Металл под ладонью казался слишком теплым, а сама ладонь – слишком потной. Уля потянулась было вниз, чтобы вытереть ее о юбку, и тут же остановилась. Да, конечно. Юбкой она ведь обмотала кулак. А колготки тут помогут мало. Уля махнула рукой – кто знает, чего она хотела этим добиться, – и таки вытерла ее о серую плотную ткань. А потом подняла взгляд.
Уля в зеркале казалась ей совсем маленькой. Не в масштабе Вселенной, а даже тут, в единственном пространстве, которое для нее существовало. Где она должна была быть если не гигантом, то хотя бы довольно заметной достопримечательностью. Может, все дело в том, что зеркальная Уля выглядела потерянной. И совсем немного испуганной – или много, кто знает. Ситуация была бы куда проще без зеркала. Или чужая компания, пусть и такая, была предпочтительнее даже, чем великанша в фиолетово-зеленом?
Уля нахмурила брови. Зеркальная Уля – тоже. Ее затянутые в цветные колготки ноги выглядели смешно, словно она была в шаге от того, чтобы превратиться в хоббита. Интересно, такой ее видят действительно высокие люди? И стесняются ли они своего роста? Часто ли вспоминают сказку о мальчике, который влез так высоко по бобовому стеблю, что пробил границы нормальности и вернулся домой с богатствами и злейшим врагом за спиной? Мечтают ли носить каблуки, чтобы подчеркнуть изгибы своих ног, или радуются тому, что никогда не придется себя ими истязать?
К слову, о каблуках… Уля посмотрела на свои лодочки и решила, что пора от них избавиться. Не насовсем, а на то время, пока она будет искать люк. Жаль, не получится просто щелкнуть пятками трижды и унестись прямиком домой, в приятную обыденность кухни, продавленность дивана и темноту, которую дарят шторы. Уля выскочила из обуви, отпихнула ее в сторону и приготовилась взбираться наверх. Наверное, стоило избавиться еще и от колготок, чтобы как следует вцепиться в поручень пальцами ног, но остатки глупого стыда все еще плескались внутри нее вместо кофе.
Уля налегла на поручень, подтянулась, оперлась на стенку ладонью и умудрилась закинуть наверх одну ногу. Будь поручень прямоугольным, все вышло бы немного легче и немного больнее. Но он был круглым. А Уля была невысокой. Даже если удастся встать на него, сможет ли она дотянуться до потолка? Отсюда казалось, что еще как. Но теперь, когда часть Ули повисла в воздухе, все вдруг оказалось в подвешенном состоянии.
Сердце колотилось где-то в районе горла, и Уля попыталась сглотнуть, чтобы утихомирить его хоть так. Она решила подумать о том, что внизу ее ждет кофемашина, и забыть, что на тринадцатом этаже ее ждет дедлайн. Не то чтобы это сильно помогло. Не думай о белой обезьяне и все такое. Дедлайнов, как оказалось, боялись не только те, у кого они маячили за спиной. Впечатлилась даже леди с самодельной шляпкой. Странная все-таки реакция… Но, может, она говорила о чем-то другом? Или совсем не знакома с внутренней кухней редакции? Тем более их редакции. Не то чтобы это был вопрос жизни и смерти вопреки названию. Кто вообще придумал совместить мертвецов и границы в таком контексте? Откуда появилась линия мертвых? Уля подумала, что ей как журналисту стоило бы знать и это тоже, но в голове только бился сам вопрос, без ответа. Вот был бы у нее телефон…
Она выпрямила обернутую юбкой руку – та мелко дрожала с непривычки, отжимания не были Улиной сильной стороной – и прижалась щекой к металлу стены. Уля услышала бездну, шумящую по ту сторону лифта. Полутьму – или темноту, кто знает? – в которой он несся, словно боялся опоздать. Дыхание самой Ули слилось с гулом пустоты. Взмокшие волосы лезли в глаза. Уля на мгновение зажмурилась и задышала через нос. Волны дыхания накатывали на нее с такой силой, что кружилась голова. Оставалось только выпрямиться. Подняться на поручне и упереться в зеркальный потолок. А там… дело за малым.
Сердце и не думало успокаиваться. Уля выдохнула, смахнув с лица прядки, досчитала до трех и начала подниматься…
Боль разверзлась в ней, как давно спавшее жерло вулкана. Расцвела огненным цветком, которого так боялись в джунглях Киплинга. На мгновение Уле показалось, что вся ее левая нога превратилась в раскаленный прут, который кто-то по ошибке прикрутил к ней. Словно люди – всего лишь требующие починки куклы и кто-то решил, что это лучший способ помочь. Какой-нибудь слишком уверенный в себе небожитель, думающий, что людей слепили из глины на заре времен и железо, конечно, только улучшит ситуацию.
Уля не сразу поняла, что оказалась на полу. В голове шумело, во рту появился привкус железа. Неприятный и четкий. Уля пошевелила языком и поняла, что прикусила щеку. Изнутри. Что ж, это лучший вариант. О худшем думать не хотелось.
Руки дрожали, но она скинула с одной из них ткань и приподнялась, игнорируя тупую пульсирующую боль в ноге. Приложилась лбом к поручню. Зашипела, едва решив сменить положение. Открыла глаза – и когда успела зажмуриться? – и, повернувшись, оперлась спиной о стену. Подтянула к себе ушибленную ногу, но снова зашипела, едва коснувшись коленки пальцами. Попыталась оценить масштаб трагедии.
