— Отойди от нее! — от проступивших клыков мне было трудно говорить, но даже иностранка-вампирша сейчас должна была понять меня по одному тону.
Катарина подняла на меня темные глаза.
— Кто это?
— ОТОЙДИ ОТ НЕЕ!!!!!
Она не двинулась с места, не шелохнулась.
— Кто это, Черна?
Я судорожно пыталась понять, как и куда ее ударить, чтобы она не успела причинить вреда маме. Бить в голову, обезопасив шею от клыков, а дальше надеяться, что я успею подхватить мать и унести вверх раньше, чем вампирша придет в себя.
— Не смей к ней прикасаться! — я чуть согнула ноги в коленях, готовясь к прыжку вверх. — Это моя мать, и если в тебе есть хоть капля чего-то человеческого, ты к ней не прикоснешься!
Катарина моргнула, на лице ее промелькнула какая-то мысль — слишком быстро, чтобы я успела уловить смысл. А потом она откинула мамину голову чуть назад и вбок, обнажая сонную артерию — и вонзилась клыками ей в шею.
Целую секунду я не могла пошевелиться, глядя, как на смуглой маминой коже проступают капельки крови, а на лице — боль и удивление. То же самое выражение, с которым я нашла ее тогда на диване...
Катарина все не поднимала головы, а я рванулась вперед, надеясь убить ее, просто убить на месте — но перед тем заставить обратить маму. И пусть она станет холодным умертвием — это лучше, чем просто холодной и мертвой!
Левая мамина рука бессильно дернулась и невольно прижалась к животу, который вдруг начал увеличиться в размерах. Ткань ее платья стала стремительно темнеть, набухать, сочиться тонкими струйками крови, и вдруг разорвалась под тяжелым натиском органов — я увидела, как наружу вывалился желудок, розово-красный кишечник, за ним темная медуза печени. Мама прижимала руку к ужасной ране, но не могла сдержать напора, и тонкие пальцы погружались в эту жуткую кашу, покрываясь каплями крови, которая прочерчивала красным все морщинки на коже...
И все пропало. Катарина стояла там, где и раньше, тяжело дыша, с расширенными глазами и трепещущими ноздрями, руки ее были сжаты в кулаки. А мамы больше не было.
Не было ничего. Ни ее тела, ни лужи крови там, где она стояла. Просто ничего. В одно мгновение ее фигура вдруг обернулась сгустком тумана — и растаяла. Моя мать снова была мертва. А я снова была одна.
Ноги у меня подкосились, и я кулем рухнула прямо на асфальт, не позаботившись о том, чтобы даже сложить крылья. Перед глазами снова и снова вставали одни и те же картинки: ее испуганные глаза, растерянная улыбка... Вываливающиеся внутренности и заливающаяся все кровь.
Я опустила голову на руки и пару раз моргнула. Меня трясло. Внутри все свело, очень хотелось заплакать, но глаза были сухими до боли. Катарина медленно подошла и, секунду постояв недвижно, опустилась рядом со мной на землю.
Внутри что-то свело — то ли сердце, то ли легкие — и стало больно дышать. Я несколько раз попыталась втянуть в себя воздух, но он не шел, только сиплый хрип вырвался наружу. Я попыталась закашляться, но воздух застрял наплотно, не давая двинуться ни туда, ни обратно.
Резкий порыв ветра за спиной, кто-то едва ощутимо задел кончик крыла, голова моя дернулась вбок — и шею обожгло резкой болью, чистой, как слеза. Я вскрикнула, инстинктивно пытаясь зажать ранку на горле, воздух наполнил мои легкие, а на глазах помимо воли выступили слезы.
И тут я разрыдалась. Уткнувшись лицом в руки, перемешивая слезы с каплями крови на руке, сложившись почти пополам, опуская голову к самым коленям — я просто сидела и плакала, пока хватало сил. Обо всем сразу: о маминой смерти — глупой и жестокой; о том, что Оскар, который тоже знал и любил ее, теперь так отдалился от меня, что я не видела его уже несколько месяцев; о себе, оставшейся одной в этом дурацком мире, где нет ничего хорошего, и за испытаниями наступают только новые испытания; о том, что почти умерла, и, наверное, лучше бы умерла; о том, что это сейчас передо мной был просто призрак, и что у меня по-прежнему не было никакого шанса ее спасти.
А Катарина сидела рядом и ждала, когда я успокоюсь.
Рано или поздно высыхают любые слезы, сколько бы их ни было. Высохли и мои. Наступило ощущение полного опустошения и дикой слабости. У меня не было сил даже убрать крылья или убрать когти на руках. Я аккуратно прислонилась спиной к чугунной ограде одного из деревьев, разложив крылья так, чтобы они не помялись. Кое-как попыталась достать из кармана сигареты, но когти мешались, и я только зацепила его, прорвав до самого низа.
Катарина, все это время недвижной статуей сидящая рядом, повернулась и ловким как у карманника движением вытащила сигареты и зажигалку. Не дожидаясь моей просьбы, достала одну, прикурила и отдала мне. Не произнося ни звука, развернулась и снова застыла. Я затянулась, кое-как придерживая тонкий цилиндрик двумя пальцами. Надо было бы превратиться обратно, но для этого надо найти точку покоя, а о ней сейчас не могло быть и речи.
