– Может, тебя тут и нет, – огрызнулась Уля. – Может, мой мозг решил, что швея из фантастического ателье с волшебной иголкой куда больше подходит ситуации, чем бурундуки в курточках?
Рахи пожал плечами.
– И я с ним согласен. Но мне бы пошла гавайка. Или гоглы. Так куда нам?
Уля сделала шаг к двери, которая вела в сторону болота, и Рахи последовал за ней.
– Так почему все-таки крокодил?
– Что ты еще успела увидеть?
Уля не ожидала ответа в виде вопроса, но что она теряла?
– Могилу с оградкой. В другой стороне, кстати. Но там выхода нет.
Рахи оглянулся на дверь в противоположном углу комнаты отдыха.
– Потом разберемся. Сначала добудем мои инструменты. С одной иголкой не разгуляешься.
– Поезд за окном, – старательно выговорила Уля. – И болото. – Тут она нахмурилась. – Но ты ведь пришел с той стороны. Как ты мог его не заметить?
– О, я засиделся в соседнем офисе, у лестницы. Туда мы, кстати, тоже заглядывать не будем.
– Но что там…
– Неа! – Рахи погрозил ей пальцем. – Не будем об этом говорить. Но я бы с удовольствием променял все это на болото.
Дверь распахнулась с легким скрипом. Уля было ринулась вперед, но путь ей преградила тощая смуглая рука.
– Не тот случай, когда дамы вперед. Тут и так все трещит по швам. Вроде на этом месте когда-то был цирк, и цирк старого толка, с клетками, из которых жаждут выбраться, так что я бы не стал испытывать судьбу.
Цирк? На этом самом месте? Конечно, иногда их офис казался тем еще цирком, да и не только офис, но…
Уля покопалась в памяти: она немного полазала по истории застройщика, пусть даже и знала, что писать о нем никогда не будет. Он всегда выкупал землю по дешевке, в основном потому, что почва была не особо стабильная. Например, с кучей песка, что не всегда было выгодно даже с учетом карьеров и продажи и уж тем более не подходило под застройку. Либо болотистая – это тоже вызывало кучу проблем. Либо…
Погодите-ка. Болото. Да, точно, на месте стройки было когда-то болото. Его иссушали по городскому проекту, и этим занимался тот же человек, что сейчас продавал здания. Болото…
Уля знала, что в их городе был цирк – один из тех огромных куполов, которые выросли как грибы по всей стране лет семьдесят назад. И не просто купол, а один из первых цирков. Он сгорел однажды осенью, но Уля не могла вспомнить даже примерного его местонахождения. Она никогда особо этим не интересовалась: да, у нее дома валялся набор открыток с черно-белыми фотографиями городских улиц, которые теперь выглядели совсем иначе. Но цирка на них не было. А благодаря газете Уля гораздо больше знала о зданиях и истории пригородов, чем о самом городе.
Теперь Уля могла побиться об заклад, что до ее рождения на месте новенького офисного здания с первоклассным лифтом из города-побратима и светлыми просторными помещениями раскидывалось кладбище. Может, не самое большое. И наверняка какое-то очень обособленное. С людьми, которых не жаловали на остальных городских кладбищах, и с оградками, за которыми некому было ухаживать.
Может, лет сто назад рядом с этим еще не случившимся кладбищем проходила железная дорога, по которой гоняли новенькие поезда с синими вагонами.
А несколько миллионов лет назад на континенте, чье имя сейчас произносят только на уроках в школе или на конференциях в столицах, текла река, в устье которой охотился огромный белый крокодил.
– Прорехи во времени, – прошептала Уля.
– Да, конечно, мы ведь об этом уже… – Рахи запнулся. – Мы ведь об этом говорили?
Неудивительно, что тот, кто постоянно имеет дело со временем, не особенно удачно за ним следит.
– Не совсем, – дрожащим голосом ответила Уля.
Вселенная, которая трещит по швам. Прорехи, из которых льется время. Ателье, которое их зашивает. Уля, которая провела целую вечность в спускающемся в никуда лифте. Она хихикнула, потому что ей нужно было хоть как-то на это отреагировать. И почти не услышала лекцию Рахи.
– …не параллельные реальности, а больше реальность в параллели. Готова?
Уля кивнула. Рахи, который не мог этого видеть, все равно толкнул дверь.
В коридоре между офисами прямо над цветным линолеумом шрамом расползалась тоненькая полоска тьмы.
Глава 8
Это действительно походило на плохую ткань, которая аккуратно разрывалась после слишком долгой носки или чьего-то неудачного маневра. Края расходились медленно, понемногу, абсолютно бесшумно. Никакой статики, никакой музыки сфер, ничего такого. Да и тишина не была зловещей. Она просто… была.
Прореха завораживала. Как летящий вперед поезд, который сходит с рельс, а ты стоишь на перроне за несколько путей до него в относительной безопасности и не можешь отвести взгляда. Уля протянула руку, словно хотела коснуться тьмы, но быстро одумалась, и пальцы Рахи ударили по воздуху.
– Лучше ее не трогать.
Он все еще улыбался, но теперь лицо его гораздо больше походило на маску. Напряженные мышцы. Настороженность. И улыбка такая… будто ее репетировали.
