– Прекрасно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Сколь высоко твое искусство, повар!
Отложив нож, повар Дин сказал в ответ: «Ваш слуга любит Путь, а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года – и я уже не видел их перед собой! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию. Вверяясь Небесному порядку, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях. Хороший повар меняет свой нож раз в год – потому что он режет. Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц – потому что он рубит. А я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно он только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня. Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Я пристально вглядываюсь в это место, двигаюсь медленно и плавно, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку, с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».
– Превосходно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Послушав повара Дина, я понял, как нужно вскармливать жизнь.
В первых семи шагах Восьмеричного Пути Будда излагает те обязательные условия, которые должны соблюдаться любым человеком, желающим достичь истинного созерцания (восьмой, последний, шаг). Выполнение этих условий предусматривает пытливое и всеобъемлющее укрощение страстей – укрощением воли и интеллекта, желаний и чувств, мышления, речи, деятельности и наконец добычи средств к существованию. Определенные профессии в большей или меньшей степени несовместимы с достижением главной цели человечества, а определенные способы получения средств к существованию причиняют такой физический и, прежде всего, нравственный, интеллектуальный и духовный урон, что, даже допуская для них воздействие лишенного привязанностей духа (хотя это в принципе невозможно), их все равно должен сторониться любой человек, искренне преданный задаче освобождения – не только себя, но и других. Приверженцы Вечной Философии не довольствуются отказом от и осуждением преступных занятий вроде содержания публичных домов, фальшивомонетничества, вымогательства и тому подобного; они также сторонятся (и советуют поступать так другим) многих способов обеспечения средств к существованию, признаваемых подавляющим большинством людей вполне законными. Например, во многих буддистских общинах производство оружия, спиртных напитков и массовый забой скота (в отличие от современных христианских государств) не вознаграждались богатством, титулами и политическим влиянием; эти виды деятельности вызывали осуждение, поскольку считалось, что люди, которые ими занимаются, затрудняют себе и другим членам своих общин путь к просветлению и освобождению. В средневековой Европе христианам запрещалось зарабатывать себе на жизнь ростовщичеством и спекулятивной торговлей. Тоуни[407] и другие исследователи доказали, что лишь после Реформации ростовщичество, махинации и азартные игры с ценными бумагами и товарами превратились в уважаемые виды деятельности и удостоились церковного одобрения.
Для квакеров солдатское ремесло было и остается неправедным образом жизни – ибо война, с их точки зрения, дело антихристианское, не столько из-за того, что она причиняет страдания, сколько потому, что она сеет ненависть, вознаграждает обман и жестокость, заражает целые народы страхом, гневом, гордыней и презрением к милосердию. Все эти страсти препятствуют Внутреннему Свету, значит, порождающие их войны, каковы бы ни были непосредственные политические результаты конфликтов, должны считаться крестовыми походами, ведущими мир к полной духовной тьме.
Опыт человечества свидетельствует об опасности составления подробного списка не подлежащих обсуждению наставлений о праведной жизни; опасность в том, что большинство людей не видит причин к чрезмерной праведности и потому реагирует на попытку навязать слишком суровый кодекс поведения лицемерием или открытым неповиновением. Скажем, христианская традиция проводит различение между предписаниями, обязательными к исполнению для всех и каждого, и советами по достижению совершенства, обязательными лишь для тех, кто чувствует себя способным на полный уход из мирской жизни. Предписания включают в себя обычный кодекс нравственного поведения и две заповеди – возлюбить Бога всем сердцем и умом и возлюбить ближнего своего, как себя самого. Некоторые люди, всерьез пытаясь соблюсти последнюю (и основную) заповедь, вдруг понимают, что не могут искренне этого делать, не следуя советам по достижению совершенства и не разрывая все связи с миром. Тем не менее мужчинам и женщинам вовсе не обязательно давать обет безбрачия, продавать все имущество и раздавать деньги неимущим для достижения этого «совершенства», которое представляет собой переход к объединяющему познанию Бога. Фактическая бедность (отсутствие денег) далеко не всегда равнозначна бедности эмоциональной (равнодушию к деньгам). Человек может быть бедным и отчаянно стремиться к тому, что покупается за деньги, может быть полон желаний, зависти и горькой жалости к самому себе. А другой может иметь много денег, но не испытывать к ним ни малейшей привязанности, пренебрегать всеми вещами, властью и привилегиями, приобретаемыми за деньги. «Евангельская бедность» – сочетание фактической бедности с бедностью эмоциональной; но люди, которых не назовешь фактически бедными, вполне способны на нищету духа. Отсюда можно сделать вывод, что праведная жизнь не укладывается в рамки общепринятого кодекса нравственного поведения и является сугубо личным делом. Встающие перед каждым проблемы и соответствующий способ их разрешения зависят от уровня знаний, нравственности и духовности каждой конкретной личности. Именно поэтому нет и не может быть универсальных законов праведного поведения, а есть только изложенные в самом общем виде правила. Лао-цзы говорил:
«Три сокровища я бережно храню в себе:
Первое – любовь,
Второе – бережливость,
Третье – нежелание быть первым в мире».
