Я щелкнула выключателем и привычно опустилась на стул у стола, на ходу выбивая из пачки сигарету. Прикурила от спрятанных за кофейной банкой спичек, несколько раз чиркнув об истертый бок.
Сказать, что мне нравилось тут будет неправильным. Просто заходя сюда, я словно попадала в прошлое. Эта клеенка напоминала скатерть у нас с мамой дома, эта лампа — нашу лампочку в коридоре, которую мы каждый день собирались переодеть в какой-нибудь более приличный вид, но так и не собрались. Все здесь заставляло меня помнить, что еще недавно, всего каких-нибудь лет пять назад, я думать не думала ни о вампирах, ни об оборотнях. Здесь я так сильно чувствовала себя человеком, что как-то даже специально превратилась и покарябала когтем в стене глубокую царапину — чтобы помнить, что я это могу.
Я привычно провела пальцем по перекрестью линий на клеенке, привычно же попыталась отскрести с нее какое-то старое, засохшее пятно, которое не давалось мне уже который день. Купить бы нормальное чистящее средство, да руки все не доходят...
Может быть, зря я отказалась ехать со Всполохом? Может, надо было согласиться, а не рвать на себе тельняшку патриотизма? Ну что с меня толку? Брошусь вперед — погибну в ближайшие минут десять. Останусь в тылу — стану только обузой. С другой стороны, от Доминика снова ни слуха, ни духа. Похоже, он решил брать нас измором нервной системы, заставляя ждать атаки каждый день и пропадая, как будто ничего и не было. Рано или поздно это должно измотать всех. Может, пока он снова решит напасть, я успею прожить обычную человеческую жизнь с Марком — пятьдесят лет не сыграют для меня большой разницы...
Положив руки на стол, я опустила на них голову, вся скрутилась в узел, чтобы закрыться от этого мира, и тихо, беззвучно расплакалась. Боги, я планирую жизнь с Марком, который мне противен, и думаю, чем оттереть пятно с клеенки! Все то, от чего я так панически бежала в самом начале работы в Институте, снова нашло меня и впилось в мозг. Кто бы мог подумать! Все это казалось таким отвратительным, что я готова была выпрыгнуть в окно, лишь бы отсюда сбежать! Но вся моя другая жизнь вертелась вокруг Шефа, которого больше в ней не было. А ходить мимо его кабинета каждый день, встречать в коридорах Айджес с ее самодовольной улыбкой, слышать, как кто-то произносит его имя — было невыносимо. Да, я сохраняла ясность мысли, не нуждалась в его разрешении на каждый шаг и даже смогла общаться с другим мужчиной. Но одна мысль о нем, одно короткое, обжигающее, как глоток виски, воспоминание, и мне хочется умереть, лишь бы не возвращаться в мир, где он просто мужчина, работающий на том же этаже, что и я. Пусть бы он ругался на меня, пусть издевался — но только был! Только бы не как сейчас!
Мир был настолько невыносимым местом, что если бы кто-то сказал, что я умру через секунду, я бы только подставила горло...
— Пожалуйста, не надо.
Я оказываюсь на ногах раньше, чем сама понимаю это. Лампа гаснет, и только полоска света из окна выхватывает несколько сантиметров пола.
Я боюсь пошевелиться. Боюсь дышать.
А потом замираю, чувствуя, как его рука ложится мне на плечо. Как опускается вниз, к лопаткам, где белеют, невидимые под одеждой, два симметричных шрама. Задерживается там на мгновение, и пальцы проводят ровно по ним, заставляя меня вздрогнуть.
Рука скользит вниз, проводя по позвоночнику, будто рассматривая его. Неспешно, по-хозяйски. Я не дышу. Я даже не моргаю, слепо вглядываясь в темноту и всем своим телом ощущая эти легкие прикосновения.
Он касается края джинсов и останавливается, будто в раздумьях. А потом вдруг резко, как-то отчаянно, обнимает меня.
На мгновение я растворяюсь в этом ощущении. В его руках, так крепко прижимающих меня к себе. В прохладе рубашки, которую чувствую голой кожей. В запахе ветра и моря, который он всегда приносит с собой. В его дыхании у себя на шее.
— Знаешь, — шепчет он мне в волосы, — совершенно невыносимо было смотреть, как ты очеловечиваешься. Пожалуйста, не делай так больше, ладно?..
Я хочу смеяться и плакать, хочу остановить время и остаться навсегда здесь с ним, в этой темной кухне, забыв про все проблемы, про все горести, про все «должна» и «надо» — остаться с мужчиной, которого люблю по своей воле или против нее...
...Зажмурившись что есть силы, я дергаюсь вперед, выворачиваюсь из его рук и, стараясь ни о чем не думать, наотмашь бью Шефа по лицу.
От неожиданности он отлетает в сторону. На щеке проступает алый след, на лице — непонимание.
Я сжимаю кулаки, я пытаюсь быть твердой. Я стараюсь не бояться, что он сейчас просто развернется и уйдет.
Он стоит и смотрит на меня, а во взгляде его нет ничего — и у меня внутри делается пусто и страшно, я понимаю, что если он снова исчезнет, я просто не смогу больше дышать.
Мне хочется прижаться к нему и попросить прощения, обнять и зарыться лицом в рубашку, чувствуя его руки у себя на спине, но вместо этого я делаю несколько шагов вперед.