Уля нахмурилась. Ей почему-то показалось это знакомым. Но почему? Из-за цирка и ассоциаций, активно стучащихся из-за него в мозг? Наверное, хорошо, что она никогда не боялась клоунов. И уставших львов, прыгавших с тумбы на тумбу.
Для Ули цирки были набором далеких воспоминаний и специфических запахов. Животный дух. Карамель. Сладкая вата. Пластик. Где-то в куче фотоальбомов – единственного, что у Ули осталось от семьи, – лежал снимок, на котором она, совсем крошечная, сидела на краю манежа и плакала, потому что у нее на коленях лежал медвежонок. Она до сих пор помнила его тяжесть и тот страх, который разбивался о смех окружавших ее взрослых и становился лишь сильнее. Она пыталась тогда объяснить, что боится не самого медвежонка, а его маму, – Уля успела вычитать о материнской ярости в одной из своих исследовательских энциклопедий. Но вместо объяснений из ее рта вырывался лишь вой, который никак не желал заканчиваться.
Еще в цирке всегда царил электрический полумрак. Интересно, просочится ли сквозь прореху и он, если дать ему шанс?
– Не лучше ли зашить ее сразу, пока она еще… – Уля попыталась найти подходящее слово.
– Маленькая? – уточнил Рахи. К иголке он тянуться не спешил, она все так же сияла где-то в петлях его пояса. Если наклонить голову под нужным углом, Уля могла уловить отражающийся от нее свет.
– Именно, – согласилась Уля, продолжая следить за тьмой.
Кто-то разрезал Вселенную. Уля сказала бы, что очень острым когтем, или ножом для писем, или даже хирургическим скальпелем – такой аккуратный был надрез. Сравнение со старой истончившейся одеждой здесь все-таки не подходило.
Рахи мотнул головой.
– Она должна остановиться.
Он не стал объяснять – да и вряд ли бы это помогло. Уле хватало и того, что она успела узнать. У нее до сих пор немного кружилась голова от встречи с доисторическим крокодилом. Ха. А раньше она ведь и не замечала, какое это замечательное слово – «доисторический». Свидетельство людского эгоизма или еще одно напоминание об эволюционном аппендиксе, сознании? Пожалуй, и то и другое. Но все равно красивое.
Можно ли считать Улю доисторической – вот прямо сейчас? Или скорее «внеисторической»?
В прошлый раз из прорехи моментально хлынула вода: должно быть, надрез прошел под поверхностью океана. Устья реки. Да чего бы там ни было. Но с водой прорвалась и тьма: первая подгоняла вторую, а потом в комнату отдыха влетел крокодил, и края прорехи разметало в стороны. Здешняя прореха вела себя куда тише: темная линия остановилась, не добравшись даже до края лежавшего у двери половичка.
Уля не заметила его в прошлый раз, и неудивительно: на работе она так к нему привыкла, что даже перестала об него спотыкаться. Жертв у коврика с надписью «Хорошенько отдохни» было больше, чем у нового порожка на складе. От того довольно быстро избавились, а коврик остался на месте. Чудеса корпоративного пространства и жалобных писем.
Уля метнула на Рахи вопросительный взгляд. Тот, должно быть, уловил его краем глаза, потому что тут же ответил:
– Еще чуть-чуть.
Глаза его неотрывно следили за прорехой. Уля тоже невольно перевела на нее взгляд – то ли из солидарности, то ли из страха.
– Акулина, я вынужден попросить у тебя помощи.
Уля нахмурилась, но не стала возражать.
– С шитьем у меня неважно.
Рахи хихикнул, и Уля почувствовала, как разлитое в воздухе напряжение слабеет.
– С этим я пока справлюсь. Но поговори со мной, пока я не закончу. Идет?
– Поговорить?
– Да, о чем угодно. Только не останавливайся. И не думай слишком много. Я начну.
Рахи дернул рукой – должно быть, схватил иголку, – и Уля даже не заметила, как пальцами второй он уцепился за левый край прорехи.
– Ты говорила, работаешь тут? И как оно?
Уля споткнулась о пару заготовленных слов: чуть не начала вываливать наружу одну из тех историй, что нередко рассказывала, знакомясь с новыми людьми. Не во всех компаниях, конечно, но достаточно часто. В таких историях было все: ошибки, над которыми можно посмеяться, резкие повороты сюжета и, главное, юмор. Уля конструировала их из осколков своих и чужих воспоминаний, потому что собственная жизнь казалась ей скучной. Для человека, который в последнее время с невероятной легкостью открывался незнакомцам, это было не лучшее решение.
Говорить о работе Уля не особо любила, зато делиться фактами, найденными в ходе очередного копания в материале, – пожалуйста. О чем ей стоило рассказать? О том стеклянном заводике, на котором был тайный ход до ближайшего дворянского поместья? О ржавеющей посреди леса статуе древней богини, которую сделал один эксцентричный художник во второй половине прошлого века? Или о том случае, когда Уля свернула не в ту подсобку на праздновании Нового года и ушла с телеканала?
– Хуже, чем я представляла, – ответила Уля и мысленно чертыхнулась, потому что опять ни капли не соврала. – Но лучше, чем отзывались знакомые.