тики этой формы. Во-первых, любовь к ближнему бескорыстна, не ждет награды и не позволяет себе огорчаться, когда за добро ей воздают злом. Бога следует любить за то, что Он есть, а не за Его дары, и всякую личность или вещь надлежит любить во имя Бога, ибо они суть храмы Святого Духа. Более того, поскольку любовь к ближнему бескорыстна, она просто обязана быть всеобщей.
Любви не нужны иные причины существования, помимо нее самой, или иные плоды; она сама по себе плод и сама по себе наслаждение. Я люблю потому, что люблю; я люблю, потому что могу любить… Из всех порывов и движений души любовь – то единственное, посредством чего тварь Божья, пускай не на равных, может общаться с Творцом и возвращать кое-что, хотя бы схожее с полученным в дар… Когда Господь любит, Он желает лишь одного – быть любимым, ибо ведает, что всех, кто любит Его, любовь сделает счастливыми.
У любви нет побочных целей, она не хочет ничего, только самой прирастать, и потому все для нее масло, подливаемое в ее огонь: она должна получить то, чего хочет, и ее нельзя разочаровывать, поскольку все (в том числе злое отношение любимых) естественным образом помогает ей жить так, как желается, и творить свое дело.
Гордятся люди рынка
ловкостью и смекалкой,
Но жизни путь проходят,
словно в неведенье детском…
Ни разу не помыслят,
чем жизнь их завершится.
Им бы Трактат постигнуть
об истине сокровенной,
Им бытие узреть бы
в яшмовом чайнике Дао…[347]
Некоторые люди хотят видеть Бога глазами, как видят корову; и они хотят любить Бога так же, как любят корову. Ее ты любишь из-за молока и из-за сыра и своей собственной выгоды. Так же поступают те люди, что любят Бога из-за внешних богатств и внутренней радости. На самом деле они Бога не любят, а любят лишь выгоду. Да, по правде сказать: все, к чему бы в своем усердии ты ни стремился и что не есть само по себе Бог, то никогда не сможет быть в такой мере благим, чтобы не стать тебе помехой для возвышенной Истины[349].
Нищим, о Господи, я молю о Тебе
Сильнее, чем способна молить тысяча царей.
Каждый хочет чего-то и просит у Тебя.
Я же пришел просить, чтобы Ты отдал мне Себя.
Мне претит всякая любовь ради Бога или в Боге. Такой любви любовь чистая вынести не может, ибо чистая любовь есть Сам Бог.
Как неусыпно мать охраняет свое единственное дитя, как дорожит она его жизнью, так пусть каждый объемлет своим благоволением все существа. Пусть он простирает свое благоволение сквозь все миры, пусть обнимает он их своим благосклонным духом и вдаль, и вглубь, и ввысь, без вражды, без тревоги, без ненависти. Стоя или лежа, сидя или ходя, в каждую минуту бодрствования пусть он предается осознанию этого, – этот путь жизни самый лучший на свете. Добродетельный, одаренный совершенною мудростью, потушивший в себе жажду плотских наслаждений, никогда не вступит вновь на путь рождений и смертей[352].
Учись смотреть одинаково на все существа, видеть одно «Я» во всех.
Вторая отличительная особенность любви к ближнему состоит в том, что она, в отличие от низших форм любви, не является эмоцией. Она начинается как усилие воли и достигает своего пика как чисто духовное озарение, как объединяющая любовь-познание сути.
Пусть каждый осознает, что подлинная любовь к Богу состоит не в пролитии слез и не в той добродетельной нежности, о которой мы обыкновенно думаем, ибо она утешает нас; нет, эта любовь состоит в служении Богу справедливо, с душевной стойкостью и смирением.
Воспламенение любви с единением этих двух способностей, то есть разума и воли – каковые здесь объединяются – дарует душе великое богатство и наслаждение, потому что сие воспламенение есть истинное прикосновение к Божественности и не что иное, как начало совершенного любовного единения, ожидающего душу. В этом прикосновении душа не обретет возможности столь возвышенно чувствовать и любить Бога, если она еще не прошла через многие труды и через большую часть очищения[355].
Под любовью я вовсе не подразумеваю какую-либо естественную нежность, каковая в большей или меньшей степени присуща человеческой природе; нет, я имею в виду более широкий принцип души, основанный на разуме и благочестии, который делает нас нежными и добрыми по отношению к нашим собратьям, тварям Божьим, во имя Его.
