– Киевский, – перехватила ее взгляд Груня. – Могу вынести кусочек.
– Спасибо, я сладкое не очень… – соврала Нюта.
– Так вы же за шоколадом пришли. Или все-таки на смотрины? – И засмеялась первая – низким грудным смехом, опершись на локти. Кольцо чуть заколыхалось на цепочке, но Груня тут же успокоила его движением ладони.
– Ладно, шоколад я все-таки принесу, – решила она. – Виктор соизволит откушать – пусть тарелку сам моет, скажи ему. – И скрылась за узкой дверью, спрятанной в тени бойлера.
– Извини, – проговорила Тая, вылавливая из рюмки вишенку. – Груня всегда устраивает цирк.
Виноватой она не выглядела, и притупленная наливкой злость вернулась к Нюте.
– И кому еще ты рассказала о табаке? – Голос чуть подрагивал, словно тонкая стальная пластинка от удара. – Может, в паблике городском объявление дала? Или сразу в редакцию ЗИМ письмо накатала?
Тая отправила в рот ягоду и уставилась на Нюту, медленно сглотнула, выплюнула на ладонь косточку.
– Ты чего?
– А сама как думаешь? По-твоему, нормально травить байки о том, что я нелегальные самокрутки с работы таскаю?
– Угомонись. – Тая лениво потянулась, взлохматила кудряшки. – Так надо было.
– Надо?
Но Тая не ответила, только глаза округлила, мол, потом. Узкая дверь в ту же секунду скрипнула, впуская Груню с двумя чашками в руках.
– Витя, персик мой, – позвала она, и мальчик за столом вскочил на ноги. – Вымой тарелку и шагай. И вы тоже не засиживайтесь. – Поставила чашки на стойку. – Ко мне едут гости, и лучше, чтобы вас тут не было.
Тая недовольно сморщилась, но спорить не стала. Взяла чашку двумя руками и поднесла к губам.
– С перцем?
– С перцем.
– На настоящем молоке?
– На настоящем. Еще и со сливками.
– Только зефирок не хватает.
– А попа не слипнется?
Нюта вроде и слушала их, но вся обратилась в нюх. Запах горячего шоколада с перцем обволакивал ее, словно новенькое одеяло, пушистое и еще не затасканное. Хотелось стать маленькой, не больше колпачка от ручки, взобраться на край чашки и сигануть прямо в сливочную массу. Может, даже свариться в ней. Ради такого – не жалко.
– Пей, остывает же, – вернула ее в реальность Тая.
И пришлось просто пить. Причмокивая и переводя дух. Стало сразу жарко и хорошо. И сладко – настолько, что даже не обидно было допить до последней капельки под понукания Груни и тут же выскочить на холод.
– Дай я в стаканчик перелью! – возмущалась Тая, расплескивая шоколад по барной стойке. Нюта с трудом сдержалась, чтобы не смазать его пальцем – и потом этот палец облизать.
Они стояли у стены главного корпуса, спрятавшись от ветра за пустым рекламным щитом, и допивали остывший шоколад из картонного стаканчика. Тая делала глотки, разглядывая пустой двор. Она натянула шапку и подняла воротник. Шарфа на ней в этот раз не было, поверх застежки виднелась полоска шеи, и Нюте хотелось спрятать ее от холода, прикрыть ладонью, заслонить от снега. Но она просто наблюдала за тем, как краснеет голая кожа, и старалась глотать шоколад быстрей, пока красное не стало отмороженно-белым.
– Я не просто так сказала Груне о табаке, – наконец заговорила Тая. – Обычно не треплюсь без надобности.
– И зачем тогда? – От перца и снега Нюта совсем расползлась. Дознаваться ей уже не хотелось, она предпочла бы прилечь и помолчать.
– А сама как думаешь? Мы сейчас где были?
Нюта пожала плечами.
– В кафе.
– Ну да, они же на каждом углу. Ничего странного.
Тая сжала в ладони пустой стаканчик и сунула его в боковой карман рюкзака.
– Слушай, я не дура. Понимаю, что это место для своих и все такое. Но зачем рассказывать мой секрет подружке – тут я без понятия…
– Она не подружка, – ответила Тая, закидывая рюкзак обратно на плечо. – Она вдова. Пойдем, сейчас здесь станет тесно.
И они двинулись вдоль здания в сторону закрытого метро. Их следы уже присыпало, но появились новые – наверное, Вити, успевшего доесть торт, вымыть за собой тарелку и покинуть кафе, пока они топтались в гардеробной.
– Груня не пускает к себе всех подряд с улицы, – объясняла Тая на ходу, когда они нырнули в арку, прорезающую длинный корпус завода. – И просто с кем-то за компанию к ней не придешь.
– А как же тогда?
Снег задувало в арку, и колючая крошка стегала по щекам. Нюта пыталась укрыться рукавом, но руки тут же начали мерзнуть даже в варежках.
– Надо вздрочнуть систему. Понимаешь? Сделать что-то, чего нельзя. И тогда станет можно прийти к Груне.
Тая остановилась, схватила Нюту за руку и притянула к себе.
– Груня ненавидит все это дерьмо. Я не знаю никого, кто еще так же люто ненавидел бы их. Всех. И холодовиков, и партийцев.
