«Я вас слушаю, Владимир Иванович», – президент был как всегда спокоен, и его голос почти не дрожал.
Профессор и президент встретились глубокой ночью в университетском парке, где двенадцать лет назад они отмечали защиту дипломного проекта.
– Я, в общем-то, попрощаться пришёл, – мрачно сказал Малинин вместо приветствия.
– Сергей! – Рогов был в полной растерянности. – Что с тобой? Неужели ты готов так просто сдаться именно сейчас, когда ещё есть надежда…
– Владимир Иванович, надежды нет. Вы взрослый человек и должны понимать, что сейчас происходит.
– Но я не понимаю… И остальные не понимают. Сергей, пожалуйста, объясни мне, объясни людям, которые голосовали за тебя два года назад!
– Нет. Мне нечего объяснять. – раздраженно ответил Малинин.
– Но как же выборы? Ведь можно…
– Выборов не будет. Всё уже выбрали за нас. За меня, за вас и за всех остальных.
– Как? Почему? Ты бы мог ещё раз участвовать, ты бы мог сделать всё по-другому.
– Профессор. Я не смогу участвовать в этих, а также в следующих выборах. Меня убьют. Как только моё физическое присутствие и моя подпись будет не нужна, меня не станет, – буднично и обречённо сказал президент.
– Нет, я не верю! – замотал головой Рогов. – Этого не может быть! Они не могут просто так взять и уничтожить человека, которого теперь знает весь мир!
– Они уже это сделали, Владимир Иванович. Весь мир знает не меня, а их.
– Сергей, я не понимаю…
– Трехмерные модели, – вдруг резко произнёс президент. – Вы думали, что это разработки для фильмов и видеоигр? Развлекательные безделушки? А знаете ли вы, что половина всего, что вы видите сейчас по телевизору – иллюзии? Нарисованные на компьютере предметы и люди. Я – самая большая иллюзия. Я уже почти не существую. Профессор, они разрабатывают новое поколение устройств – трансляторы, чтобы окончательно стереть грань между обманом и реальностью.
– То есть, в телевизоре ты сейчас тоже нарисованный? – профессор пытался хоть немного осознать полученную информацию.
– Естественно. А кто же в данный момент даёт пресс-конференцию и призывает народ голосовать за Правдина?
– Правдина? Это тоже модель?
– А вот это уже совсем не важно, профессор. Правдин – это они. Правдин – это то, что было до меня и то, что останется после. Я пытался. Я честно пытался. Но я не могу сражаться с тем, что корнями проросло в Государство и запустило свои щупальцы в каждого его жителя. Против меня не люди. Против меня – история. А теперь, когда вы знаете всё, я прошу вас простить меня. Я не смог сделать ничего из того, что мы с вами планировали. Люди, которые доверились мне, опять погрязли в нищете и преступности. Никто уже не читает книг, никто не рисует картин, не разрабатывает новые устройства, не покоряет космос. Владимир Иванович, я не справился. И я врал, когда говорил, что сделал всё, что мог.
– Нет, Сергей, ты не врал. Ты сделал очень многое, и наше Государство никогда не будет прежним! Люди, впервые за столько времени получили такой шанс! И ты считаешь себя вправе лишать их последней надежды?
– Владимир Иванович. просто поверьте мне, как верили все эти годы. И очень внимательно выслушайте. Если вам дорога ваша жизнь, ваши родные и близкие, сделайте вид, что не знаете меня. Они, конечно, рано или поздно выйдут на вас, но я приложу все усилия, чтобы вы не пострадали. Но когда меня не станет, вам придётся защищать себя самому. Поэтому, пожалуйста, профессор, позаботьтесь о своей безопасности как можно скорее.
– Сергей, а как же ты?
– Не волнуйтесь, Владимир Иванович, о себе я тоже позаботился, как мог. Сейчас я вам скажу последнюю вещь. Есть одна деталь, по которой можно отличить иллюзию от реального человека. Я покажу её вам. Это все что я в силах сейчас сделать.
Этот разговор Рогов запомнил на всю оставшуюся жизнь, а именно, ровно на 9 месяцев и 15 дней.
Когда Владимир Иванович вышел из университетского парка, было уже шесть утра. Новый день принёс новую жару и новые испытания, но профессору было уже всё равно. Он хотел позвонить домой, но ждал, когда откроются магазины, работники которых ещё не успели начать забастовку. Ему нужна была бутылка водки. Нет, две бутылки, потому что думать нужно было долго, а в трезвой голове вертелась только одна идея – сбежать на какой-нибудь заброшенный приусадебный участок и сидеть там, пока город не остынет от выборов и летнего зноя.
Подходя к дому, совершенно вымотанный и плохо соображающий, профессор остановился возле киоска с газетами и безделушками, зацепившись взглядом за какую-то вещицу, выпирающую со второй полки. Немного подумав, он медленно подошёл к окошку. Продавщица, уже знакомая ему разговорчивая женщина возраста ближе к пожилому, радушно улыбнулась.
– Влааадимир Ивааанович, давно вас не было! Журнальчик присматриваете?
– Нет. Дайте мне слоника, – отрывисто проговорил Рогов. – Вон того, со второй полки.
– Ой, такой миленький, мягкий! – затараторила продавщица. – Смотрите, у него даже кнопочка внутри есть, нажмёшь – и он поёт, а вот, гляньте-ка, ушами зашевелил! Прелесть!
