И бросила обувь вверх.
Наверное, ей стоило все-таки для начала подняться. Или хотя бы получше прицелиться. Если бы лодочка расколола зеркало, то осколки его оказались бы повсюду: в Улиных волосах, в стрелках на колготках… даже в лежащей на боку кружке. Но лодочка беспомощно стукнула в потолок и вернулась почти на то же место, с которого Уля ее подняла. И о чем она только думала? Ах да. Она не стала думать, а решила сразу перейти к действиям. Что ж. Не самое удачное решение.
Уля снова посмотрела на лодочку, потом на зеркало. Ни трещинки. Ничего. Не идеальный результат, но все же результат. Уля подхватила обувь под мышку, поднялась, опираясь о стену, ударилась о поручень, а потом завернула одну лодочку в ткань юбки. Взвесила ее на ладони. Ухватила хорошенько, отправила вторую на пол, а потом снова поползла вверх. На этот раз – чуть медленнее. Чуть осторожнее. Снова привалившись щекой к стене, за которой шумела бесконечность. Или что-то попроще, вроде механизмов подъемника.
Левая нога едва удерживала ее, и Уля почти подпрыгнула, чтобы встать на поручень. Как заправская циркачка, оп-ля!
Одну руку она вытянула вверх, распластав по стене. Зажатая во второй лодочка держала ее, просунувшись между поручнем и стеной. Осталось только выпрямиться. И молиться, чтобы хватило роста.
Уля открыла глаза, только выпрямив ноги. Левая протестовала и немного пульсировала. Правая дрожала. Уля бездумно смахнула пальцами пару прядок с лица, начала заваливаться назад, но на этот раз среагировала быстрее: вытянула вверх руку… чтобы упереться ею в зеркало и остановить падение.
Уля выдохнула и снова прижалась к стене, что есть силы давя на ладонь. Роста ей хватило. Едва. Она упиралась в потолок почти всей ладонью. Равновесие куда-то сместилось, и Уля почувствовала, как одна нога – левая – заскользила по круглому поручню…
– Держись! – беззвучно крикнула зеркальная Уля вместе с Улей настоящей, и она тут же обхватила поручень пальцами ног – часть их оказалась на свободе благодаря стрелке.
Обернутая серой тканью лодочка все еще каким-то чудом оставалась у Ули в руке.
Она перевела дух и глянула вниз. Отсюда все казалось еще меньше, чем прежде. Крохотный коробок три на три шага. Кружка в углу. И… и что-то рядом с ней?
«Вы там, кажется, что-то обронили», – сказала незнакомка в самодельной шляпке.
Единое кольцо.
Уля тряхнула головой. Лезущие в глаза волосы отступили.
Она была не котом. Она была насекомым в спичечном коробке.
Уля встретилась взглядом со своим отражением. В ее глазах отражались лампочки, расположенные по краям зеркала, и Уле подумалось: было бы здорово протянуть руку и очутиться по ту сторону зеркала. Подальше от безвыходного лифта, от дедлайна и ноющей левой ноги.
Она опустила голову и сжала кулак. Замахнулась. Ударила по зеркалу так сильно, как только смогла.
В лифте пролился дождь.
Большинство осколков были огромными. Они упали вниз со звуком, которого Уля не слышала ни разу в жизни. Даже в лето, о котором хотела забыть – когда она случайно разбила окно, – звон был совершенно другим. Не разрывающим перепонки. Не похожим на треск разбитого сердца. Уля не поняла, почему ей пришло в голову именно это сравнение. Может, все дело было в зеркальной крошке, которая застряла в ее волосах.
Один зеркальный осколок в глаз и один в сердце. Достаточно, чтобы начать видеть мир совсем по-другому. Если верить сказкам, конечно. Но Уля никогда не была Каем, зато ей довелось побывать Снежной Королевой. Она скрипнула зубами и ударила по зеркалу еще раз.
Крошка какими-то неисповедимыми путями попала ей за шиворот, но осколки – на этот раз чуть поменьше – просыпались в угол с кружкой. Какое-то время Уля не смела поднимать голову и только прислушивалась к тому, как лифт насмешливо продолжает движение. Словно ничего не случилось. Словно он не стал объектом вандализма одной отчаявшейся журналистки.
А потом…
Люк был на месте – громоздко темнел прямо между острыми гранями оставшегося зеркала. Словно выпал из приключенческого фильма на радость Уле.
У нее заныли щеки – так широко она улыбалась. Улыбка эта отражалась в уцелевших фрагментах зеркала и испугала бы Улю, если бы она посмотрела на себя со стороны. Но так ли это важно, когда почти над нею, всего в нескольких сантиметрах, – выход? Выход хоть куда-нибудь. Если повезет – в шахту лифта, из которой можно выбраться. Какой бы бесконечной она ни была.
Уля уперлась в потолок обеими руками – лодочка отправилась вниз за ненадобностью и зазвенела, упав на осколки, – и встала поудобнее. А потом потянулась к люку. Роста хватало, чтобы удостовериться: он ей не привиделся. Он в самом деле был. Темный квадрат, от одного вида которого Уле хотелось плакать от счастья.
