Но это не человек. Это мой брат по образу. Он что-то кричит мне оттуда, снизу...
— Черна, держись! Держи себя в руках, постарайся оставаться на уровне!
В мозгу начинает медленно проясняться. Очень медленно.
Я моргаю. Осматриваюсь, и на мгновение у меня кружится голова: я под самым потолком, держусь руками за ту самую площадку канатоходца. Держусь. Руками. А что за мышцы сейчас напряжены до предела? Мозг почти кипит, пытаясь понять, что со мной. И тут на меня снова наваливается благословенный туман, но я стараюсь отогнать его и понять, что он пытается от меня скрыть. Вот так, аккуратно, без рывков... Что же я так не хочу принимать, что готова упасть в обморок на десятиметровой высоте?
Крылья.
У меня за спиной бьются крылья. Автоматически, без моего контроля — так человек моргает или идет. Или дышит. Как только я поняла эта и смогла почувствовать мышцы, ритм тут же сбился, и я полетела вниз. Взмах — вверх, взмах-взмах!...
Я зависла где-то посередине, совсем недалеко от Оскара. Я вижу его лицо. Вижу так ясно и четко, как не видела никогда. Я слышу, как бьется его сердце, вижу как бьется жилка под челюстью, отсчитывая пульс.
Я открываю рот, чтобы позвать его, но получается только хрип и писк.
— Довольно, успокойся. Ты молодец, молодец, — он осторожно подходит ко мне, боясь спугнуть, но он не человек, опасности нет, и я позволяю себе упасть еще немного ниже.
Он протягивает мне руки, взмах, меня подкидывает вперед, и я падаю в них.
— Молодец, девочка, молодец... — он гладит меня по голове, а я слышу, как стучит его сердце. Я держусь руками за его рубашку, а он аккуратно расправляет мои крылья, чтобы не сделать мне больно.
— Болит... — жалуюсь я. Болит и правда все тело, сбитые в кровь руки и особенно — спина. Где-то между позвоночником и лопатками.
— Успокойся, — шепчет он мне на ухо, — просто запомни, что ты сейчас чувствуешь и успокойся.
Я прикрываю глаза. Оскар. Тот, кто спас меня. Кто простил меня. Кто нашел меня. Оскар.
Покой. Доверие. Они падают на меня, как тяжелое одеяло, и я уже готова наконец провалиться в темное уютное ничто, но тут тело выворачивает, я выгибаюсь дугой — и наконец замираю. Я чувствую, что лишних мышц нет, я снова человек. Глаза закрываются, я понимаю, что он несет меня в мою «комнату», на кровать. Я уже почти сплю и успеваю только спросить:
— Оскар, кто я?
— Летучая мышь, — я слышу, как его голос улыбается мне.
Летучая мышь...
Я приоткрываю один глаз и смотрю на свою руку. Кожа гладкая и бледная, ни следа ударов. Только огромные когти царапают простынь.
Глава 10
— Что есть оборотень? Смесь человека и зверя. Что есть летучая мышь? Смесь зверя и птицы. Что есть оборотень — летучая мышь? Смесь человека, зверя и птицы. Матушка-природа отжигает... Ай!
Я таки попала в Шефа квадратиком льда, который в специальной грелке прижимала к голове. У меня была мигрень. И хотя сейчас от нее все равно хотелось сдохнуть на месте, это уже был детский лепет по сравнению с тем, что обрушилось на меня сразу после превращения. Она уложила меня в постель на три дня, я не открывала глаз и не могла шевелиться. Даже бесшумные шаги Оскара, когда он заглядывал ко мне, разрывали виски на части, а в самой черепушке провоцировали атомную войну. Утром четвертого дня я попросила есть и льда. Как только я приняла вертикальное положение и запихнула в себя детское фруктовое пюре со сливками, Оскар выдернул меня к начальству, несмотря на мои стенания. Услышав про мое превращение, Шеф несказанно обрадовался, услышав про форму — оторопел. Сейчас я утопала в одном из угловых кресел, пытаясь понять, кто вырывает мне глаза из орбит, если я прикрыла их ледяной грелкой. А Шеф изводил меня подтруниваниями.
— Зрелище было интересное, — признался Оскар, сочувственно косясь на меня, — я такого прежде не встречал. А ты?
— В том-то и дело, — Шеф раскурил трубку и выпустил в потолок колечко сизого дыма, — что такой вариант алогичен. Оборотень — сочетание двух элементов. А тут получается три. Это все равно, что превратиться в утконоса.
— Сами вы утконос... — слабо проблеяла я из кресла, — когда вы меня уже домой отпустите? Я устала... И дайте маме позвонить, — вдруг осенило меня.
— Звони, деточка, кто тебе мешает, — Шеф повернул ко мне проводной телефон в стиле «ретро», такие продаются в сувенирных магазинах. А я-то думала, кто их покупает! Оказывается, всякие нелюди...
Я отложила грелку на стол — как бы случайно прямо на документы Шефу — и набрала номер дома.
— Привет, мам! Это я!
— Чирик! — я услышала, как она улыбается. — Как ты там? И где это твое там?
По отстраненным лицам начальства я поняла, что они прекрасно слышат каждое слово. Да и скрывать мне от них было нечего, а вот помочь в формулировках они могли.
— Мое там... — я поймала взгляд Оскара и скорчила максимально паническую физиономию, — ну... Я не так уж чтобы очень далеко.
Мама хихикнула:
— Выкрутилась! Слушай, Чирик... — ее голос вдруг посерьезнел. — Я нашла кредитку у подушки. Ты знаешь, какая там сумма?