Мы сидели и молчали. Я думала, что надо, наверное, что-то сказать ей, но слова как-то не шли. Не знаю, сколько времени прошло — наверное, не очень много. Я отстраненно подумала, что Вел наверняка уловила аномальное возмущение тумана и всплеск адреналина с моей стороны.
— Спасибо, — выдавила я из себя, наконец.
Катарина молча серьезно кивнула. Подняв голову, она смотрела на небо, недвижимо поблескивающее нездешними созвездиями.
— Классные крылья, — она кивнула в сторону моей спины.
— А... — я рассеянно отодвинулась от ограды и пару раз свела и развела их в разные стороны — почти как бабочка на цветке. Ощущение было приятным — все-таки они были большими и сильными, и это чувство вселяло некоторую уверенность. — Да. Спасибо. Я их тоже люблю.
Мы снова замолчали.
— Как ты дога?..
— Подумала, — Катарина развернулась ко мне. — Я просто подумала. Я знала, что твою мать убили, — я невольно дернулась. — А тут она. Меня проинструктировали о Представителях, о том, что они могут принимать любую форму, ориентируясь на атакующего. И здесь не бывает людей.
— Ясно, — я вздохнула и, прикрыв глаза, попыталась сосредоточиться. Раза со второго или третьего у меня это получилось, и когти исчезли вместе с крыльями. Когда я открыла глаза, Катарина внимательно на меня смотрела.
— Никогда не видела, как превращаются оборотни, — пояснила она, — я тут работаю несколько месяцев, но одна. Только первый раз со мной отправили вашего медведя. Он убедился, что я могу убить любого Представителя, и ушел. Никто не любит вампиров. Так что я никогда не видела.
Я чуть улыбнулась:
— Теперь насмотришься. Судя по всему, нас надолго решили оставить вместе.
Перед нами лежал Нижний Город. Прохладный ветер обдувал мое разгоряченное лицо, шелковым шарфом холодил шею. Показалась Луна — полная, тугая, низкая. Я подставила лицо лунному свету, как прихожанин подставляет лоб под благословение священника, и заметила, что Катарина сделала точно такое же движение.
— Moonlight, — выдохнула она с неожиданной любовью в голосе. Я повернулась к ней.
Вампирша вся подалась вперед, навстречу свету, прикрыв глаза. Фигура ее казалась сейчас почти призрачной, а кожа — абсолютно белой. Если бы не трепещущие ресницы, можно было подумать, что это и вовсе статуя. И, несмотря на всю неподвижность, в ней сейчас было куда больше живого и человеческого, чем в любом вампире, какого я видела или встречала прежде. Она тоже было не такой, как остальные вампиры, и тоже чувствовала себя здесь не в своей тарелке — может быть, Шеф не просто так отправил ее работать в нашу группу?
Я чуть улыбнулась. Катарина открыла глаза и повернулась ко мне.
— Moonlight, — она дернула уголком рта, что должно было, видимо, означать улыбку, — я люблю лунысвет.
— Лунный свет, — поправила я, — я тоже. Что-то в нем есть такое, — я снова повернулась к Луне, пытаясь разглядеть в пятнах какой-то рисунок, — такое, что все пройдет. Что понимаешь, что во всем потоке времени ты лишь песчинка. А лунный свет будет всегда. И Луна будет всегда. И все пройдет. Понимаешь?
Вампирша склонила голову набок и медленно кивнула.
— Кажется, да. Хотя мне и пришлось вспомнить всю твою фразу и перевести ее на английский. Но да, я понимаю. Там, откуда я, Луна была мое... — Она запнулась. — Моей немногой радостью.
Я прикусила губу, думая, стоит ли задавать вопросы дальше.
— А откуда ты?
— Америка, — Катарина вздохнула, — Техас. Мы жили в пустыне.
— Пустыня? — я удивленно приподняла брови. — Странное место для вампира.
— Вампирс. Вампиров, — тут же поправилась она, — у нас была коммуна. Жили все вместе, на небольшом расстоянии друг от друга.
— Коммунизм, что ли?! — Я невольно поперхнулась.
Вампирша приглушенно засмеялась.
— Скорее тоталитаризм. Жесткая власть единоличного лидера, четкая иерархия. — Она помолчала, задумчиво катая по земле мелкий камешек. — Я была самой младшей. Получала минимум крови. Поэтому не могла выходить на улицу днем. Лунный свет — это то, что было у меня всегда. Независимо от того, на каком месте я была. — Катарина задумчиво разглядывала пальцы рук, как будто видела их впервые. Откровенность явно была ей несвойственна.
Я кивнула:
— Меня всегда завораживала луна. Еще до того, как я узнала, что я. Ну, на самом деле. Мы часто выходили с мамой на балкон посмотреть на луну и покурить вместе, — я осеклась.
Катарина подняла на меня глаза. Взгляд ее снова стал задумчивым.
— Мне жаль.
Я снова кивнула и потерла нос, который опять предательски закололо.
— Ее убили. Оборотень. Просто вырвал ей весь живот и... внутренности.
— Моя мать умерла в тюрьме, — спокойно проговорила вампирша, а когда я удивленно посмотрела на нее, добавила, — где она сидела потому, что застрелила моего отца. На кухне. Пока я пряталась под раковиной.
У меня невольно приоткрылся рот. А я-то думала, что мне тяжело досталось.