В истории нередко случалось так, что какая-либо несовершенная религия воспринималась слишком серьезно, считалась истиной и благом, а не средством для достижения главной цели всех религий. Такие ошибки зачастую приводили к катастрофическим последствиям. Например, многие протестантские секты настаивали на необходимости (или, по крайней мере, желательности) насильственного обращения в свою веру. Но, как указал Шелдон, жажда насильственного обращения свойственна практически без исключения людям с преобладанием соматотонического элемента. Такие люди настолько экстравертны, что не замечают происходящего на нижних уровнях их разума. Если же, по какой-то причине, они обращают внимание внутрь себя, то полученные ими знания о самих себе, в силу своей новизны и необычности, приобретают силу и качество откровения; тогда эти люди испытывают внезапную и мучительную метанойю, изменение сознания. Эта смена может выразиться в обращении к религии или к чему-нибудь еще, например к психоанализу. А настаивать на насильственном обращении как на единственном средстве спасения души столь же нелепо, как требовать, чтобы у всех людей обязательно были круглые лица, широкие кости и крепкие мышцы. Тем людям, которые естественным образом тяготеют к такого рода эмоциональным потрясениям, доктрина, провозглашающая зависимость спасения души от обращения в истинную веру, дает спокойствие, оказывающее губительное воздействие на духовное развитие. А людей, неспособных к такого рода потрясениям, она наполняет не менее губительным отчаянием. Не составит труда найти и другие примеры ошибочной теологии, основанной на невежестве в вопросах психологии. Скажем, можно вспомнить печальную историю Кальвина, церебротоника, который настолько глубоко уверовал в собственные мысленные конструкции, что утратил всякое чувство реальности, как человеческой, так и духовной. Или же вспомним наш английский либеральный протестантизм, эту исключительно висцеротоническую ересь, которая, похоже, забыла о самом существовании Отца, Духа и Логоса в стремлении уравнять христианство с эмоциональной привязанностью к человеческой природе Христа (или, используя популярное ныне выражение, к «личности Иисуса»), каковой поклоняются так истово, словно иного Бога и нет. Даже из чрезвычайно многообразной системы католицизма до нас постоянно доносятся жалобы на невежественных и эгоистичных наставников, которые навязывают вверенным им душам совершенно несоответствующую дхарму. Результаты подобных действий такие авторы, как святой Хуан де ла Крус, справедливо называли пагубными. Мы видим, что нам от природы свойственно прозревать в Боге те качества, которые позволяют нам разглядеть в Нем наш темперамент; но если наша природа не найдет способа возвыситься над собой, то мы проиграли. По большому счету Филон был совершенно прав, когда говорил, что те, кто не в силах постичь Бога как чистое и простое Единство, причиняют вред – не Богу, конечно, а самим себе и своим собратьям.
Путь познания наиболее естественен для индивидуумов с явно церебротоническим темпераментом. Я не имею в виду, будто это легкий путь для церебротоника. Им так же трудно справиться с присущими данному темпераменту грехами, как соматотонику с жаждой власти, а выраженному висцеротонику – со страстью к чревоугодию, комфорту и популярности в обществе. Я хочу сказать, что церебротоника спонтанно посещает мысль о существовании такого пути и о том, каким образом по нему следовать (либо через различение, либо через труд без привязанности и целеустремленность). На всех уровнях цивилизации он выступает прирожденным монотеистом; как убедительно доказал доктор Радин на примере теологии примитивных народов, этот прирожденный монотеист зачастую является монотеистом tat tvam asi, школы внутреннего света. Экстраверты же обоих типов суть прирожденные политеисты. Но прирожденных политеистов без особого труда можно убедить в теоретическом превосходстве монотеизма. Природа человеческого разума такова, что любая гипотеза, пытающаяся объяснить многообразие категориями единства и свести разнообразие к исходному тождеству, кажется изначально правдоподобной. Оттолкнувшись от этого теоретического монотеизма, наполовину обращенный политеист сможет, если захочет, продолжать двигаться (по пути, наиболее подходящему его темпераменту) в направлении истинного осознания божественной Основы, как собственной, так и всех остальных людей. Повторяю: он может так поступать, и порой это происходит в действительности, но подобное бывает нечасто. Есть множество теоретических монотеистов, вся жизнь которых является доказательством того, что они по-прежнему остаются теми, кем велит им быть их темперамент, – политеистами, почитающими не единого Бога, о котором они периодически говорят, а сразу многих (нация, технологии, финансы, семья – всем эти люди служат самым преданным образом).
