Не так страшно, как трясина, вырывающая у нее из рук детей. Она побежала за помощью. Она вернулась и вытащила мальчишку из болота – в ушах ее не смолкали детские крики. Иногда она все еще слышала их по ночам.
Не так страшно, как запах пыли и полыни, и марионетка, которая не могла вырваться и которая совершенно точно не была Улей… вот только была. Конечно, была. Возводила вокруг себя стены, чтобы больше никогда не обжечься. Рушила их и обжигалась снова. Потому что не могла иначе.
Не так страшно, как облепляющая ее темнота.
Щупальца – плети, помехи, как ни назови, – были повсюду. Они дышали бесконечным холодом космоса и неизвестностью пустоты; их выжигающий ледяной огонь проникал до самых костей, доставая то, о чем Уля и не подозревала. То ли выжимал ее, то ли выворачивал наизнанку. Уля шила. Чем был холод небытия по сравнению с ржавчиной металла, который отпечатывался на коже? То, о чем она не хотела вспоминать, оставляло за собой кровавые следы. Уля тянула нити из самой своей глубины. Уля не чувствовала пальцев.
«Как мозоли после трудового дня», – подумала Уля и стиснула зубы, чтобы родившийся где-то под ребрами крик остался внутри.
Уля тянулась, подобно дереву. Вверх, вверх, вверх. Стежок вверх. Стежок вниз. И снова вверх.
«В том, что с тобой случилось, нет ничего хорошего. Не оно сделало тебя сильнее. Оно случилось, и это было ужасно. Пусть оно послужит тебе. Нити бывают самыми разными». Уля тянулась: чувствовала, как хрустят позвонки, как напряжение превращает ее в оружие, которое никогда никого не убьет – кроме, может быть, ее самой.
Уля шила. Шила сосредоточенно: на этот раз у нее не было шанса на ошибку. Шила, глядя только на яркую, вымоченную самыми темными ее днями линию, которая выскакивала из-под каждого стежка. Уля старалась не обращать внимания на мешанину из звезд, помех и распадающегося на ленты космоса, висящего над ней. Тело ее немело, пальцы слушались плохо, но Уля продолжала шить. Ей оставалось совсем немного.
Придется разжать пальцы левой руки, чтобы дотянуться до края прорехи, чуть пододвинуть его вниз, приложить ровнее, захватить иглой. Придется, иначе Уля так и останется висеть между небом и землей, съедаемая Вселенной, которая не любит беспорядка.
Уля сжала зубы. Раз, два…
Земля ушла из-под ног. Конечно, никакой земли не было, Уля опиралась носочками на поручень.
Щупальца не дали ей упасть. Уля словно нырнула в прорубь, хотя никогда в жизни этого не делала. Ее поднимали все выше и выше, к прогалу люка, за которым дул несуществующий ветер.
Несколько прядок угодило туда, за грань, и рассыпалось звездной пылью. Еще немного, и прощай, голова.
Стежок. Рывок. Петелька. Узелок.
Уля разжала пальцы, и игла тихонько звякнула о кружку. Может, «кафкам» просто нравился белый цвет. Или керамика. Или предвкушение кофе.
Щупальца завяли, как лишенные света растения, превратились в тени на полу.
Уля оказалась там же: она не упала, а, наоборот, словно бы вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух и пытаясь согреться.
На ее блузке засыхали новые пятна крови. Стрелка плавно превращала колготки в сетчатые чулки. Подкладка юбки немного порвалась, но кто об этом узнает?
Лодочки все еще были влажными от болотной воды. На полу среди осколков валялись болты. На одном из них запеклась кровь.
Уля выдохнула, напялила чавкнувшую обувь, схватила чудом уцелевшую кружку и засмеялась.
И смеялась до тех пор, пока двери не открылись.
Глава 10
Двери открылись, когда Уля совсем этого не ожидала. И вместе с тем – именно в тот момент, который она ждала всю свою жизнь. Ладно, может, не всю, но большую часть точно. Большую часть, уместившуюся в одной поездке в лифте.
Какое-то время она просто стояла на месте, не в силах осознать того, что произошло. Металлические створки разъехались, и за ними оказался холл первого этажа: ковровое покрытие, которое давно стоило бы почистить, стойка с кучей часов и полусонными сотрудниками, огромные пыльные окна, за которыми шумел мир, и кофемашина. Самая обычная, такая, какой Уля ее и запомнила: огромный теплый холодильник, выплевывающий горячие напитки. И никакой тьмы. Никакой мглы. Никаких… Ничего такого, что сложно было бы объяснить. Ладно, технически Уля не до конца понимала устройство той же кофемашины. Или нюансов строительства высоток. Даже о погоде помнила лишь обрывки из школьной программы. Но речь шла не о них.
Уля сделала несмелый шаг вперед. И еще один. Качнулась, словно была на шпильках, и вышла из лифта.
Над позвоночником и по рукам пробежали мурашки. Там, откуда она вернулась, было гораздо холоднее, но, может, не стоило все-таки выбегать из офиса в одной блузке. У нее ведь была припрятана в шкафу специальная офисная кофта для экстренных случаев.
Уля мотнула головой, расправила плечи и вдохнула полной грудью.
Акулина была права.