Природа любви к ближнему, любви-познания Бога, была уловлена Шанкарой, великим святым ведантистом и философом девятого столетия; тридцать второе двустишие его сочинения «Вивека-чудамани» гласит:
Ни йогой, ни Санкьей[356], ни делами, ни учением невозможно освобождение, а только осознаванием собственной тождественности с Брахманом, и никакими другими путями.
Иными словами, высшей формой любви к Богу является непосредственная духовная интуиция, благодаря которой «познающий, познаваемое и знание становятся единым целым». Способы и более ранние стадии обретения духом этой высшей любви-познания Духа описаны Шанкарой в предыдущих двустишиях его философской поэмы; они суть усилия воли, направленные на отказ от самости в мыслях, чувствах и деяниях, на уничтожение желаний и достижение отрешенности, или (если употребить соответствующее христианское определение) «святого бесстрастия»[357]; на воодушевленное восприятие невзгод и отказ от жалости к самому себе и от стремления платить злом за зло; наконец, на неусыпную и целенаправленную бдительность Божества, которое трансцендентально и, будучи таковым, одновременно имманентно каждой душе.
Очевидно, что никакой определенный предмет, доставляющий удовольствие воле, не может быть Богом, а потому воля, желая воссоединиться с Ним, должна опустошить себя, отбросить все беспорядочные порывы желаний, отказаться от всех удовольствий, высоких и низких, временных и духовных, дабы, очистившись от всякого непотребного удовлетворения, наслаждения и желания, она могла полностью сосредоточиться на любви к Богу. Ибо, если воля вообще способна осознать Бога и воссоединиться с Ним, она может это сделать никак не посредством желаний, а только посредством любви; если все восторги, радости и наслаждения, волей воспринимаемые, не являются любовью, то ни одно из этих приятных ощущений не может служить способом истинного воссоединения воли с Господом. Таким способом может быть лишь воление. А поскольку воление не имеет ничего общего с чувством, то именно посредством этого усилия воля воссоединяется с Богом и покоится в Нем; это усилие и есть любовь. Такого единения не достичь чувствами или исполнением желаний, ибо они остаются в душе как задачи и цели. Чувства могут быть полезными как отправная точка любви, если воля твердо решила двигаться вперед, но более ничем…
Значит, ошибется тот, кто, утратив духовное благоденствие и сладость бытия, возомнит, что это его Бог оставил; когда же он, обретя утрату, радуется и мнит, что обрел Бога, о нем надлежит сказать то же самое.
Еще более глуп тот, кто ищет в Боге удовольствия, радуется своему исканию и в нем живет; ибо, поступая так, он ищет Бога не посредством воли, основанной на пустоте веры и любви к ближнему, а через духовные наслаждения и восторги, тварные ощущения, и следует тем самым своей воле и приятным ощущениям… Для воли невозможно припасть к благоденствию и благодати воссоединения с Божеством иначе, нежели посредством отрешенности, отказа от всех удовольствий, доставляемых земными и небесными явлениями[358].
[Любовь] никогда не перенесет в Бога, разве что только скрепит уже объединенное. Любовь (обычная эмоциональная любовь. – Авт.) соединяет в действии, не в бытии[359].
Причина, по которой чувственная любовь даже наивысшего порядка не может воссоединить душу с духовной сутью божественной Основы состоит в том, что, подобно всем порывам сердца, чувственная любовь усиливает ощущение самости, основное препятствие на пути к воссоединению. По словам святого Франциска Сальского, «проклятые вечно пребывают в движении, не ведают ни мгновения отдыха; мы, смертные, продолжая свой земной путь, то движемся, то отдыхаем… Недвижим один Господь». Следовательно, мы обретаем знание и любовь к Богу только тогда, когда пребываем в божественном покое, превосходящем всякое понимание. А к такому покою предстоит идти через обыденный и всем хорошо известный мир – мир между народами и внутри них (ибо войны и насильственные революции склонны почти полностью отгораживать Бога от большинства их участников); мир между индивидуумами и внутри индивидуальных душ (ибо ссоры, страхи, любовь, ненависть и честолюбие отдельного человека не менее губительны для духовной жизни, чем великие потрясения). Мы должны стремиться к миру для себя и для других, дабы подготовиться к принятию того покоя, какой есть плод Святого Духа и условие, по словам апостола Павла