Уля провела по зубам языком и ощутила вкус металла. Внутренности обожгло, и Уля скрючилась, стараясь то ли унять разливающуюся волну, то ли оставить себе, уничтожить в зародыше. Значит, тогда ей просто повезло. Она уже падала, но смогла подняться. Сейчас это казалось таким же вероятным, как то, что Уля откроет глаза, и рядом будет стоять белая кружка с дымящимся свежим кофе. Пусть даже из той дешевой кофемашины.
Знакомый запах защекотал ноздри, и Уля приподнялась.
Она была огромным земляным плато, куском давно разрушившегося континента, по краям которого кипела лава. Но она была. И это было самым главным.
Прошла сотня лет. Уля моргнула.
Прошла еще тысяча, и Уля вытянула перед собой руку с обожженным мизинцем. Им она все еще ничего не чувствовала.
– Уля! Уля, все будет…
Она не услышала, как будет это «всё», но ей понравилось, что оно будет – мифическое будущее, составленное из осколков не только злого тролльего зеркала.
Зеркало, чтоб помнить. Зеркало, чтобы забыть. Зеркало, чтобы путешествовать…
Перед самым ее носом клацнули громадные челюсти крокодила. Уля отмахнулась от них, как от мухи. Прищурилась и поняла, что никакого крокодила в лифте быть не могло. По крайней мере, пока.
Кружка белела в углу. Лампочки подмигивали Уле. Чего они от нее хотели?
Уля надеялась, что не ту самую статью, которую она так и не закончила. О чем она вообще была? О цирке?
Нет, погодите, точно не о нем, она была… О людях! Кажется. Да, там точно были люди. Но какие? Знала ли их Уля? Могла ли она вообще узнать их до конца?
Уля часто заморгала и опустила руку прямо в груду кусочков зеркала. Нахмурилась.
Все вокруг плыло.
– Уля! Здесь, навер…
Уля запрокинула голову так резко, что услышала, как где-то в ее позвоночнике сыплется песок. Плохой знак. Плохой ведь?
Она потерла шею рукой, и… хэй! Вторая рука ее тоже слушалась!
Уля выдохнула. Подняла взгляд и уставилась туда, откуда недавно смотрело на нее собственное отражение.
Там, в прогале люка, было темно. Квадрат пустоты обрамляло электрическое сияние из лифта, и Уля разглядела ботинки с плотной подошвой, зашнурованные каким-то незнакомым ей способом. Разглядела пальцы, чуть вьющиеся волосы неопределенного цвета и линию челюсти. Так дети (да и не только они) рассказывали страшные истории: включали фонарик, держа его на уровне сердца, и направляли луч вверх.
Так делали в лагере на озере, куда Уля ездила каждое лето, пока его не прикрыли после того, что случилось с их вожатым. Так делал и сам вожатый, но всякий раз, как Уля пыталась представить его лицо, она видела только темные озера на месте его глаз. Что он увидел перед самым концом? Закрывающиеся двери метафорического лифта, из которого так и не сумел выбраться?..
Некто в люке не был монстром. Почти наверняка. Да и страшного в нем было только то, что…
Уля прищурилась.
– Знаю, это не то, что тебе хотелось бы услышать, но у нас не так много времени.
Уле хотелось ответить, что нет, как раз против этой фразы она ничего не имеет, потому что у нее было все время на свете, и хоть какое-то подобие дедлайна стало бы освежающей переменой.
Дедлайн.
Та леди в лифте так переменилась, когда услышала о нем. Словно это было запретной темой. Опасной темой. Опасной работой. Что значит дедлайн для тех, кто латает само время? Что ждало в конце дедлайна Рахи? Успел ли он?
– Как вам тут вообще работается?
– Если честно, довольно скучно.
– Я вам не верю!
Уля сглотнула. Льющееся на тебя время совершенно точно не было скучным.
– Уля!
Она даже не заметила, что опустила голову. Из носа на блузку капала кровь. Уля проследила за тем, как алое пятно на ее груди расползается все шире и шире. Ну и ладно. Ей давно пора было купить новую рубашку. Может быть, черную. Или цветную. Почему бы и нет?
– Уля!
Она снова подняла голову. Закрыла лицо растопыренной ладонью, потому что вернулись к жизни лампочки, светившие ей прямо в глаза.
– Можешь подняться?
Голос звучал знакомо. Не так, как если бы Уля слышала его в офисе или, скажем, на постоянном маршруте автобуса, а так, как если бы он ей снился.
Уля почувствовала под рукой холод поручня. И когда он успел стать таким холодным? Подниматься было куда сложнее, чем проходить стадии принятия. Может, Уля и ошибалась, но в тот момент это казалось единственной существующей в мире истиной.
Голос замолчал, и Уля поняла, что ей его не хватает. Она хотела это озвучить, но вместо этого издала очередной стон.
– Ладно, забудь, забудь обо всем, что я… не торопись!
Уля была не согласна: взрыв внутри нее с каждой секундой все больше стихал, и она начала дрожать. В лифте ощутимо похолодало. Она ничего не знала о системе отопления, вентиляции и всего остального устройства лифта, но за все то время, что Уля провела в этой коробке, здесь ни разу не было настолько холодно.
Наконец Уля выпрямилась. Отсюда осколки казались горами щебня. Должно быть, именно так ощущала себя Алиса, откусившая не от той стороны волшебной сыроежки.