— Знаю, — мне вдруг стало неудобно, будто я ее украла, — мам, это мои честные деньги! Тут нет никакого обмана!
Она помолчала, я слышала, как она дышит в трубку. Когда мама заговорила, от ее шутливого тона не осталось и следа.
— Чир, скажи мне только... Мне не придется потом выбирать тебе цвет гроба и надпись на венок?
— Что ты! — я даже руками замахала. — Конечно нет! Тут все совершенно безопасно!!
— Деточка, — она вздохнула, — безопасно за такие деньги не бывает.
— Ну... — протянула я. И замолчала. Она была права. Эти два месяца я каталась как сыр в масле, получала бешеное содержание и немного информации под шутки и прибаутки. Потому что была человеком. Теперь же, когда мое превращение прошло во второй раз, я стала оборотнем в полном смысле слова, хоть и самым слабым. Куда меня пошлют, в чем будет заключаться моя работа — знает разве что Оскар.
Я постаралась прогнать эту мысль. Никому не хочется умирать молодым. Особенно мне не хотелось сейчас: когда я только начала овладевать своей силой, когда впереди маячила сладостно-длинная жизнь, а мир поворачивался новыми темными сторонами.
— Чирик, ты не с бандитами связалась, а? — голос у мамы был извиняющийся, будто она сама чувствовала, что говорит глупость. Начальство, хоть и чувствовало весь драматизм момента, хором хрюкнуло в рукава. Шеф что-то быстро написал на бумаге и пододвинул мне. Почерк у него был легкий, с наклоном, чуть вытянутый — я такого у мужчин вообще никогда не видела, обычно их каракули разобрать невозможно.
— Нет, мам, — я покосилась на листик, потом на Оскара. — Я тут с очень... интересными... людьми...
Боссы снова прыснули. Я погрозила им кулаком — не хватало еще, чтобы мама услышала! — и вдруг заметила на лице Оскара странное выражение. Он улыбался будто бы через силу.
— Нет мам, это не бандиты, — поспешила я успокоить родительницу, — они хорошие, правда.
— Ну ладно. Ты на этой работе надолго?
Я подняла глаза на Оскара, затем на Шефа. Они переглянулись. Оскар что-то быстро черкнул на бумаге и подсунул мне. На листе была нарисована восьмерка, я непонимающе подняла брови — восемь чего? Дней, недель? Оскар, засунув одну руку в карман джинсов, аккуратно повернул лист на 90 градусов. Я невольно вздрогнула и произнесла:
— Мам, я тут навсегда.
Она поняла меня. Я даже не надеялась на это, но она поняла и не стала меня отговаривать или что-то говорить про себя... Наверное, ее собственная потраченная впустую жизнь была достаточным аргументом. «Жить как угодно, только не зря» — однажды сказала она мне. И сейчас не отреклась от своих слов. Я пообещала, что буду по возможности забегать, но призналась, что в офисе придется практически жить — как и всем сотрудникам. Все было довольно-таки обычно, я чуть не прокололась в одном месте: когда она спросила, что такого особенного во мне нашли. Я захлопала челюстью, как вытащенная из воды рыба, но Шеф во время подсунул мне красноречивый рисунок: перечеркнутый рот и повешенный человек. Пришлось отделаться дежурной фразой «Прости, я не могу тебе сказать».
У меня было столько вопросов, что они никак не умещались в голове, и я в итоге не задала ни одного. Голова снова начинала гудеть от напряжения, и я отобрала свою грелку у Шефа, уже пристроившегося таскать оттуда лед в бокал с виски. Он проводил мою руку суровым взглядом.
— Киса, — тут же обратился он к задумавшемуся о чем-то Оскару, за что тут же заработал рык, от которого в углу затряслась пальма, — ты бы провел второй курс матчасти, а то как бы чего не вышло...
Я в своем кресле застонала: опять что-то запоминать, опять мне будут компостировать мозг! Неужели меня нельзя просто оставить в покое, чтобы я занималась своей работой?
— Кстати, — я безуспешно пыталась сесть в кресле прямо и выглядеть серьезно, — а что я теперь буду делать?
Оскар поднял взгляд на Шефа. Они долго смотрели друг на друга, наконец Шеф уронил: «Рано», — и стремительно вышел из кабинета. Оскар вздохнул и поднялся.
— Пошли, надо тебе еще кое-то объяснить.
Быть слабой и стать сильной — сложно. Деревянный стул в кабинете Оскара, который я раньше едва могла сдвинуть с места, повиснув на нем всем весом, теперь отлетал в сторону как пушинка. Я чуть не опрокинула весь стол, густо покраснев под осуждающим взглядом босса.
— Садись. И постарайся ничего не своротить.
Я послушно плюхнулась на ближайший стул и на всякий случай подтянула к себе руки и ноги, отложив грелку со льдом в сторону. Оскар задумчиво мерил шагами комнату. Когда он ступал на паркет, я слышала, как скрипят под его весом половицы. Слышала и как за окном шелестят под ветром листья. Как поскрипывает дерево, немного раскачиваясь из стороны в сторону. Слышала, как кто-то в туалете в конце коридора отматывает туалетную бумагу. Я слышала столько всего, что в пору было плакать, зажав уши руками. А еще я видела и чувствовала. Запах кожаных ботинок Оскара, его собственный странный запах — пряный и солоноватый одновременно, — запах дерева, которым тут было обшито все вокруг... Можно было сойти с ума. Я снова притянула грелку к себе и водрузила на макушку.