Крови было немного. Слабое утешение: от коленки и почти до самой ступни тянулась красная полоса. Колготкам, которые Уля так берегла, пришел конец. Не то чтобы полный, они все-таки неплохо держались, но надеть их куда бы то ни было Уле уже не светит. Если только на зомби-вечеринку. Западный Хеллоуин сейчас с упоением отмечали во многих конторах города; исключениями не были ни редакции печатных и онлайн-изданий, ни телеканалы. В прошлом году, когда Уля еще была на испытательном сроке, она пришла в костюме Снежной Королевы, который остался у нее со школы. Она доработала его по случаю: добавила грима, пластиковых клыков и прозрачных когтей как бы изо льда. Все-таки были свои плюсы и в низком росте, и в том факте, что Уля мало изменилась со времени, когда играла Снежную Королеву для младшеклассников. Она была дублершей и до самого конца не знала, что ей все-таки предстоит выйти на тесную, покрытую линолеумом сцену, в углу которой совсем не к месту стояло фортепиано. Они сыграли сказку три раза подряд. К концу второго затисканные розы завяли, но новые взять было неоткуда – пришлось доигрывать так, с почти символично поникшими цветами, которые, к сожалению, не расцветали снова в финале.
Уле повезло. Повреждения свелись к ссадине. Коленка уже начала покрываться застывающей корочкой. Стоило все-таки снять колготки, но у Ули все равно не было с собой ничего, чтобы на всякий случай обработать рану, даже такую небольшую. Как говорила все та же бабушка, береженого бог бережет. Правда, она не уточняла, какой, а Уля наверняка знала, что та не ходит в церковь и читает на ночь совсем не те молитвы, которые звучат в большинстве соседских домов.
Уля глянула на двери лифта и все еще темную панель, затем опустила взгляд ниже. Кружка больше не стояла в центре кабины. Уля повертела головой – та немного кружилась – и обнаружила кружку в одном из углов. Видимо, зацепила, когда упала. Та казалась целой, и Уля не стала проверять. А вот себя проверить стоило.
Она села поровнее – получилось удивительно легко. Да, нога болела, но уже не так дико. Руки почти перестали дрожать. Юбка теперь одиноко висела на предательском поручне. Уля вытянула обе ноги, потом снова согнула. Повторила это еще несколько раз. Ноги слушались. Пульсирующая боль отступала. Уля, вопреки всему, улыбнулась и посмотрела вверх.
Зеркальная Уля висела в лифте вниз головой и тоже улыбалась. Кажется, чуть более фальшиво, чем Уля внизу. Примерно как та леди, спешащая на интервью.
– Так, – выдохнула Уля в полутишину движущегося лифта. – Еще разок.
Она ухватилась за поручень. Взгляд упал на примостившиеся рядом лодочки, которые она каким-то чудом не задела. Стояли себе ровненько, словно хозяйка скинула их у дверей и юркнула в гостеприимный дом. Но Улины двери оставались закрытыми. А когда открывались… скажем так, она не была к этому готова. Люди привыкают ко всему. Даже к такой странной вещи, как вечно движущийся лифт. Так подумать, в каком-нибудь научном сообществе за него бы отвалили кучу денег. Или, что вероятнее, выдали бы премию, а лифт бы присвоили себе и получали за его вечное движение денежки до скончания веков.
Картина вырисовывалась не радужная, и Уля подумала, что лифт должен остановиться. Если она не умерла, не спит и все еще находится в том мире, где законы физики хоть что-то значат. Впрочем, Уля не чувствовала голода и усталости, только чертову боль, и это шло вразрез с парочкой научных констант. Тревожные новости для того, кто не может даже сыграть в Candy crush, чтобы хоть как-то скоротать вечный путь в ад.
Будь у Ули телефон, она смогла бы вызвать кое-кого получше Чипа и Дейла. Или, по крайней мере, кое-кого побольше. И даже если бы сотовая связь не ловила здесь, в лифтовой шахте посреди ничего, Уля хоть могла бы отвлечься.
Ей вдруг стало себя безумно жаль. Настолько, что вернулась стадия отрицания. Или гнева. Или торга? На какой из них принято поливать все вокруг слезами?
В детстве все просто: если ты падаешь, то слезы льются сами, иногда целыми водопадами и так быстро, что не успеваешь остановить. А когда ты становишься пустым, боль постепенно исчезает. Превращается во что-то терпимое. Во взрослом возрасте жалость к себе может превратиться в ужасное оружие саморазрушения. И в то же время совсем без нее ты рискуешь лишиться и страха. Превратиться в идеального солдата, который бросается на всю колючую проволоку, попадающуюся по пути. Бывает время для всего. В том числе и для жалости к себе. Пусть мимолетной. Пусть едва позволимой.
Но сейчас у Ули не было на это времени. Конечно, она могла бы поспорить, что на самом деле располагает всем временем на свете, но кто бы знал наверняка? Если кто и мог освободить ее из лифта, то только она сама.
Уля смахнула слезы, поднялась и вперила взгляд в потолок. В зеркале отражалась только решимость. Больше никакой вечности. Совсем скоро Уля отсюда выберется.
Она схватила левой рукой одну из лодочек, а правой сгребла свернутую в комок юбку. Прицелилась. Накрыла тканью голову.