— Ты хоть понимаешь, как я жила все это время?! — я сжимаю кулаки так сильно, что ногти врезаются в ладони. — Ты представляешь, через что я прошла?! Ты хоть понимаешь?!
Он молчит, не пытаясь прервать, не отводя взгляда.
Я не замечаю, когда успеваю заплакать — просто все эти недели вдруг прорываются наружу беспорядочной чередой обвинений, оборванных фраз и судорожных всхлипов. Вспышка гнева проходит так же быстро, как и появляется, оставив только чувство болезненного опустошения.
Он стоит в паре шагов от меня и вдруг опускает глаза, как будто приняв какое-то решение. Наверное, надо подойти, надо удержать — ведь сейчас он развернется и уйдет уже навсегда, но я не могу. Ноги не держат, и я рыдаю отчаянно, как маленькая, когда мир казался крохотным, а беды — огромными.
Я опускаю лицо в ладони, опираясь о стол, чтобы не упасть, и ни о чем больше не думаю.
А потом чувствую, как он обнимает меня — осторожно, будто боясь сделать больно — и уже не сопротивляюсь. Он гладит меня по голове, как ребенка, который никак не может успокоиться, и говорит что-то неразборчивое, прижимает к себе, а я всхлипываю и хочу только, чтобы так было всегда. Чтобы он был всегда.
— Прости меня, — шепчет Шеферель и тихо раскачивается, будто пытаясь убаюкать.
Я закрываю глаза и осторожно обнимаю его, ощущая под пальцами прохладу вечной белой рубашки, а он, как крыльями, укрывает меня полами своего плаща.
Я так и не спросила, как он оказался в квартире. Не спросила, почему вел себя так последние дни — мне надоели ответы, состоящие из правды не более чем на четверть и из недоговорок на все три четверти.
Я просто наслаждалась этим моментом, когда он был рядом, и сейчас, вот прямо сейчас, ничего не происходило. Никто не нападал, не угрожал, не пытался выстроить планы спасения, не объяснял, что делать...
Майбах скользил по улицам, и от фонаря до фонаря по стеклу бежала рыжая полоска света. Я прислонила голову к его плечу, а он что-то задумчиво чертил пальцем у меня на ключице.
— Ты что, действительно собиралась оттирать то пятно с клеенки? — со смехом спросил он, и я улыбнулась, ловя его за пальцы.
— Я и со службы собиралась уйти. И прожить с ним долгую счастливую человеческую жизнь. Страшно?
— До дрожи, — я слышала, что он улыбался, — нельзя тебя к людям подпускать. Начинается какой-то кошмар.
— Вот и не пускал бы, — вырвалось у меня прежде, чем я подумала, что сказала. Мне не хотелось портить этот момент, но слова сказаны, и Шеф у меня за спиной едва слышно вздохнул.
— Я и не хотел. Ты поверишь, что у меня были свои причины на это?
— Поверю, — я пожала плечами, — у тебя всегда свои причины. И даже если мне они кажутся абсурдными, на деле слишком часто оказывается, что ты прав.
Он кивнул, зарывшись лицом мне в волосы, и больше мы не произносим ни слова за всю дорогу.
Когда машина остановилась у его дома, я заметила, что забыла у Марка свой рюкзак. Шеф посмотрел на меня с легкой усмешкой:
— Придется встретиться и забрать.
— А без этого никак нельзя?
— Нет. Умей нести ответственность за то, что натворила.
Я молчала, понимая, что он в очередной раз прав.
— Что с ним теперь будет?
— Ничего. Так и будет. Кстати, тебе еще объяснять, что вы не увидитесь больше. Вы ведь не увидитесь?
Я посмотрела на Шефа, и вопрос показался мне смешным. Как бы я ни тянулась к Марку в первые дни, опьяненная его человечностью и отсутствием тайн, человек никогда, никогда не сравнится с нелюдем. Шеферель — жесткий, жестокий, резкий, недоговаривающий — для меня был неизмеримо дороже.
Я улыбнулась и качнула головой:
— Никогда.
Войдя в квартиру, Шеф на минуту задерживается у двери, убирая ключи в карман, и я, обернувшись, любуюсь его силуэтом на фоне светлого дверного проема.
Но что-то не так, я чувствую это и, подойдя ближе, заглядываю ему в лицо.
— Шеф... Что случилось?
Он смотрит на меня тепло и грустно, на секунду смешно поджимает губы и, погладив по голове, как девочку, произносит:
— Завтра у нас... завтра у нас война.
Пакет от Доминика, как оказалось, просто появился на столе в его кабинете. Шеф вышел за кофе, а когда вернулся — на столе уже лежал большой голубой конверт. В шизоидально-вежливых выражениях сообщалось, что Шефа со всеми желающими присоединиться ожидают в Нижнем Городе в вечерние сумерки. Кто не сможет выйти — останется там навсегда. Кто сможет — получает город.
В противном случае Доминик обещал устроить в городе панику, прекратив доступ к дорогам и продуктам для обычных людей. Что произойдет дальше, он предлагал подумать Шеферелю — и тот мрачно признал, что дальше будет много крови и трупов.
Наверное, каждая нормальная девушка в такой ситуации попыталась бы узнать, что происходит между нами и кто я ему, но я и так знала, что происходит война, а на данный момент я ему боевая единица. Наверное, я была неправильной девушкой.