Конечно, Улю могли и обмануть. Усыпить бдительность, позволить поверить, что всё в порядке, все вернулось на круги своя, а через несколько недель Уля услышит мерный шум механизмов, откроет глаза и окажется в лифте, среди гор зеркальных осколков, под мигающим светом ее нового солнца… Уля содрогнулась, и в этом уже была виновата совсем не прохлада фойе.
Любая древняя история расскажет тебе, что лучше не оглядываться в самом конце. Если убегаешь от опасности, это лишь усилит твой страх и украдет драгоценные секунды. Если хочешь замедлить врага, ничего из данных тебе волшебных даров – ни гребень, ни веточка, ни драконьи зубы – не сработает. Если хочешь вернуть мертвую возлюбленную – порыв оглянуться взвесит силу твоего доверия.
Где-то справа от нее сотрудница ответила на звонок приветливым щебетом, одновременно так похожим и так не похожим на интонации Геллы. Хотя та ведь только училась? Насколько помнила Уля, получалось у нее неплохо. Уля и сама была бы не против поучиться разговорам по телефону. Когда-нибудь. И желательно не в Ателье.
Акулина сказала, что не работает на них. Не работает, но наверняка видится с кем-то из сотрудников. А она так ловко управлялась с иголкой…
Уля знала, что лучше не оглядываться, и все равно оглянулась. Лифт сиял новизной и хромом. Зеркало отражало пол и часть фойе – как следствие, и часть Ули тоже, ее покореженные лодочки и порванные колготки. Лампочки радостно светили, целые и невредимые.
– Позвольте, – произнесли под самым ухом Ули, и она подвинулась, пропуская вперед загорелого мужчину в костюме, с аккуратной седеющей бородкой, портфелем и галстуком с комиксными страницами. Она будто в трансе наблюдала, как мужчина ищет взглядом нужную кнопку, тщательно на нее давит – и как его глаза вдруг расширяются.
«Он уже знает, что его ждет, – с ужасом поняла Уля. – Я должна это остановить».
Они положили ладони на створки одновременно: он на правую, она на левую.
– Вам…
– С вами все в порядке?
Мужчина нахмурился, переводя обеспокоенный взгляд с Улиных глаз куда-то ниже. Уля склонила голову: на ее блузке все еще красовалось наполовину застывшее кровавое пятно.
– О, пф-ф-ф-ф, – Уля замялась, фыркнула и махнула рукой. – Кровь из носа. Недоглядела. Я в порядке.
Уля была не в порядке, и незнакомец, будто почувствовав это или заметив по одной ее позе, – кто знает; кто только не появлялся в этих стенах, – переспросил.
– Точно ничем не могу помочь?
Уля улыбнулась:
– Спасибо, но нет.
Еще мгновение они смотрели друг на друга, а потом Уля поспешно проговорила:
– Хотя…
Незнакомец поставил перед створкой ногу. Так тоже делать не стоило.
– Хотя я бы на вашем месте поднялась по лестнице.
Мужчина чуть склонил голову в раздумьях.
– Я постоянно застревала! Думала, совсем не доеду! Вот и беспорядок такой огромный получился… – пробормотала Уля и стрельнула глазами на кровавое пятно.
Мужчина подумал еще немного и вышел из лифта.
– Пожалуй, стоит тогда кому-нибудь об этом сказать. И спасибо, иногда стоит лишний раз размять ноги. Берегите себя!
Он исчез за пластиковыми дверьми, ведущими к лестнице. Уля проводила его взглядом и снова уставилась на лифт. Он больше не казался ей таким уж страшным и вечным. Но она, пожалуй, тоже теперь будет чаще разминать ноги.
Уля еще мгновение смотрела на поручень и металл каркаса, залитый электрическим светом, а потом сделала шаг назад.
Двери закрылись. Лифт поехал вверх.
– Вот, возьмите!
Уля даже не заметила, что одна из девушек вышла из-за стойки и теперь стоит рядом, протягивая упаковку влажных салфеток.
– Спасибо. – Уля схватила салфетки из вежливости, блузку было уже не спасти.
– Присядьте пока тут; Яша говорит, у него в подсобке рубашка есть! Насчет лифта мы уже сообщили! – Девушка опустила взгляд. – А вот с колготками могу помочь я!
Она унеслась обратно за стойку, а Уля присела на краешек дивана, между кулером и огромным цветком в кадке. Окинула взглядом его раскидистые ветви и подумала, что он неплохо бы смотрелся в каком-нибудь доисторическом пейзаже.
Циферблаты над пустой стойкой – ну и переполох Уля устроила, всех сорвала с рабочих мест! – показывали местное время и время в еще нескольких часовых поясах. Но в этом не было никакой необходимости: прямо здесь одновременно сосредоточилось все время на свете. Уля видела его сама.
С ее места все теперь казалось слишком четким, слишком реальным – как когда телевидение перевели на цифровое вещание и дешевые вещи стали выглядеть дешевыми, а не винтажными. Фильмы теперь казались менее фантастичными и далекими, ужасы – менее страшными. Как с видеокассетами: записанные на них страшилки с обрезанными узкоформатными краями и дефектами пленки казались древними артефактами. Чем четче ты видишь монстра, тем он более понятен. Тем лучше ты можешь его объяснить.
Уля сомневалась, что о маяках, помехах и щупальцах ей расскажут на каком-нибудь семинаре по Кройке и Шитью (оба, конечно, с большой буквы). Впрочем…