Кажется, что-то обрывается вокруг. Через пару мгновений я понимаю, что оборвалась я сама: кончился воздух в легких, свело судорогой горло, и я замолчала.
— Вот так. Сейчас я тебя опущу, — я начинаю чувствовать его пальцы на своей шее и понимаю, что мне должно быть больно, но боли нет, — и все объясню. А ты не ори. А мне надо осмотреть медведя.
Ноги касаются земли, и я пытаюсь встать на них, но почему-то падаю. В этот момент кто-то подхватывает меня сзади под руки, осторожно и ловко, не сминая крыльев, и шепчет что-то в ухо, но я разбираю только раза с третьего:
— Все в порядке. Это правда не он. Все хорошо. Слышишь? Это не он. Шеф жив.
Я понимаю, что меня держит под руки Черт, и по тому, какое горячее дыхание я чувствую на щеке и как нечетко он произносит некоторые буквы, делается ясно, что он сам частично превратился. Щеку мне колет жесткая щетина, я опираюсь на него, чуть не падая, но покрытые черной шерстью лапы держат сильно, и я остаюсь стоять.
— С ним все в порядке, — констатирует вампир. Медведь лежит на земле, и Виктор просто переступает через него. — Повреждений нет. Только сильный шок и что-то вроде гипноза. Думаю, скоро придет в себя.
Он подходит ко мне, пытаясь посмотреть в глаза, но я не могу удержать на нем взгляд, голова падает, крылья беспомощно пытаются биться за спиной, прижатые телом черного волка.
— Тащи ее наверх, — командует вампир, и Черт почему-то не возражает, — давай к Рассвету, я тут разберусь пока что.
Краем глаза я вижу какие-то неясные фигуры, мне кажется, что это Крапива и Вел, потом — что это Представители, и я начинаю дергаться, но волк шепчет мне на ухо: «Все хорошо…» — и я наконец сдаюсь. Мы идем куда-то вперед, я едва переставляю ватные ноги, но меня держат. В этот момент я замечаю, что воздух начинает сереть и мир куда-то уносится.
22
— Одна женщина овдовела молодой — ее мужа на охоте убил волк. Погоревав сколько положено и соблюдя все необходимые условности, она стала жить дальше. Ходила в лес, вела хозяйство. И вот однажды она зашла в лес дальше обычного, И тут ее окружила стая волков. Она уже собралась было принимать страшную смерть, потому что бежать было бесполезно, но попыталась влезть на дерево. С дерева ее, конечно, стащили и прижали к земле. И тут случилось странное: из леса вышел другой волк. Совершенно черный и порядочно больше всех остальных. Он подошел к ней и… мм… гхм… совершил… э… ну понятно, в общем. Через пять месяцев она родила ребенка. Который по достижении половой зрелости стал превращаться в волка. М-да… Считается, что отсюда и пошел ген оборотничества, который со временем распространился по свету… Тебе неинтересно? — Шеф отложил трубку и повернулся ко мне.
— Про зоофилию-то? Как может быть неинтересно! — Я вздохнула, продолжая разглядывать рисунок стен в кабинете Шефереля. Это был модный вариант, будто рабочие забыли разровнять штукатурку, а потом просто покрасили все, сделав вид, что так и надо.
С того момента, как я увидела Представителя, прошло уже три дня. На дежурства я не ходила, «восстанавливая нервную систему», как заявил Черту Шеф. Мне было безумно стыдно за себя — я даже оборотнем оказалась паршивым. Я и тут умудрилась все испортить до такой степени, что меня пришлось волочь Наверх самому капитану! Виктор, конечно, вывел группу наверх, ничего сложного в этом не было, но теперь я больше всего боялась столкнуться с ним где-нибудь в коридоре — после нашей дивной сцены знакомства я так капитально сбросила все свои «призовые очки». Об Оскаре я вообще молчу.
Шеф вздохнул и покачал головой:
— Чирик, к чему весь этот скепсис? Это легенды твоего мира. Ты же читала Библию, верно? Знаешь про Ноев ковчег, надо знать и про все остальное.
Я фыркнула, продолжая разглядывать стену. Она была вопиюще чистой — будто целое стадо уборщиц вылизывало ее каждый день.
— Я и в ковчег-то не особенно верю. А уж в то, что один мальчик умудрился разнести ген по всему свету, — и подавно. К тому же сложно представить толпу молодых вдовушек, радостно сношающихся со всеми видами животных! Особенно, — я покосилась на начальство, — с летучими мышами.
Шеф неодобрительно выдохнул:
— Ну что ты за человек…
— А я оборотень, — огрызнулась я.
— …неважно, — нахмурился он, — не перебивай. Во-первых, ты плохо слушала Оскара — достаточно занести ген, дальше работает подсознание. Во-вторых… Слушай, что с тобой?
— Я просто чувствую себя совершенно никчемной, понимаете? Я и будучи человеком ничего из себя не представляла, так и оборотень из меня не удался. Ну что такое, все нормально делают свою работу, а я не могу ничего сделать и только постоянно во что-то влипаю, и постоянно меня кому-то приходится спасать! Мне стыдно, в конце концов! Ну что мне делать?.. — Я подняла на Шефа несчастные глаза, надеясь увидеть в его глазах сочувствие и понимание…
…и наткнулась на две ледышки.
Его красивые губы скривились в презрительной гримасе.
