Ниже приводится последнее произведение дзенской монахини, которая в юности была известной красавицей и признанной поэтессой.
Шестьдесят шесть раз видели эти глаза перемены Осени.
Я много сказала о лунном свете.
Больше не проси.
Просто прислушайся к голосу сосен и кедров в безветренный день.
Тишина под деревьями в безветренный день напоминает о creux néant musicien[449] Малларме. Музыка, которую поэтесса слышала, существовала только в ее эстетическом воображении, но именно к чистой Таковости обращалось отрекшееся от себя созерцание. «Остановитесь и познайте, что Я – Бог»[450].
Одно есть все;
Все есть одно.
Если тебе доступно это,
К чему грустить, что нет итога?
Сознанье с верой – их не два;
Недвойственность – в сознанье вера.
Путь слов всецело перекрыт;
Нет прошлого и настоящего с грядущим[451].
Прочь же от измышлений и плодов умозрения, будь оные за или против христианства! Сие лишь своевольный дух разума, не ведающий о Боге и не приемлющий ни собственной натуры, ни собственного положения. Смерть и жизнь – вот что имеет значение: жизнь есть Господь, живущий и трудящийся в душе; смерть есть душа, живущая и трудящаяся в соответствии с чувством и разумом звериных плоти и крови. Эти жизнь и смерть произрастают сами по себе, внутри нас, каждая из своего зерна, вовсе не по воле суетливого разума с его разговорами и указаниями, а по воле нашего сердца, кое обращается то к жизни, то к смерти.
Сомкни уста, хоть [тебе] и в помощь красноречие,
[Ничего] не говори, и Аллах лучше знает, что правильно[452].
Или же мать крикнет грудному младенцу: «Приди, я твоя мать, поторопись, дитятко!»
А ребенок ответит: «О мать, приведи доказательство, чтобы я успокоился твоим молоком»[453].
Подражать мудрым? Это значит упражняться в никчемных искусствах. Любить знание? Это значит привлекать к себе недоброжелателей. Когда все живое в мире принимает свою природу и судьбу, не имеет значения, существует или не существует в нем восемь названных здесь вещей. Когда же нет возможности принять свою природу и судьбу, тогда эти восемь ложных добродетелей опутывают людские сердца и ввергают мир в смуту, так что люди начинают чтить их и не хотят с ними расставаться. О, как обманут мир! Кто скажет, что люди одолели эти соблазны и избавились от них?[454]
Избавление от дилеммы Чжуан-цзы заключается лишь в пути, на котором обретаются любовь, покой и радость. Только те, кто обладает, пусть даже в малой степени, плодами Духа, могут убедить других, что духовная жизнь стоит попытки жить по этим правилам. Споры и предъявление доказательств почти бесполезны; во многих случаях они даже приносят несомненный вред. Разумеется, с этим положением трудно согласиться умным людям, способным к силлогизмам и саркастическим умозаключениям. Мильтон[455], несомненно, искренне верил, что трудится во имя истины, праведности и во славу Господню, разражаясь потоками ученой брани в адрес врагов своего любимого диктатора и своей любимой формы инакомыслия. На деле же он и другие спорщики шестнадцатого и семнадцатого веков наносили изрядный урон той истинной религии, за которую сражались – по разные стороны, но с равными знанием и изобретательностью, с равной несдержанностью в словах. Дальнейшие споры растянулись, изредка прерываясь на краткие промежутки благоразумия, на добрые две сотни лет: паписты спорили с антипапистами, протестанты – с другими протестантами, иезуиты – с квиетистами и янсенистами[456]. Когда страсти наконец улеглись, христианство (которое, как и любая другая религия, живет, лишь являя своим приверженцам плоды Духа) практически умерло; истинной религией большинства образованных европейцев сделалось националистическое идолопоклонничество. В восемнадцатом столетии этот переход к идолопоклонничеству казался (после жестокостей, сотворенных во имя христианства Валленштейном и Тилли[457]) переменой к лучшему. Произошло так потому, что правящие классы пришли к выводу: мол, ужасы религиозных войн не должны больше повториться, а политика силы должна приобрести некоторое благородство. Определенные признаки благородства можно было заметить в ходе наполеоновских войн и Крымской войны. Но Молох национализма упорно пожирал идеалы восемнадцатого века. В ходе Первой и Второй мировых войн мы стали свидетелями полного отсутствия былых сдерживающих факторов и самоограничений. Последствия политического идолопоклонничества проявились в полной мере, а сдерживающее влияние гуманистической чести, этикета и высшей религии полностью исчезло. Историческое христианство в результате междуусобной борьбы за формулировки, формы организации, деньги и власть завершило свое самоуничтожение, на которое столь трагически обрекло само себя из-за приверженности бренному.