В христианском искусстве Спаситель почти всегда изображается худощавым, с тонкой костью и слабо развитыми мускулами. Крупный, физически сильный Христос – это довольно шокирующее исключение из древнего правила. Уильям Блейк[473] презрительно писал о распятиях на картинах Рубенса:
Сдается мне, был плотником Христос,
А тут какой-то дюжий водонос[474].
Если коротко, Иисус традиционно мыслился человеком, в конституции которого преобладал эктоморфный элемент, – и преимущественно церебротонического темперамента. Ядро примитивного христианского вероучения подтверждает правильность этой иконографической традиции. Религия Евангелий именно такова, какой и следует ожидать от церебротоника. Разумеется, не от каждого церебротоника, а только от того, кто использовал психофизические особенности своей природы, чтобы возвыситься над этой природой, кто, следуя за своей конкретной дхармой, достиг духовной цели. Утверждение, что Царство Небесное находится внутри человека; игнорирование ритуалов: слегка снисходительное отношение к легализму, к церемониям и правилам организованной религии, к священным дням и местам; общая отрешенность, иномирность; особая сдержанность не только в действиях, но даже в желаниях и невысказанных намерениях; безразличие к благам материальной цивилизации и любовь к бедности как к одному из ярчайших проявлений добра; отстраненность даже в семейных отношениях; слова, что даже преданность высшим человеческим идеалам, даже праведность книжников и фарисеев суть идолопоклонство, отвлекающее от любви к Богу, – все это характерные церебротонические установки, которые никогда спонтанно не придут на ум ни жаждущему власти экстраверту, ни экстравертному висцеротонику.
Примитивный (исходный) буддизм церебротоничен ничуть не менее, нежели примитивное христианство, и то же самое можно сказать о веданте – метафизической дисциплине, воплощающей в себе сердцевину индуизма. Конфуцианство, напротив, в основном висцеротонично, поскольку ориентируется на семейное, церемониальное и полностью приземленное. А вот в магометанстве мы находим систему, в которой ощущается сильное влияние соматотонического элемента. Отсюда и тянущийся за ним мрачный след священных войн и преследований инакомыслящих, сопоставимый со следом позднего христианства (эта религия была настолько поражена грубой «невозрожденной» стоматотонией, что провозгласила свою церковь «воинствующей»).
Если говорить о главной цели человека, то достичь ее не суждено ни явному церебротонику, ни явному висцеротонику, ни явному соматотонику. Но если церебротоник и висцеротоник способны причинить вред разве что самим себе и тем, кто находится поблизости, то соматотоник с его врожденной агрессивностью ввергает в хаос целые сообщества. С одной точки зрения, цивилизацию можно определить как комплекс религиозных, юридических и образовательных механизмов, которые не позволяют явным соматотоникам нанести избыточный урон и направляют их неукротимую энергию в желательное для общества русло. Конфуцианство и китайская культура попытались решить эту задачу через внушение почтительного отношения к родителям, через хорошие манеры и добродушное висцеротоническое эпикурейство; как ни парадоксально, в качестве подкрепления использовались церебротоническая духовность наряду с ограничениями буддизма и классического даосизма. Индийская кастовая система являет собой попытку подчинить военных, политиков и финансовых воротил духовной власти; образование, доступное всем классам, упорно внушает, что основная цель человека заключается в обретении объединяющего познания Божества, и даже сегодня, после двухсот лет постепенно нарастающей европеизации, удачливые соматотоники в расцвете лет отказываются от богатства, высокого положения и власти и до конца своих дней смиренно ищут просветления. В католической Европе, подобно Индии, тоже предпринималась попытка подчинить мирскую власть власти духовной; но, поскольку сама церковь обладала бренной властью, носителями которой выступали прелаты-политики и торговцы в митрах, эти усилия увенчались лишь частичным успехом. А после Реформации прежние идеалистические порывы и желания ограничить бренную власть властью духовной были и вовсе полностью забыты. По словам Стаббса[475], Генрих VIII «произвел себя в папы и сделался даже влиятельнее подлинного папы». Примеру Генриха последовали главы многих государств. Власть ограничивается в распространении только другой властью, а не напоминанием об основополагающих принципах, трактуемых теми, кто имеет нравственное и духовное право их толковать. Между тем интерес к религии повсеместно снижался, и даже среди верующих христиан Вечную Философию в значительной степени заменила метафизика неизбежного прогресса и развивающегося Бога, страстные мысли не о вечном, а о будущем. Почти внезапно, за последние двадцать пять лет, произошла, по выражению Шелдона, «соматотоническая революция», направленная против всего церебротонического в теории и практике традиционной христианской культуры. Вот некоторые признаки этой революции.