Покрасневшие от натуги пальцы уперлись в край люка. Даже на ощупь он казался старым. И это было странно, лифт ведь практически сиял новизной. Уля покрепче сжала серую ткань и стукнула рукой по люку. Тот отозвался глухим, почти жалостливым звоном. Словно его задело то, что его нашли. Словно он был злодеем в конце игры, до которого нужно было добираться кружным путем, но герой случайно обнаружил короткий и оказался в его палатах в первой же главе.
Но поддаваться люк не планировал. Уля сделала несколько осторожных шагов влево, чтобы упираться в потолок стало еще удобнее. Жаль, поручень тянулся только по одной стене. Будь они везде, это упростило бы Уле задачу.
Она толкала люк со всей силы. Снова и снова, вися над бездной зеркальных осколков и чувствуя, как пот струится по лицу, волосам и воротнику блузки. Уля сжимала зубы и давила. Выпрямлялась с такой мощью, что чувствовала себя Атласом, держащим мир. Только поблизости не было Геракла, который мог бы ее подменить. Да и нога продолжала саднить.
Что-то она делала не так.
Нужно было остановиться и подумать, потому что еще немного, и Уля рухнет вниз, не в силах больше держаться в положении, в котором даже представить себя прежде не могла. Между небом и землей. Между расколотым небом и усеянной осколками землей, по которой теперь нужно было ступать с превеликой осторожностью.
Люк не поддавался. Уля снова подула на мешающие пряди и замерла, посмотрев вниз.
Из осколков на нее смотрела зеркальная Уля, явно недовольная тем, что ее стало слишком много: в каждом кусочке по одной, а вместе – целая армия. И у каждой – свой дедлайн, все еще темнеющий на горизонте, как гроза, о которой не предупредили в вечерних новостях.
Она добралась до люка. Это было хорошо. Но она не думала, что открыть его будет так сложно. Уля подняла взгляд и прищурилась. Свет от близких лампочек чуть слепил, спина начала ныть, но главное Уля заметила. Огромные и такие же темные, как и сам люк, болты. До одного из них она почти могла дотянуться – и на раз-два!
Пальцы скользнули по граням. На ногтях остались белые следы. Уля подавила желание сунуть руку в рот, чтобы хоть как-то притушить вспыхнувшее пламя боли, и попробовала повернуть болт еще раз. А потом еще раз. И еще. Сжала зубы. Зарычала.
– Давай же! – вытолкнула она сквозь зубы и почувствовала, как легкие превращаются в меха, разжигающие огонь ее ярости. Или отчаяния? Они походили друг на друга как близнецы, и Уля пока не умела их различать.
Пальцы продолжали скользить, боль – расти, а отчаянная ярость – занимать собой все освободившееся внутри Ули место. Люк не поддавался. Не мог поддаться. И Уля поняла это, уже поняла, но если она сдастся, что ей останется?..
Она потеряла счет времени. Каждый удар теперь иглами впивался в кожу и прокатывался болью до самых локтей. В какой-то момент она перестала чувствовать пальцы – словно отморозила их, совсем как в тот день, когда решила лизнуть трубу на морозе. Даже не на спор, а просто из любопытства – и оставила на ржавеющей железке узор из верхнего слоя языка и капельки крови. Такие же падали вниз, на осколки зеркал. В какой-то момент пальцы Ули поймали пустоту, и она упала следом.
Падение было быстрым. Уля успела только зажмуриться и инстинктивно закрыть лицо руками. Почувствовать, как в ссадину на ноге впиваются зеркальные крошки. Зашипеть от боли. Она не помнила, как перевернулась, зачем перевернулась, но, открыв глаза, увидела дразнящий ее проем с темным люком, который мог открыть только техник. И только с другой стороны (чтобы она еще раз доверилась фильмам!). Пара лампочек замигала и погасла. В голове у Ули словно гудела целая туча пчел, и она махнула рукой. Подумала, как это смешно звучит: пчелы в Уле. В улье. Выдавила из себя смешок – грудь тут же протестующе взорвалась огнем.
Уля подняла руку, чтобы закрыться от света, и на лицо упало несколько капель. Наверное, красных, судя по нескольким порезам на тыльной стороне ладони. Голова закружилась, рука вдруг стала весить целую тонну, и пришлось ее быстренько опустить.
Она ударилась об осколки зеркал, и Уля закричала. Наверное. Потому что не услышала своего голоса, но определенно открыла рот.
Сейчас было самое время звать на помощь.
Хотя бы Спасателей.
Глава 5
Уля никогда не думала, что умрет в лифте.
То есть если бы кто-нибудь спросил у нее, как она хочет умереть, она бы ни за что не ответила: «В лифте, в своих любимых колготках и блузке, среди забрызганных кровью зеркальных осколков, похожая на героиню сюрреалистичной картины с каким-нибудь претенциозным значением». Рисуй Уля такую картину, она бы наметила кровавые пятна в форме одного из паттернов теста Роршаха. Просто потому, что могла. Хорошо, что Уля рисовала на уровне «я научилась срисовывать цветы из учебника биологии в третьем классе, и больше у меня ничего не получается» и занималась этим только на скучных собраниях или безнадежно застряв в пробке.
Если бы у нее спросили, как бы она, скорее всего, умерла… в этом ответе тоже не было бы лифта. И зеркал. И даже падения – если только с лестницы, вздумай она полезть поменять лампочку или развесить новогодние украшения.