Уля знала: она соврала. Не потому что знала себя как облупленную: ее предал голос, который Уля обычно слышала изнутри. Снаружи он звучал совсем по-другому: не лучше и не хуже. Просто… более реально.
Уля вспомнила о нитях. Конечно, она вспомнила о нитях.
– Нам придется… говорить?
Акулина молчала так долго, что Уля подумала, не кинуть ли в нее кружкой. Или нет, может, лодочкой. Обувь было не так жалко. И был шанс, что ее Уле вернут в целости и сохранности, даже если она попадет в цель.
Что там говорил Рахи о нитях?
…не вспоминать о том, когда видела его в последний раз… об этом она бы тебе не соврала… не соврала ведь?..
Нити мыслей, нити разговоров… Уля не могла вот так сразу придумать еще хотя бы одну. Рахи пошутил про свитые из брака веревки, но это ведь только шутка?
Любимые метафорические нити. Подойдут ли более буквальные? А настоящие?
Уля нашла взглядом горчичную ниточку, которой хотела привязать к поясу кружку, – та вилась по полу лифта, подобно миниатюрной реке.
– Я буду говорить, – наконец ответила Акулина. – Но тебе необязательно успевать за мной. Я шью не разговорами. И ты не помешаешь мне, поверь. Но… черт…
Уля неловко переступила с ноги на ногу. Акулина так низко нависла над открытым люком, что пришлось отвести взгляд. Когда отражение живет собственной жизнью, это не то, к чему стоило бы привыкать.
– Я думала, что разрыв закончится по эту сторону. – Акулина хмыкнула. – Представляешь? Я ведь помню, что мне пришлось делать последние стежки в самом лифте, немного нечетко, но помню. И все равно надеялась…
Акулина покачала головой. Волосы она успела убрать наверх, но несколько прядок выпало при движении.
Уля охнула. Часть волос – ее будущих волос – попала в лифт, прошла через невидимую границу и тут же рассыпалась. Не пеплом. (Не думай ни о чем, что начиналось бы на букву «п»).
– Дьявол! – Акулина отпрянула от края. – Видишь, почему тебе придется мне… себе… нам?.. – Акулина повторила то самое упражнение с дыханием и продолжила: – Всего пару стежков. И, смотри, прямо перед тобой – доказательство того, что у тебя все получится!
Уля подумала о том, что поверит в это, только когда двери откроются и она встретит в офисе людей. Знакомых. Давно знакомых. А может, и тогда ей придется найти доказательство получше. Иногда кошмары только и ждут того, чтобы ты расслабился.
– Как… – Уля прочистила горло, но Акулина не дала ей договорить.
– «Кафка». Потревожила крошечную, почти незаметную прореху, из которой капало по секунде в десятилетие. И вот ты уже во временной пропасти, которая зациклилась сама на себе. Неудивительно, что такая штука наделала вокруг себя немало хаоса.
Акулина, конечно, знала, о чем ее спросят. Хотя о чем еще Уля могла спрашивать? То есть «кафка» была в лифте все это время? И не чья-нибудь, а именно Рахи, который умудрился забыть инструменты в офисе? Он ведь сказал, что чувствует свой швейный наборчик. Интересно, как именно? Похоже это на магнетизм, или на запах, или просто на интуицию?
– Но он ведь… он ведь видел меня впервые? То есть как это вообще?..
Акулина бросила вниз быстрый взгляд, в котором Уля все равно смогла уловить наигранную укоризненность.
Ну конечно. Время – это не линия. И даже не слои в прямом смысле слова, хотя прорехи было легче визуализировать именно так. Временные слои одного географического положения.
Уля находит «кафку» и звонит в Ателье. Рахи узнаёт свои инструменты и прыгает в самую гущу разрывов. Уля попадает в лифт, и тот больше не разбирает времени, он просто движется, просто падает, просто все больше вязнет в пустоте.
Уля словно двигалась по кольцевой в метро. С парой случайных остановок.
Но откуда тогда взялась «кафка»? И та великанша? Тоже случайная попутчица?
– Я знаю, что ты думаешь про Геллу.
Акулина чуть повернулась и недовольно рыкнула. Уля с удивлением поняла, что она уже начала штопать. Сверху вниз, быстро-быстро, то и дело отходя в стороны, словно разрыв вился руслом горной речки.
– Отсюда не видно, но она слепила часы с крылышками и мне. Всем такие лепит. Не удивлюсь, если однажды эта штука станет их официальным талисманом. Ребят из будущего, которые могли бы это подтвердить, пока не встречали, хотя, казалось бы…
Уля не могла отвести взгляда от… собственных рук, которые ей пока не принадлежали. Ох уж эта ментальная гимнастика. Акулина шила так, словно делала это очень давно. Но ведь это не могло быть правдой? Она ведь не успела так уж сильно измениться.
– Гелла, кстати, никогда не перестанет благодарить тебя за тот совет, так что готовься. – Акулина улыбнулась, и Уля подумала, что никогда в жизни так широко не улыбалась, в основном из-за стеснения. – Хотя дело, скорее, не в совете, а в том, что ты с ней вообще заговорила. Помогла расслабиться. И без нее они бы не выдернули Рахи, когда он…
Акулина замерла на полуслове и замялась.
– В общем, передай ей огромный привет. – Она опустилась на колени и продолжала шить, все ниже, ниже и ниже. – И этому оболтусу тоже.