– Давайте.
– Внуку подарите? – поинтересовалась женщина, не замечая подавленности своего покупателя.
– Да, – коротко и сухо ответил Рогов.
– А Настеньке что не возьмёте такого же? – зарплата продавщицы напрямую зависела от количества проданной мелочевки. – Младшие, они же всегда за старшими тянутся. Тем более, Боренька у вас прям мужчина уже. Смотрю я на него и думаю, ну точно полководцем вырастет. Всегда такой спокойный, рассудительный. Тьфу-тьфу-тьфу, лишь бы детки здоровыми росли!
– Да, здоровье сейчас главное, – говорит себе под нос Владимир Иванович и, забирая две одинаковые игрушки, торопливо идёт к своему дому мимо небольшого холмика, пахнущего влажной утренней травой.
Государство готовилось к Дню Всенародного Голосования.
Глава 3. 2070
Работа не клеилась. Весь день Борис пытался подобрать подходящий цвет вражескому танку, который он рисовал для детской обучающей трансляции. Но всё было не то. Один был слишком глубоким, другой отдавал в синеву, третий вообще делал танк похожим на бесформенную лужу грязи. Борис злился на себя и на танк, но всё равно продолжал работать. В соседней комнате опять ругались, и это тоже отвлекало и мешало сосредоточиться. Вдруг в коридоре хлопнула дверь, и почти сразу же в его комнату ввалился Слава.
– Здорово, сосед! – почти прокричал он.
Борис поморщился, но тоже поздоровался.
– Рисуем? – Славик явно не собирался ограничиться приветствием, и Бориса накрыла тоска.
– Да, вот заказ, – ответил он в надежде, что танк не сильно заинтересует соседа. Но, конечно же, он был неправ.
– Таааак, – протянул Слава. – Что там у нас? Танк! Боевая машина! Замечательно! Просто шедеврально! А что, раскрасить его не надо было? А и правда, пусть так ездит, чего зря краску-то переводить?
– Я как раз этим и занимался, – стал оправдываться Борис. – Пока ты не пришёл.
– И, как вижу, вовремя пришёл. А то ты тут совсем стух в одиночестве. Я прям как почувствовал, что тебе необходимо вдохновение, и принёс его прямо в твою унылую комнату, – сосед продолжал бомбардировать Бориса своей неуёмной энергией и грубоватым юмором. – Так-с, приступим? Лично мне всё ясно. А тебе? Вот ты сам скажи, Борис, что в твоём танке не так?
– Ну раскрасить не успел.
– Нет, Бориска, дело не в раскрашивании. Раскрашивать и дети умеют. У тебя другая проблема.
– Нет у меня проблем, и я не Бориска, – тоска постепенно переходила в раздражение. Славик сделал вид, что не услышал.
– Твоя проблема, – с нажимом повторил он, – в отсутствии концептуальности! Вот в чём смысл этого танка?
– Он вражеский, злой и всех убивает. И тебя сожрёт, если будешь мешаться.
– Какую мысль он несёт в этот мир, что воплощает? В чём его внутренний конфликт? – не унимался Славик.
Борис представил себе, как гусеницы танка подминают под себя худощавое тело соседа, и ему стало чуть легче.
А Слава тем временем продолжал свой затянувшийся монолог.
– В каждой вещи, в каждом человеке есть свой внутренний конфликт. И наша задача как художников – вскрыть его, обнажить перед зрителем, заставить сопереживать, и через этот каратсис – очиститься. Я знаю, я обучающую трансляцию смотрел. Второго уровня, к твоему сведению. Кучу денег потратил. Ты бы хоть сердечко ему на боку нарисовал что ли, вроде как тонкая ранимая душа под неприступной железной бронёй.
– Это для детей рисунок.
– А, ну тогда это всё меняет. Тогда зайчика, по-любому.
– Слоника… – съязвил Борис.
Славик на секунду задумался.
– Не, слоник не пойдёт. Слоны не концептуальные.
– Зато умные (в отличие от некоторых), – Борис надеялся, что не сказал это вслух.
– Умные? А ты что, с ними разговаривать что ли собрался? Обсуждать ситуацию на западном фронте? Или, может, в карты играть?
Борис с удовольствием поговорил бы сейчас даже со слоном, да хоть с мухой, но только не со своим надоедливым соседом.
– Запомни, Бориска, концептуальность – вот что сейчас нужно людям. Лично для тебя абсолютно бесплатный совет. Везде ищи внутренний конфликт. Но не в себе, конечно, хотя, у тебя его, кажется, и так нет.
Борис промолчал, не теряя надежды, что разговор наконец-то закончен.
– И вообще, чего это ты всё войну рисуешь? Как ни зайду – очередной шедевр для министерства обороны. У тебя с ними пожизненный контракт что ли?
– Вроде того, – коротко ответил Борис. Повисла пауза, во время которой он вдруг случайно перехватил взгляд Славика и с ужасом обнаружил, что не успел убрать под подушку свою детскую книгу, которую использовал для калибровки цвета голограммы. Сосед моментально подскочил к кровати, опередив движение Бориса, подцепил твёрдую обложку и с варварским хрустом раскрыл её.
– Слава, – Борис старался говорить спокойно и убедительно, – Положи, пожалуйста, на место мою вещь!