Чем она занималась перед тем, как столкнулись континенты?
Ах да. Открывала люк. Уля снова подняла голову и посмотрела в бездну.
Бездна посмотрела на Улю в ответ ее же глазами.
– Эм… привет? – неуверенно раздалось сверху.
Боль отошла на второй план. Уля вдруг с дикой четкостью осознала, что смотрит на саму себя. Не на зеркальную Улю, застрявшую вместе с ней в лифте. А на Улю, которая выбралась. Уля открыла рот. Закрыла его. Схватилась дрожащими руками за юбку, смяла ткань и подумала: «Ну конечно».
– Я сказала, что ты можешь не торопиться, но соврала, прости, – сказала Уля… нет, Акулина, потому что Уле нужно было как-то… нужно было как-то отличать ее от себя. Акулина сморщила нос, и Уля невольно провела пальцами по своему. – Времени у нас в самом деле не так много.
Акулина начала говорить. Уля пыталась и не могла с этим справиться.
В темноте шахты – или что было там, над падающим в бесконечность лифтом? – Акулину было довольно сложно разглядеть. Уля уставилась на ботинки, которых в ее шкафу определенно не было: осенью и весной она носила старые, древние почти, но идеально сохранившиеся полусапожки на небольшом каблуке. Одна из самых удачных инвестиций Ули в дорогую обувь.
Сколько Акулине лет? Спит ли она все еще на брошенном у стены матрасе? Нравится ли ей ее работа – где вообще она работает? Работает ли? Красит ли волосы? Забыла ли… нет, часто ли думает о том корпоративе, о сарае на обрыве, о болоте и об… Уля сглотнула. Об исчезающей в гуще щупальцев чужой руке. Выросла ли она хотя бы на сантиметр? Дописала ли ту злополучную статью? Выпила ли кофе, в конце концов?
– …я знаю, что ты мало что услышала, потому повторюсь: мы с тобой не останавливаем Биффа Таннена[4], время работает немного иначе. По крайней мере, здесь, с нами обеими. Можешь мне верить – я сама все это пережила.
Акулина щелкнула пальцами, и этот жест тоже был для Ули совсем незнакомым. Но она знала, что частенько подбирала чужие привычки. От кого ей досталась эта?
– Я… да, я слышу. – Уля кивнула, словно в трансе. – Мы – не Марти Макфлай[5].
А жаль. С линейным временем разобраться было бы куда проще.
– А жаль… – эхом отозвалась Акулина, а потом добавила: – Я могла бы справиться одна, но возникла небольшая проблема… Впрочем, я не могла справиться одна, я ведь помню, как все случилось. Но, знаешь, надежда умирает последней.
Уля распрямила плечи – те сопротивлялись, как изломанные спицы зонтика. И почти встала на цыпочки, чтобы удостовериться: в руках Акулины она видит именно то, что видит. Акулина заметила это и перевела взгляд на собственную руку.
– Ах, да, конечно. – Что-то по ту сторону люка зашуршало, потом стукнуло, и следующее слово раздалось как будто бы из еще более далекого далека. Возможно, даже прекрасного и жестокого. – Вот.
Акулина встала на колени. Игла в ее пальцах отразила мигающий свет лампочек.
Уля могла бы задать ей миллион вопросов (опять это невообразимое слово! «Миллион!»). Даже если у них совсем нет на это времени. Но, скорее всего, Акулина ни на один не ответит.
– Я думала… – Уля сглотнула, и горло обожгло, будто она была цирковым глотателем шпаг. – Я думала, сотрудники Ателье не работают в одиночку.
– Кто тебе сказал, что я на них работаю?
Уля выгнула бровь и кинула на саму себя многозначительный взгляд. Рахи попросил ее запомнить вопрос об агентах. О том, как Ателье набирает сотрудников. Теперь она была почти уверена, что люди, столкнувшиеся с прорехами раз, тянутся к ним и дальше. Как магниты. Как сумасшедшие. Как те, кто заглянул за изнанку Вселенной, а видеть изнанку могут лишь те, кто ее зашивает.
– А я и забыла, как быстро схватываю.
Уля прищурилась.
– Ты не настолько меня старше.
– И разве это тебя не радует?
Акулина улыбнулась. Той самой беззаботной улыбкой, которую Улю видела на тринадцатом этаже.
– А Рахи?.. – начала было Уля, но Акулина перебила ее.
– Спросишь у него сама.
Уля не замечала этого прежде, но на ее плечах возвышалась гора. Она поняла это только сейчас, когда груз оползнем сбежал с нее и рассыпался по полу лифта, смешавшись с зеркальными осколками. Ей, кажется, даже стало легче дышать. Впрочем, может, это просто срослись ребра и затянулись пробитые легкие. Уля сделала вдох на пробу. Два коротких. Один длинный. И еще один длинный.
– …придется штопать тебе.
– Что?
Вопрос слетел с зубов Ули вместе с клацаньем и облачком пара.
Здесь не могло быть настолько холодно. Где она оказалась, в чертогах Снежной Королевы? И что, ей следовало собрать из осколков слово «ВЕЧНОСТЬ»? Хотя вечность прекрасно справлялась и без Улиной помощи.
– Это не так сложно, как кажется, – произнесла Акулина и поднялась во весь рост.