Но если та женщина в безумном самодельном костюме – Гелла? – оказалась в лифте Ули, значило ли это, что Ателье тоже находилось здесь? Просто с припиской «когда», а не «на каком этаже»?
Акулина резко взяла влево и исчезла из поля зрения Ули. А когда вернулась…
Над ее головой заплясали желто-зеленые огни.
Акулина и Уля выругались почти одновременно.
– Нет-нет-нет, слишком рано! – Акулина ускорилась, хотя это казалось нереальным. – Уля, послушай меня внимательно.
Уля вдруг осознала, что больше не чувствует себя сломанной: на месте боли остались только легкая паника и жажда кофе.
– В том, что с тобой случилось, нет ничего хорошего. Не оно сделало тебя сильнее. Оно случилось, и это было ужасно. Пусть оно послужит тебе. Нити бывают самыми разными, – затараторила Акулина, и Уля не совсем понимала, о чем она. Не совсем, хотя внутри нее начало ворочаться что-то неприятное. Что-то заснувшее. Что-то, все еще верящее в справедливость.
– Забирайся на этот чертов поручень. Я скину тебе иголку, когда доберусь до края. И…
За спиной Акулины зарябили помехи. Она выругалась еще раз.
Уля не стала ждать: зацепилась за металлическую трубу, поднялась, отлепилась от стенки… Опираться на край люка она больше не могла. Оставались только разбитые края зеркала и хлипкая арматура. Ничего страшного.
– Придется шить одной рукой, но это мелочи, правда, тут даже края не надо держать…
Голос Акулины продолжал звучать словно бы под водой.
Отсюда Уля почти могла разглядеть значок с часами. Крылья – наверняка тоже сваренные в кастрюле – блестели в свете лампочек.
Из темноты вокруг Акулины появились щупальца. Акулина скрипнула зубами и распласталась по полу – Улиному потолку. Она почти добралась до границы.
– Несмотря ни на что, Уля, слышишь?
Уля слышала, но не смела даже вздохнуть. Не могла выдавить ни слова: они застряли у нее в горле, в ее пальцах, в ее мыслях. Она смотрела на тускло сверкающую в руке иглу, от которой тянулись провисающие нити. Почти прозрачные, будто паутина.
Что, если Уля посмотрит сейчас наверх и увидит паучиху, которая ткет Вселенную? Раз у Мироздания была ткань, которая так легко рвалась, то почему бы не быть и ткачихе? Она ловила бы в сети звезды. Проглатывала бы их, подталкивая их хелицерами. Укутывала в коконы до лучших времен, пока звезда не созреет, не станет старше, не изменит свой цвет…
– Уля!
Уля запрокинула голову. Смотреть на Акулину все еще было сложно. Не как на солнце, а как на сцену фильма, от которой чувствуешь не принадлежащий тебе стыд. Ты просто слишком хорошо понимаешь персонажа. Ты был на его месте десятки раз.
Уля еще никогда не была на месте Акулины. Она не была уверена, что однажды сможет сменить свои лодочки на ее ботинки. И все же…
В глазах Акулины отражался тревожный внутренний свет лифта. Но лицо ее освещала улыбка – и почему раньше эти улыбки казались Уле такими ненастоящими?
Интересно, что отражалось в глазах Ули? Пустота? Потухшие звезды?
Уля кивнула. Акулина разжала пальцы.
Игла была ледяной. Не такой, словно ее оставили на ночь у окна, а будто ее забыли в том морозильнике, где Уля пыталась вырастить собственную цивилизацию.
– И не забудь отдать ему иглу! – раздалось над Улей, а когда она в следующий раз подняла взгляд, в люке была только темнота.
Ледяная, недружелюбная. Стремительно льющаяся вниз.
Уля сильнее вцепилась в остатки потолочного освещения, пытаясь понять, с чего ей начать. С нити мыслей? Но о чем думать? О том, как она не хочет отправляться в небытие, но все еще адски хочет кофе?
Пальцы ее отказывались шевелиться. Попробовать другой рукой?
Уля сглотнула. Нужно было всего лишь перебросить иглу из одной руки в другую и не грохнуться, так?
Впрочем…
Уля не стала слишком долго думать: сунула иглу в рот, сменила руку и сжала пальцами ледяной металл.
Игла обожгла язык и губы, но это было ожидаемо. Пальцы ее слушались, оставалось только…
От ушка иглы в сторону Ули тянулась нить. Она никак не могла понять, откуда именно та начинается, но знала это так же ясно, как то, что когда-нибудь Акулина перестанет прятаться за более «мягкими» именами.
Ей нужно было сделать всего несколько стежков. Это не так страшно.
Не так страшно, как пьяное дыхание звуковика и его тусклый взгляд.
Не так страшно, как лестница без перил, и громкие крики «С Новым годом!», и далекие хлопки фейерверков, и целая ночь, которую Уля не могла вспомнить – после нее она перестала пить. И впервые купила тест на беременность.
Не так страшно, как пустые глаза вожатого, которого она нашла за домиком у озера рано утром. Почему их отряд называли «крокодилами»? Почему совсем недавно один такой чуть ее не проглотил?
Не так страшно, как то чувство, выбившее у нее из-под ног землю, – она сидела на качелях, и ей сообщили об аварии, и ночью ей снились бесконечные лестницы, бесконечные коридоры и курящие ангелы с глазами ее родителей.