Совсем далек от умствований!
В этих строках Секко[295] отбрасывает все – и то, что видимо, и то, что незримо; что слышимо и то, чего не слышат; что говорится и о чем нельзя сказать. Когда от всего этого избавились, начинается жизнь слепого, глухого и немого. Воображение, умствования, расчеты закончились раз и навсегда, более от них нет никакой пользы. Такова наивысшая точка дзен, в которой мы обретаем истинную слепоту, истинную глухоту и истинное безмолвие, для каждого качества – в его безыскусном и безвредном проявлении.
Над небесами и под небесами!
Как нелепо, как обескураживающе!
Здесь Секко как бы одной рукой дает, а другой отбирает. Скажите мне, что он считает нелепым, что он считает обескураживающим. Нелепо, что немой все-таки не до конца нем; что глухой не до конца глух; обескураживает, что вполне зрячий будто бы ослеп, а тот, кто вовсе не глух, будто ничего не слышит.
Ли Лу не умеет различать цвета.
Этот человек жил в правление императора Хуан-ди[296]. Говорили, что он мог разглядеть кончик тонкого волоса с расстояния в сто шагов и вообще отличался необыкновенной зоркостью. Как-то на увеселительной прогулке по реке Ци император бросил в воду принадлежавший ему драгоценный камень и велел Ли принести тот обратно. Однако Ли не справился. Тогда император позвал Ци-коу, но и тот не смог найти камень. Следом позвали Сян-вана, который нашел камень. Значит,
Когда опускается Сян-ван,
Драгоценность сверкает ярче всего.
Но там, где бродит Ли Лу,
Волны встают до небес.
В небесных же краях даже острый взор Ли Лу не мог правильно различать цвета.
Как Ши-куан слышит загадочную ноту?
Ши Куан был сыном Цинь-куана из Цинь и жил в провинции Цянь при династии Чжоу. Другим его именем было Цу-е. Он отменно различал пять звуков и шесть нот, мог даже услышать, как на другой стороне холма дерутся муравьи. Когда Цинь и Чу стали воевать между собой, Ши-куан, неторопливо перебирая струны своей лютни, мог издалека определить, что исход сражения будет нерадостным для Чу. Однако, несмотря на свою необыкновенную чувствительность к звукам, он не мог, по утверждению Секко, расслышать некую таинственную ноту. Все-таки по-настоящему глух тот, кто на самом деле не глух. Ши-куан не мог разобрать изысканную ноту небесных краев. Секко говорит, что не желает быть ни Ли Лу, ни Ши Куаном, ибо:
С чем это может сравниться?
Сидя спокойно у окна,
Я смотрел, как облетает листва
И как распускаются цветы, как бежит время.
Когда человек достигает этой стадии осознания мира, зрение превращается в невидение, слух – в неслышание, молитва – в немолитву. Если человек голоден, он ест, а утомленный спит. Пусть листва облетает, пусть цветы распускаются так, как им этого хочется. Когда облетает листва, я знаю, что пришла осень; когда распускаются цветы, я знаю, что пришла весна.
Расчистив путь, Секко открывает дверь и говорит:
«Видите наконец?
Вот железный пруток без отверстия!»
Он сделал все, что было в его власти; он истощил силы, способен разве что обернуться и подать тот самый железный пруток без отверстия. Взгляни сам, собственными глазами! Если промедлишь, то навсегда.
Йенго (автор этих слов. – Авт.) взял свой посох и вопросил: «Видите?» Потом ударил посохом по сиденью и спросил: «Слышите?» Отошел на шаг в сторону и промолвил: «Здесь кто-то о чем-то говорил?»[297]
Каково истинное значение этого железного прутка без отверстия? Не буду притворяться, будто мне это известно. В дзене распространено употребление бессмыслиц для развития умственных способностей; эти высказывания выводят за пределы смысла; быть может, значение железного прутка именно в явной нелепости этого предмета и в той растерянности, в какую нас повергает эта бессмыслица.
Корень божественной Мудрости есть все-Брахман; стебель есть все-видимость; цветок – все-мир; плод – полное Освобождение[298].
