– Откуда?.. – ошарашенно выдохнула я и во все глаза посмотрела на вампира.
Ко мне медленно приходило осознание того, что, оказывается, у меня есть, точнее, был дар. Ведь клыкастый сказал, что зелье его заблокировало. Но почему тогда сегодня я искрила?
Этот вопрос я и задала Ойло, который гипнотизировал стену взглядом. Сын ночи помолчал немного и, посмотрев на меня, выдал:
– Не знаю. – И не успела я удивиться, огорчиться, возмутиться и вообще испытать всю гамму чувств человека, который только что лишился того, чего, собственно, и не имел, – дара, как вампирюга добавил: – Но это отличный повод, чтобы изучить ваш феномен!
Еще мгновение назад мной владела растерянность. Но последние слова Ойло, произнесенные с азартом и воодушевлением, заставили меня испытать острое желание придушить одного клыкастого оптимиста! Изучатель фтырхов!
Только сейчас я поняла, что передо мной представитель того особого рода целителей, для которых пациенты – не только те, кого надо лечить, но и сосуды. Для хворей. И чем те более загадочны и реже распространены, тем лучше!
Признаться, ощущать себя колбой, в которой плещется требующий тщательного исследования реагент, было не очень-то приятно. Оттого я с надеждой спросила:
– А может, это все лишь какая-нибудь нетипичная аллергия? И во мне нет никакого дара?
Ну жила же я как-то без магии двадцать с хвостиком лет.
– Я скорее предположу, что у вас нет никакой аллергии.
Слова вампирюги заставили меня нервно икнуть. Ничего себе заявочка! Да я со своей непереносимостью шерсти свыклась уже как-то, сроднилась… Никогда не была на месте ребенка, которому говорят, что его родители неродные, но вот обладательницей болячки, которой заявляют, что ее недуг неродной, побывать случилось.
Мое вытянувшееся лицо было, видимо, весьма красноречивым, потому как его аристократическая клыкастость поспешила с объяснениями.
– Видите ли, Мишель… – начал вампирюга, уперев локти в столешницу и сложив пальцы перед своим лицом домиком: указательный к указательному, средний к среднему… – В свое время моя диссертация была посвящена изучению телесных трансформаций магии. И в ходе ее написания я встретил упоминание о сидхе. Так вот, у этих высших фэйри в давние времена случалось так, что сила их дара была такой, что не помещалась в теле. Магия из переполненного резерва стремилась наружу, вызывая аномалии. Малые уродства, если по-простому. У одних дивных это могли быть длинные пальцы, или уродливое родимое пятно на спине, или легкая хромота… Понимаете, к чему я клоню?
– Не очень. – Я нахмурилась, смутно начав догадываться, о чем говорит Ойло, но желая, чтобы он сам все четко озвучил. Без недомолвок, которыми дети ночи славились едва ли не больше, чем фэйри.
– О том, что, возможно, в вашем случае заблокированная магия могла попытаться найти выход. Только аномалия выразилась не анатомически, а физиологически – в аллергической реакции. По принципу наибольшего сопротивления: зелье подавляло избыточный ответ организма на внешний раздражитель, значит, на этот фактор тело сильнее всего и стало реагировать.
Объяснение вампира выглядело вроде бы вполне логично. Но я-то работала в отделе правопорядка и за время службы привыкла подмечать детали.
– Постойте-постойте! – поднимая руку раскрытой ладонью вперед, произнесла я, словно Ойло не сидел в кресле, а мчался на меня на полной скорости. – Но у вас небольшая несостыковка. Я сначала начала чесаться, а потом мне назначили зелье. То есть у меня все же была аллергия.
– А как у вас сегодня проявилась магия? – видимо не желая расставаться со своей прекрасной и почти стройной теорией, возразил профессор. – Эйфория, похолодели кончики пальцев или все же это был зуд?
И тут-то я припомнила, как у меня начало жечь все тело. Тогда я списала это на раздражение. Все же Норрис изрядно взбесил меня тем, что растрепал всему отделу о моем якобы трауре.
Я, пока вспоминала, сидела в кресле, склонив голову и изучая носы своих кроссовок. Но тут резко подняла взгляд и увидела, как губы Ойло тронула тонкая улыбка. Такая, какая бывает у того, кто уже знает ответ.
– Зачем вы спрашиваете, если уже в курсе? – Я сложила руки на груди и прицельно посмотрела на профессора.
– Дело в том, что результаты анализов и тестов не могут врать. В отличие от вашего мозга, который лжет сам себе. Если честно, впервые встречаю человека, который так рьяно не хочет поверить, что у него есть магический дар, но нет болезни!
– Еще скажите, что на мне проклятий нет, – фыркнула я и тряхнула головой. Светлые волосы тут же рассыпались по плечам.
– Увы, есть. Хотя и не полноценное, а лишь фоновое. Но не переживайте, этот цвет волос вам очень идет, – не подозревая, что наступил на мою больную мозоль, заверил Ойло.
А дело в том, что никакие краски, эликсиры и притирки не позволяли мне перекраситься. Что бы я ни пробовала, шевелюра всегда оставалась вот такой – белой, с сиреневым отливом. А ведь порой так хотелось побыть брюнеткой или шатенкой…
– Ну раз мы выяснили, почему у меня аллергия и что она из-за зелья, может, мне просто перестать его пить и все само собой как-нибудь постепенно наладится? – все еще лелея зыбкую надежду улизнуть из загребущих вампирьих когтей, спросила я.