— Пострадай где-то в другом месте, а то у меня сегодня эмо-угол не прибран, — его улыбка резала не хуже ножа.
Мне будто дали обухом по голове. Какое-то мгновение в ушах еще звучали его слова, а я сама смотрела на него, пытаясь понять, всерьез ли он говорит, — но через секунду уже вылетела из кабинета, едва сдерживая слезы.
Мне повезло: в коридоре почти никого не было. Я почти побежала по коридору куда-то в сторону, не разбирая дороги, стараясь только оказаться подальше от его кабинета и надеясь не встретить никого из знакомых. Вспомнилось, как он вместе с Оскаром спас меня, как успокаивал, отпаивая виски, как заглядывал на тренировки, — все казалось мне теперь пустым и смешным до горьких слез.
Я, вечное пустое место, надеялась, что, оказавшись среди таких же, как я сама, найду друзей. Надеялась, что эти люди, заботящиеся обо мне и ставшие моими учителями, станут и моими друзьями. Нет, они просто мои начальники — добрые и сердобольные, внимательные и приветливые, — но начальники. Я вдруг поняла, что совершенно одна, — даже среди себе подобных оказалась в средней массе никчемности. У меня был шанс начать жизнь заново — но я его упустила.
Заплакать не получалось, хотя очень хотелось. Я ругала себя за эту слабость как могла, объясняя, что я теперь не просто школьница, которая может выказывать свои эмоции как угодно, — бесполезно, слезы сводили горло, жгли глаза и не хотели отступать. Сколько бы я ни закаляла свое тело, внутри я осталась все той же слабой и слезливой девчонкой. Кто примет меня такой? Всем нужна глыба камня — как Жанна. Или бездна обманчивого обаяния — как Шеф. Или незаменимый Оскар. А я не нужна никому.
Я обвела взглядом пустой холл Института — внешней стены не было, только перила, и с пятого этажа мне были видны панорамные окна и пост Мыши. В НИИДе было на удивление тихо — видимо, одни ушли, другие еще не вернулись, а офисные уже разошлись по домам.
Постепенно я успокоилась, только мерзкий осадок на душе так и обвис сорванной паутиной. Она будто облепила все внутри и не давала выпутаться из ощущения «я самая несчастная», каким бы глупым оно ни было.
— И что это у нас тут происходит?
Я вздрогнула. Я так удачно избегала его эти дни, придумав кучу язвительных и остроумных выпадов, — и вот сейчас Виктор застал меня одну, обиженную, брошенную и почти плачущую.
Собрав волю в кулак и сжав пальцами край брючины, я повернулась к вампиру. Он стоял в полутьме коридора, прислонившись к стеклу и изящно изогнувшись. Черные брюки, черный свитер с закрытым горлом — кажется, это его личная униформа. По белому лицу растеклась недобрая, хищная улыбка, глаза глухо поблескивали в темноте.
— А что, здесь запрещено находиться? — попыталась съязвить я, одновременно нашаривая пачку сигарет по карманам. Несчастья преследовали меня даже здесь — она осталась в кабинете Шефереля.
— Здесь запрещено курить, — улыбнулся вампир, — но если вы на грани слез, то, наверное, можно.
Он протянул мне пачку и зажигалку. Крепкие Diablo. Вот уж воистину…
Я благодарно кивнула и затянулась, почти закашлявшись. Кажется, вампир был не такой уж сволочью. Неужели я обманулась на его счет?
Мы помолчали. Он неприкрыто разглядывал меня, я смотрела в сторону. Думать, что я могу вызвать у него какой-то интерес, помимо обеденного, было глупо, но я все равно начала краснеть.
— Обидели? — спросил он с усмешкой, но в голосе проскользнула нотка сочувствия.
Я пожала плечами, не поднимая головы:
— Я просто дура.
Он тихо засмеялся:
— Самокритика обычно не входит в число женских добродетелей, поздравляю, — и встал рядом, оперевшись о металлический поручень, идущий вдоль края этажа.
Я чуть улыбнулась — настроение начало исправляться. Я искала кого-то, с кем можно было бы разделить свою обиду, но он, кажется, сам нашел меня…
— Приятно видеть, что кто-то относится к себе трезво, без иллюзий, — продолжил вампир, глядя вниз, — а то каждый почему-то считает себя чем-то особенным. Каждый — никто, лишь молекулы серой массы. Вот, например, тот же этот ваш ген оборотничества, — последние слова он будто выплюнул. — Он делает человека другим, особенным? Ничуть не бывало. Все, как были, так и остались никем — просто жизнь стала немного сложнее. Он не приносит индивидуальности. Ее приносят время и опыт, возраст. Которого у большинства, — он обернулся ко мне, и разница между его улыбкой и холодностью, его глаз на мгновение ослепила меня, — нет.
Я моргнула раз, потом другой. Нет, он вовсе не собирался мне посочувствовать. Лишь поиздеваться. Добавить к тому, что уже заметил. Он просто играет со мной.
Я сжала кулаки до того, что в ладони впились короткие ногти, — какая ирония, то я не могла заплакать, а сейчас чувствовала, что злые слезы вот-вот хлынут. Нет, только не при нем, только не сейчас!
— Ну-ну, не надо плакать! — Виктор ухмыльнулся, изящно разгибаясь во весь свой немалый рост. — Жизнь оказалась не так сладка, как думалось, да, малышка?