Нюта дернулась. Ей не хотелось слушать ни о системе, ни о холодовиках. Но Тая держала ее крепко и тянула к себе. Так, что их носы почти соприкоснулись.
– Ну а ты? – лишь бы увести тему в сторону, спросила Нюта. – Кого ты вздрочнула за кусок киевского торта?
Тая не отстранилась, но руку отпустила. Выдохнула Нюте прямо в лицо горячим шоколадным духом.
– Никого. Я по старому знакомству. Ладно, дубак лютый, нечего тут… – И осеклась на половине слова, потому что в просвете арки мелькнула ослепительно-белая машина с мигалкой на крыше. Тая ругнулась и прижалась спиной к стене. Нюта повторила ее движение быстрее, чем сама поняла зачем.
– Нам нельзя здесь? – Шепот получился оглушительно громким.
Тая кивнула. И накрыла рот Нюты ладонью. Кожа у нее оказалась сухая и горячая. Нюта затихла. Машина затормозила сбоку от арки, хлопнула дверца, потом лязгнул шлагбаум, и снова раздался дверной хлопок. «Во двор заехали», – поняла Нюта и попыталась озвучить это, но ладонь надавила сильнее. Снег заскрипел под ногами приехавших, пропищал домофон, и снова хлопнула дверь, но не легкая автомобильная, а входная. Ведущая к Груне. И сразу все стихло. Тая убрала руку. Без нее губам стало холодно.
– Может, Груня и ненавидит систему, – проговорила Нюта, – но сама система не прочь заглянуть к ней на огонек. Мигалку видела?
Тая не ответила, выскочила из арки и зашагала к метро так быстро, будто опаздывала на последний поезд.
– Нормально все? – спросила Нюта, с трудом ее нагнав.
– У тебя губы все в шоколаде, вытри, – хмуро ответила Тая.
И до самого дома они больше не разговаривали. Просто шли: Тая – впереди, Нюта – на два шага отставая. Снег крошился, будто перемолотый в блендере. Темнеть еще не начало, и домой отчаянно не хотелось. Нюта перебирала варианты, куда пригласить Таю, чтобы сгладить, подлатать день, который все еще мог запомниться как хороший. Зря она, что ли, надевала сарафан? Но вариантов было немного. Либо домой, наплевав на все доводы рассудка и незримого Славика. Либо туда, где приличным девушкам лучше не появляться.
– Ты бывала в очистных на Яузе?
Тая остановилась, посмотрела почти весело.
– Значит, я тебя привела шоколад пить. А ты меня куда отвести хочешь?..
– Зато никаких холодовиков. Так что еще вопрос, где меньше воняет.
Смеялась Тая звонко и так искренне, что Нюта мигом перестала сомневаться в степени удачности дня. Выше ожидаемого, как минимум. Согласно табличке результативности Радионова, это если и не победа, то точно двойная премия. И однозначно лучше, чем ничего.
8
Сначала они долго ехали на подмороженном автобусе от центра в сторону парка. Автобус с трудом пробирался через снежные заносы, буксовал, но упорно тащился вперед. На остановках люди то заходили, принося с собой свежий холод, то выходили, унося жалкие остатки теплого воздуха, согретого коллективными легкими.
Тая копалась в телефоне, что-то набирала, грела пальцы в карманах и опять набирала. Она сняла шапку, положила ее на колени, но та все норовила сползти на пол, прямо в лужицу подтаявшего снега, нанесенного в салон. Нюта потянулась и сжала шапку в руках. На ощупь та была колючая и рыхлая. Не теплая совсем, точно вязаная вручную. С такими обычно возятся трогательные старушки, подслеповато пропуская петли. А потом суют их всем родственникам. Если же родственников недостаточно, старушки самоорганизуются у переходов и продают свои творения за бесценок. И не поймешь, правда ли им нужны эти триста рублей, или дело в неконтролируемой потребности заботиться о головах, которым следует находиться в тепле.
– Где выходим? – спросила Тая, отрываясь от телефона.
– Давай на «Ростокинском проезде».
Оттуда вдоль парка можно было выйти к мосту через Яузу, а дальше – дело техники: спрыгнуть, пробежать, подлезть. Даже у Радионова это получалось почти без скрипа.
– Вот почему они такими унылыми стали? – спросила Тая, когда автобус обдал их вонючим жаром и пополз дальше к Лосиному острову.
– Кто именно?
Темнеть еще не начало, но серость уже сгущалась где-то на периферии зрения. Моргнешь – и вроде бы нет ее. Присмотришься – и все-таки увидишь, что вечер уже совсем близко. Спустя пару часов накроет собой город.
– Ну, парки. Они стоят такие чистенькие, все в снежку, как с картинки новогодней. Это же объективно красиво. А подходишь ближе – и уныло становится, словно на кладбище.
Парк и правда выглядел угрюмо. Черные стволы деревьев пробивались сквозь высокие сугробы, но почти сразу утыкались в тяжелые облака, застревали там верхушками. На ветках собирались снежные подушки. От ветра они падали, пробивая настил и утаскивая за собой тонкие обломанные веточки. Ничего, кроме голых деревьев и снега, рассмотреть не получалось. Сугробы здесь оставляли как есть – их не раскидывали, под ними образовалась прочная ледяная корка, и заснувшим многолетним кустам нечем было дышать. Сон их, видимо, успел превратиться в вечный. