмотрел на Эдди так, как смотрят на слабоумных.
– Да будет тебе известно, я отправил тебя сюда не умирать. Я обоих вас отправил сюда не для того, чтобы вы погибли. Великие боги, Эдди, где твои мозги? У нее револьвер с боевыми патронами! – Стрелок пристально смотрел на молодого человека. – Она где-то наверху, в холмах. Возможно, ты воображаешь, будто сумеешь напасть на след этой женщины и выйти на нее, но, если земля действительно такая каменистая, какой кажется с этого места, удачи не жди. Эта женщина – Детта, а не Одетта! – залегла там наверху, Эдди, залегла с заряженным боевыми патронами револьвером в руке. Стоит мне оставить тебя, как ты отправишься за ней, и тогда она вышибет тебе кишки через задницу.
Он снова судорожно закашлялся.
Эдди не сводил глаз с сотрясаемого кашлем человека в инвалидном кресле. Волны тяжело бились о берег, ветер выдувал свою нескончаемую идиотскую ноту. Наконец он услышал собственный голос:
– Один патрон из тех, о которых знаешь, что они в порядке, ты мог и припрятать. По-моему, ты вполне способен на такое. – И, сказав так, Эдди понял: да, верно – он считает Роланда способным и на это, и на любую другую подлость.
Его Башня.
Его проклятая Башня.
Но каково коварство – вложить уцелевший патрон в третье гнездо барабана! Придает происходящему нужный оттенок реальности, не так ли? Отчего становится трудно не верить.
– В моем мире, – сказал Эдди, – есть одно присловье. «Этот и эскимосу холодильник продаст». Вот такая поговорка.
– Как ее понимать?
– А так: да пошел ты…
Стрелок долгое время смотрел на молодого человека, потом кивнул.
– То есть ты остаешься. Хорошо. Когда эта женщина – Детта, те… дикие животные, что, возможно, водятся в округе… не так опасны для нее, как если бы она была Одеттой. Для тебя самого – по крайней мере, пока – было бы безопаснее держаться от нее подальше, однако ситуация мне понятна. Она мне не по душе, но времени спорить с дураком у меня нет.
– Значит ли это, – вежливо поинтересовался Эдди, – что никто никогда не пытался поспорить с тобой насчет этой Темной Башни, к которой ты так решительно настроен добраться?
Роланд устало улыбнулся.
– На самом деле – очень многие. Полагаю, потому-то я и понял, что тебя не уговоришь. Дурак дурака видит издалека. Как бы там ни было, я чересчур слаб, чтобы схватить тебя, ты – явно слишком осмотрителен, чтобы поддаться на мои уговоры и подойти туда, где я сумел бы тебя ухватить, а времени осталось так мало, что не до споров. Мне остается только идти, уповая на лучшее. Но перед уходом я в последний раз скажу тебе – послушай меня, Эдди! – будь начеку.
И Роланд сделал нечто такое, что заставило Эдди устыдиться всех своих сомнений (впрочем, нимало не поколебав его решимости): привычно тряхнув запястьем, он откинул барабан револьвера, высыпал все патроны и заменил их новыми – из ближайших к пряжкам патронных лент петель. Еще одно неуловимо быстрое движение, и барабан со щелчком вернулся на место.
– Разбирать и чистить уже нет времени, – сказал Роланд, – но, полагаю, это погоды не сделает. Ну, лови – да смотри, лови аккуратно, не добавляй в механизм грязи. В моем мире вообще осталось не так уж много исправных механизмов.
Он перебросил револьвер через разделявшее их пространство. Поглощенный своими заботами и тревогами Эдди в самом деле чуть было не упустил его, однако в конце концов благополучно засунул оружие за пояс штанов.
Стрелок выбрался из инвалидного кресла, чуть не упав, когда под его надавившими на поручни ладонями оно скользнуло назад. Шатаясь, он направился к двери, схватился за ручку и та в его руке свободно повернулась. Разглядеть, куда же открывается дверь, Эдди не сумел, однако услышал приглушенный шум уличного движения.
Роланд оглянулся. На страшно бледном лице мерцали голубые глаза снайпера.
Все это Детта наблюдала из своего укрытия, хищно поблескивая глазами.
– Помни же, Эдди, – хрипло повторил Роланд и ступил вперед. У границы дверного проема его тело сплющилось, словно вместо пустого пространства наткнулось на каменную стену.