Не стоило оставлять кружку в лифте. И дело было не в сентиментальности (разве что чуть-чуть). Но «кафка» тоже остался там. И Ателье… тоже, вероятно, было где-то в другом «там». И оно все еще могло кого-то прислать. А у Ули не было больше никакой возможности их подслушать.
Но нет, нет, погодите-ка. Возвращаться в лифт сейчас, когда под ногами твердый пол и до офиса всего несколько шагов, это ведь… самая дурацкая вещь, которую Уля могла бы провернуть. Последнее, что ей следовало сделать. Не лезь в капкан, из которого выбралась. Может, в следующий раз он не будет таким жалостливым. Может, в следующий раз он оттяпает тебе ногу.
Уля беспомощно повернулась в сторону офиса. Подала голос.
– Кто-нибудь? Эй?
Снова посмотрела на кружку, которая стояла на полу лифта – сцена прямиком из фильма ужасов. Не только из-за мигающего света и кинематографичных осколков.
– Ээ-эй! – Уля вытерла потеющие ладони. Опустилась на корточки. – То-о-оль, ты там? Свет…
Она уперлась руками в пол и скривилась. Света была стажером несколько месяцев назад. Ушла, узнав об условиях оплаты. Может, и правильно сделала.
– Тё-ём?
Уля подползла к краю лифта, не поднимая взгляда. Ей казалось, что, сделай она это, всё закончится. Прямо здесь.
– То-о-оль? Опять в курилке болтаетесь?..
Она вдохнула и выдохнула. Почувствовала, как выпрямляется и снова сгибается позвоночник. Как воздух стремится в легкие, а потом – обратно. Как…
– Э-э-эй!
Уля дотянулась до кружки, схватилась за край пальцами и рванула.
Та вылетела в коридор, завертелась, зазвенела, сделала пару кружков и остановилась у противоположной стены. Уля вскочила: руки целы, коленки целы, и пальцы – раз, два, три… десять! – все на месте.
Лифт даже не заурчал. Не фыркнул механическим нутром. Не сменил комбинацию мерцающих лампочек. Просто остался стоять, пустой, покалеченный и открытый. А чего она хотела? Чудовищного рыка? Саундтрека, который сообщил бы о том, что она делает глупость?
Уля выдохнула. В висках стучало. Она попыталась выровнять дыхание, но на этот раз ничего не получилось. Сердце снегирем билось о грудную клетку.
Она подошла к окну и оперлась о подоконник руками. Смотрела на стрелку, бегущую по горчичной тканевой равнине к лодочкам, и дышала. Представляла, как птица успокаивается.
Снегири-не-гири. Хотя сейчас внутри нее билось что-то очень тяжелое.
Куда вообще подевались коллеги? Чтобы домой идти, было еще слишком светло. Унеслись на обед? Значит, Уля проторчала в лифте всего пару часов?
(Дней? Лет?)
Хотя нет. Нет-нет-нет, за годы здесь бы все перекрасили. Перестроили. И неубиваемая плитка бы потрескалась, и…
По спине Ули пробежал холодок. Она задыхалась. Раскрытое чрево лифта следило за ней. Он ждал.
Уля с трудом вздохнула и резко подняла голову. Посмотрела на свое отражение в стекле.
Для той, что долго спускалась в ад, она выглядела неплохо. Никаких синяков под глазами – только круги, которые Уля заработала из-за своего почти несуществующего режима сна. Волосы чуть взъерошены, но не более чем обычно, Уля вечно залезала пальцами в прическу, раздумывая над текстом. Либо так, либо покусанные ручки. А этого добра не напасешься. А что это на ее блузке? Уля сузила глаза, опустила голову…
На белой блузке алела засыхающая кровь.
Но когда?.. Что?..
Уля лихорадочно закатала рукава, оглядела кожу. Ничего. Тогда откуда?.. Наконец вспомнила: она поранилась об осколки и прижала руку к груди, совершенно не подумав о том, что оставит на ткани следы. Кровотечение давно остановилась, от пореза (порезов, если считать зеркальные) даже следа не осталось. А вот блузку было жаль.
Уля опустилась на корточки и потянулась за кружкой. Та, почти насмешливо сияя белизной, лежала невредимая. Кроме той трещинки, что уже была. На донышке Уля заметила выдавленный номер… довольной длинный. Кому-то очень нравилось его хобби. Кто-то в нормальном мире маркировал свои кружки. Может быть, любовно расставлял их по полкам и дарил друзьям, если они не продавались на ярмарке.
Не в нормальном мире, а в этом мире. Ты выбралась, Уля. Выбралась.
Этого тоже не стоило произносить – ни вслух, ни про себя, но тогда она об этом и не подумала.
Уля взялась за керамическую ручку, да так и застыла, уперевшись лбом в стену. Ей не хотелось подниматься. Не хотелось снова оглядываться на лифт. Не хотелось находиться рядом с ним. Но еще сильнее не хотелось открыть дверь офиса и обнаружить, что…
Тело Ули вдруг пробила дрожь. Ритмичная и странная дрожь извне. Как если бы кто-то огромный пробегал мимо. Как если бы…
Уля поднялась и выглянула в окно. За ее нечетким отражением возвышалась знакомая стройка, чуть подальше бежала линия знакомых гаражей, а над всем этим серело знакомое небо – с телевизионными вышками и заводскими трубами вдалеке. Подоконник потряхивало. Дрожь уходила в стену, в холодные батареи, которые Уля чувствовала коленками, а потом – в пол.
Где-то справа оглушительно взревел свисток. Прямо за окном, на уровне глаз Ули, пронесся поезд.