Шраваки и пратьекабудды[300], достигнув восьмого уровня становления бодхисаттвой, настолько упиваются блаженным спокойствием разума, что перестают понимать иллюзорность зримого мира, который есть не что иное, как Разум. Они по-прежнему пребывают в царстве обособленного и еще не полностью очистились. Бодхисаттвы же верны своим изначальным обетам, проистекающим из всеохватной любви, живущей в их сердцах. Они не входят в нирвану (как в состояние, отделяющее от мира становления) и знают, что зримый мир есть не что иное, как проявление самого Разума.
Тот, кто обладает чувствами, тот привержен движению.
Тот же, кто не захвачен чувствами, тот пребывает в недвижимости подобно дереву и камню.
Если пестовать недвижимое поведение, то лишь станешь тождественен тому, что не обладает ни чувствами, ни движением.
И если бы вы могли узреть «истину вне движения», то в движении пребывала бы недвижимость.
«Пребывание в недвижимости» означает лишь простое отсутствие движения,
А пребывание «вне чувств» означает отсутствие семян Будды.
Способный к постижению добродетели может различать различные внешние проявления и прежде всего – это недвижимость.
И если взирать на все именно таким образом, то это и будет использование Истиной таковости[302].
Эти фразы о неподвижности изначального движителя напоминают изречения Аристотеля. Но между Аристотелем и толковавшими Вечную Философию представителями мировых религий имеется огромная разница: Аристотеля интересовала прежде всего космология, тогда как приверженцев Вечной Философии заботят освобождение и просветление; Аристотель довольствовался самим фактом существования неподвижного движителя, знанием внешним и умозрительным; сторонники же Вечной Философии стремятся непосредственно познать, ощутить, обрести объединяющее знание, благодаря которому они и другие люди смогут стать с этой неподвижностью Недвижным Целым. Это объединяющее знание может охватывать знания «высот» или «полноты», может быть одновременно наивысшим и полным. Следующие махаяне отвергают представление о том, что важно лишь духовное знание с «высот». Отрицание христианством квиетизма будет обсуждаться в главе «Созерцание и действие». Между тем любопытно отметить, что проблема, которая вызвала столь ожесточенные споры среди европейцев семнадцатого столетия, доставляла хлопоты буддистам гораздо ранее. Но если в католической Европе итогом схватки между Молиносом, мадам Гюйон и Фенелоном[303] стало растянувшееся почти на два века осуждение мистицизма, то в Азии две противоборствующие стороны проявляли терпимость друг к другу и согласились разделить области влияния. Сторонники Хинаяны продолжили исследовать высоты духа, а идеалом для приверженцев махаяны стал не архат[304], а бодхисаттва, и они обратились к познанию не только духовных высот, но и полноты духа. Ниже приводится стихотворение дзенского святого восемнадцатого столетия – поэтическое описание состояния тех, кому удалось воплотить идеал дзен.
Уживаясь с не-частным, которое в частном,
Шагая вперед и назад, они не шевелятся.
Предаваясь не-мысли, которая в мыслях,
В каждом своем деянии слышат они глас Истины.
Сколь беспредельны небеса созерцания!
Сколь прозрачен лунный свет четырехслойной Мудрости!
Когда истина предстает в своем вечном спокойствии,
Сама земля становится лотосовой Землей Чистоты[305],
А это тело становится телом Будды.
Если бы Бог не был во всех вещах, природа не действовала бы и не вожделела бы ни в какой вещи. Ибо любо тебе это или нет, желаешь ли ты это знать или нет, но природа в своем сокровеннейшем ищет и мыслит Бога. Никогда человек не жаждал бы питье, если бы в этом питье не было бы чего-нибудь от Бога. Природа не предполагала бы ни питья, ни еды, ни отдыха, ни удобства и ничего иного, если бы не было в этом Бога. И она все больше гонится и стремится найти в этом Бога[307].
Высший ангел, душа и мошка имеют равный прообраз в Боге[308].
Мой внешний человек воспринимает создания как создания. Но мой внутренний человек воспринимает их не как создания, а как дары Божии. Внутреннейший же мой человек принимает их даже не как дары Божии, но как извечно свое!