Не заморочишь умеющего различать, особенно такого,
Чьи сила различения и разум говорят ему о сокрытом[458].
Разум как наместник – когда приходит султан,
Беспомощный наместник забивается в угол.
Разум – тень Истинного, а Истинный – солнце[459].
Нерациональные создания не оглядываются на прошлое и не смотрят в будущее, они живут в вечности постоянного настоящего; благодатью и вдохновением животных являются инстинкты; животные никогда не испытывают искушения нарушить свою дхарму, или высший закон. Благодаря разуму и его инструменту – языку – человек (в своем обычном состоянии) живет с ностальгией по прошлому, со страхом перед настоящим и с надеждой на будущее; у него нет инстинктов, которые подсказывали бы, что следует делать; он должен в большей степени полагаться на ум, а не на вдохновение, ниспосланное божественной Природой Вещей; он пребывает в состоянии хронической гражданской войны между страстями и благоразумием и, на высшем уровне сознания и этической чувствительности, между самовлюбленностью и пробуждающейся духовностью. Но это «утомительное человеческое состояние» есть обязательная предпосылка просветления и освобождения. Человек должен жить во времени, дабы получить возможность проникнуть в вечность, уже не на животном, а на духовном уровне; он должен осознавать себя как отдельное «Я», дабы получить возможность возвыситься над личностью и самостью; должен по-настоящему сражаться со своим низшим «Я», чтобы стать тождественным тому высшему «Я» внутри него, которое родственно божественному He-Я; наконец он должен использовать свой разум для того, чтобы выйти за его пределы и обрести интеллектуальное видение Истины, непосредственное знание, объединяющее с божественной Основой. Разум и его плоды «не являются и не могут быть прямой дорогой к единению с Богом». Прямую дорогу пролагает рассудок в схоластическом значении этого слова или дух. По большому счету задача разума состоит в том, чтобы создать для преобразования в дух (посредством духа же) благоприятные внутренние и внешние условия. Разум – это светильник, с помощью которого ищется путь выхода за узкие пределы разума. Значит, можно допустить, что непоследовательное мышление выводит на прямой путь, ведущий к главной цели человечества. Но если, в своих гордыне и безумии, мы начинаем думать, будто вступили на прямой путь к божественной цели (а так поступали и поступают многие религиозные люди), или, отрицая само существование вечной цели, начинаем считать этот путь одновременно путем к прогрессу и вечно ускользающей во времени целью, то разум становится нашим врагом, источником духовной слепоты, нравственного зла и социальных катастроф. Никогда прежде разум не ценился столь высоко и не тренировался столь активно и полезно (в отдельных направлениях), как в наше время. Никогда прежде интеллектуальное видение и духовность не ценились так низко, а главная цель, прямым путем к которой они являются, не пребывала в таком забвении. Наблюдая развитие технологий, мы воображаем, что движемся вперед по всем направлениям, ибо во многом подчинили себе неодушевленную природу, убедили себя, что являемся полными хозяевами своей судьбы и повелителями своих душ; разум дал нам технологию и власть, и мы верим, вопреки всем признакам обратного, что нужно лишь становиться еще умнее, еще усерднее систематизировать наши знания, чтобы достичь спокойствия в обществе, мира между народами и личного счастья.
В замечательном романе У Чэн-эня имеется комичный и в то же время подлинно философский эпизод. Обезьяна (аллегорическое воплощение человеческой мудрости) попадает на небеса и устраивает там такой переполох, что для ее усмирения приходится звать самого Будду. В итоге случается вот такой разговор.