А когда «некто из народа» просит Иисуса разрешить спор о наследстве между ним и его братом, Иисус отказывается (поскольку ему не известны обстоятельства дела) быть судьей и просто осуждает любостяжание[408].
Гадзан учил своих последователей:
«Те, кто выступает против убийства и кто хочет сберечь жизнь всем сознательным существам, правы. Прекрасно защищать даже животных и насекомых. Но что делать с теми, кто разрушает благосостояние и экономику, кто убивает время? Мы не должны смотреть на них сквозь пальцы. Тот же, кто проповедует, не будучи просветленным, убивает буддизм»[409].
[Почивая] на троне, тот достойный муж услышал
Ночью топот и крики, [доносившиеся] с крыши,
Тяжелые шаги по крыше дворца.
Сказал себе: «Кто осмелился?!»
Закричал из окна дворца, мол, кто там?
То, верно, не человек, а пери?
Странные люди свесили головы [с крыши],
Мол, мы тут ночью бродим в поисках.
«Эй, а что вы ищете?»
Они отвечали: «Верблюдов».
Он воскликнул: «Ну кто же ищет верблюда на крыше?!»
Тут они сказали ему, мол, ты – на троне,
Как же ты взыскуешь встреч с Богом?![411].
Среди всех социальных, нравственных и духовных проблем острее всего стоит, постоянно ощущается и труднее всего поддается разрешению проблема власти. Жажда власти – не телесный порок, а потому, в отличие от чревоугодия, невоздержанности и похоти, покидающих усталое или пресыщенное тело, никуда не исчезает. В данном случае аппетит и вправду приходит во время еды, так что жажда власти может проявляться бесконечно, невзирая на болезни или усталость. Более того, общество устроено так, что чем выше поднимается человек по лестнице политической, экономической или религиозной иерархии, тем больше ему предоставляется возможностей и ресурсов употреблять свою власть. Но восхождение по иерархической лестнице происходит, как правило, медленно, и честолюбцы редко достигают вершины в относительно еще молодом возрасте. Властолюбец по мере старения и по мере появления у него все новых возможностей удовлетворения своей страсти испытывает все больше иных, более притягательных искушений. В этом смысле он совершенно не похож на неуемного любителя плотских наслаждений. Последний вряд ли добровольно пожелает избавиться от своего порока, но с возрастом становится ясно, что пороки сами от него бегут; зато первый не расстается со своим грехом и его грех не расстанется с ним. Старость не приносит властолюбцу благословенное избавление от страсти, наоборот, ее обостряет, предоставляя возможность удовлетворять свои желания с большим размахом и чрезвычайно экстравагантными способами. Вот почему, по словам Актона, «все великие – плохие люди». А потому стоит ли удивляться, что действия политиков, предпринятые не для общего блага, а исключительно – или, по крайней мере, в значительной степени – ради удовлетворения жажды власти, слишком часто оказываются вредными или даже совершенно катастрофическими?