Все же быть лабораторной мышью не хотелось. Уж лучше буду Мышкой-наружкой на прослушке.
– Исключено. Зелье не имеет обратного эффекта. Забитые каналы просто так не раскрываются, – отрезал вампир. – Для этого нужен какой-то сильный внешний толчок. Нервный срыв, высокая доза магического облучения. Лучше всего – пограничное состояние между жизнью и смертью, – начал азартно перечислять профессор.
– Моей? – уточнила я, сглотнув.
– Можно и очень близкого человека, но лучше, конечно, вашей…
После этих слов я тут же мысленно прикинула, чем бы из вещей, которые находились в кабинете, можно утихомирить… А рвение вампира или его всего самого целиком – это уж как придется по ситуации.
Но то ли Ойло сам понял, что увлекся, то ли что-то такое прочел в моем взгляде…
– Извините, – кашлянул в кулак вампир. – Я говорю это к тому, что раз в вашей жизни никаких серьезных потрясений, которые могли бы способствовать прорыву заблокированного дара, не было, то можно считать ваш случай уникальным и требующим детального изучения…
– А если я не хочу… изучаться? – спросила напрямую.
Вампир на такой ответ недовольно выдохнул. Его челюсти сжались так, что проступили желваки, а пальцы сцепились в замок. М-да… Так вот как выглядит недовольство по-вампирьи. Впрочем, это длилось всего пару секунд, а затем… На мне нагло попытались использовать знаменитое вампирье обаяние! Ха! Флер фэйри оказался куда как более концентрированным, и после него чары сына ночи на меня не подействовали. Разве что спать захотелось.
Я зевнула.
Вампир, видимо возлагавший на свой эмпатический дар большие надежды, на мой демарш недовольно поморщился, резко встал из-за стола и, засучив рукава, прошелся по кабинету.
Не удержавшись от ехидного комментария, я произнесла:
– Подвел?
– До этого дня ни разу осечек не было, – в сердцах признался клыкастый и глянул на меня глазами, которые вдруг стали кроваво-алыми.
– Не переживайте, с магами это бывает, – я была сама доброта. Злая, уставшая, мечтающая поскорее отсюда удрать или пристукнуть вампирюгу чем потяжелее, но, фтырх подери, доброта!
Мне показалось, что я услышала скрип стираемой с клыков эмали, а потом Ойло выдохнул:
– Хорошо! Даю сотку за каждый анализ, тест или эксперимент.
Я закашлялась. Нет, чтобы целителю платили за прием – это бывало. Но чтобы наоборот…
– Двести, и я могу отказаться, если исследование мне не понравится, – решила я понаглеть.
А что? «Торг всегда уместен, пока клиент жив», как говорила Марго – моя соседка по койке в приюте.
Вампир что-то рыкнул, пробуравил меня взглядом, но согласился и настоял на том, чтобы увидеться завтра после моей работы для нескольких анализов. Уже выходя из кабинета, я не смогла удержаться от еще одного вопроса:
– А откуда вы знаете капитана Макконахью?
Ойло скривился и все же пусть и нехотя, но ответил:
– Год назад он меня чуть за решетку не посадил. Я поначалу был главным подозреваемым в деле о похищении чакры трех лун у драконов…
М-да… Лучше бы не спрашивала. С такими мыслями я покинула лечебницу. А едва оказалась на улице, как зазвонил переговорный артефакт. Оказалось, что вечер встречи выпускников уже начался и я на него опаздывала!
Поняв, что на чаробусе я буду ехать до ресторана целую вечность, поймала таксомотор. Спустя полчаса я вошла в зал, где собрались ребята и…
– Вход для официантов с другой стороны, – услышала я сбоку и натурально зарычала.
Достали! Сначала на работе с тем, что я в трауре. Теперь на вечере встречи, что это униформа.
– Я гость! – рявкнула не хуже оборотня на стоявшего у входа типа в пиджаке. К слову, костюм у мужика выглядел куда лучше, чем мой.
– Простите, как ваше имя? – уточнил тип тоном, который намекал, что говоривший ничуть не сожалеет о промашке.
– Мишель Форс, – теряя терпение, произнесла я.
Фамилию нашли в списке, и меня наконец пустили в зал. В таком роскошном месте мне бывать ни разу не доводилось. Сверкавшая световыми артефактами хрустальная люстра, бархатные портьеры, белоснежные скатерти на столах…
Я как-то враз почувствовала себя в этом зале… неуместной. Простой деловой костюм не вязался со всей этой натертой до блеска бронзой и латунью, дубовым паркетом и запахом роскоши, который витал вокруг. Впрочем, взгляд скользнул по лицам, знакомым с детства, и стало понятно: не я одна тут такая. На большинстве выпускников нашего года тоже были скромные платья, и они так же, как и я, озирались вокруг.
Но тут ко мне подплыла Селестина, сверкая лучезарной улыбкой. Ее платиновые локоны были уложены в замысловатую прическу, а талия в красном платье, облегавшем, словно вторая кожа, особенно тонкой.