Пары дыма заволакивали металлическое тело паровоза, и Уля даже не успела рассмотреть, какого он был цвета. Зато вагоны увидела – новенькие, синенькие, как с конвейера, совсем не похожие на те, которые следовали по близлежащим маршрутам и стоили дешевле всего. Новенькие – и в то же время какие-то не такие.
Состав давно скрылся из виду, а Уля все стояла, пялясь в окно. Сердце рвалось куда-то к горлу, и она то и дело сглатывала. А потом приподнялась на цыпочки и заглянула туда, где, по всей видимости, должны были лежать рельсы.
Вот только Уля все еще была на тринадцатом этаже. Внизу виднелись стройка, гаражи, тропинки в неположенном месте – и подъездная дорога. Асфальтированная, а вовсе не железная. И ниже на двенадцать этажей.
Уля вдохнула и выдохнула через нос и с трудом отцепила пальцы от крошечного подоконника. Если бы это был подоконник в ее старом доме, на коже остались бы белые чешуйки краски – так сильно она сжимала дерево.
А потом она схватила кружку, которую успела снова уронить, и со всей скоростью, на которую только была способна, понеслась в сторону офиса.
Уля не сразу вспомнила, что дверь открывается на себя. Она ударилась о матовое стекло плечом, схватилась за ручку, найдя ее далеко не с первого раза, и дернула. Влетела внутрь, закрыла дверь и пожалела, что не может прижаться к ней и перевести дыхание. Сделай она так – и тут же выпадет обратно в коридор. Туда, где ее поджидают голодный лифт и поезд, рассекающий по поднебесью.
Может… может, она все-таки спит? Или… или в коме? И все разговоры, что она слышала, – это телевизор в палате? Или радио? Или очень странные соседи?
Поезда не летают. Какая-то часть Улиного сознания отметила, что теоретически это возможно, но вряд ли для таких поездов. Для тех, которые уже изобрели. Был, конечно, разгоняемый поездом «ДеЛореан», но Уля сомневалась, что она попала в фильмы Земекиса. Ее жизнь, как и жизни многих, разворачивались по законам артхауса: с целью, которую нужно отыскать самому, иногда без четкой структуры и почти без удачных совпадений. Если повезет, с интересным саундтреком и номинацией в комедийной категории. Пусть даже трагикомедийной.
Уля поставила кружку на ближайшую поверхность, прикрыла глаза и запустила пальцы в волосы. Не стоило думать про тех, у кого хотя бы был «ДеЛореан». И трехактная структура повествования. У Ули были только стадии отрицания и лифт, в котором даже панелька не работала.
Офис пустовал. Компьютеры были выключены, и свет, как ни странно, тоже. Кто-то закрыл жалюзи, и лучи солнца пробивались внутрь узкими случайными полосками. А еще было непривычно тихо: никакого механического стука по клавиатуре, никаких сальных шуточек, никаких удачных шуточек – никаких шуточек вообще. Уля провела рукой по одному из столов, ожидая поднять кучу пыли, но тот был чистым. Абсолютно.
Хм.
Уля прошла к стене и ударила по выключателю. Подождала несколько секунд, потому что лампы дневного света включались не сразу, словно раздумывая, а стоит ли им вообще сегодня работать.
Иногда, в особенно загруженные – или, наоборот, особенно спокойные – дни Уля и сама отчетливо представляла, как тяжело вздыхает, выключает компьютер, поднимается с места и подходит к шкафу. Собирает сумку, накидывает куртку, пальто или шубу (в зависимости от сезона) и под удивленными взглядами коллег выходит из офиса. Спускается на лифте – нет, пешком – на первый этаж, выбегает, свободная и радостная, из здания, несется на вокзал – автодорожный, а не тот, другой, – покупает билет на ближайший рейс и исчезает в неизвестности. Оставляет после себя это заманчивое ощущение побега. Может, коллеги обсуждают ее, намекая, что и сами не прочь провернуть подобное… а потом осторожно шепчут, что слышали, мол, Улю нашли без денег в ночлежке на другом конце страны. Или не нашли вовсе, хотя писали заявления.
Уля помотала головой. Свет не включился. Она попробовала еще раз, хотя уже знала: бесполезно. Тут, как и со стуком по телевизору, сложно избавиться от привычки.
Рабочие места были идеально чистыми – все, которые Уля смогла разглядеть. Никаких фотографий, постеров, фигурок, телефонов. Ни рассыпанных по столу цветных скрепок, ни оригами, которыми промышляла ушедшая Света. Она и выглядела как человек, который смог бы зарабатывать, скорее складывая фигурки из бумаги, чем трясясь в загородном автобусе в надежде отыскать потомка местных дворян. Для статьи о затерявшемся на одном из сельских холмов поместье, из которого сделали больницу. В результате туда ездила Уля. И ей даже удалось оценить вид, открывавшийся с балкона того поместья, – совершенно захватывающий. На реку, далекий лес и железную д…
Уля раздвинула пальцами жалюзи и выглянула в окно. Стройка, серая городская дымка и белесое больное небо. Никаких поездов. И дым – лишь заводской.
Назад она не пошла. В офисе напротив могли сидеть еще знакомые, но Уле не хотелось проходить мимо зияющей пасти лифта, да и мимо окон тоже. Стоило осмотреть кабинеты дальше по коридору, и комнату отдыха, и… Уля задержала взгляд на кружке. Она надеялась, что в комнате отдыха завалялся пакетик хотя бы растворимого кофе. Это было бы очень неплохо. Очень по-человечески. Может, кофе пробудит ее от странного сна. Почти как в сказках. Ее истинная любовь.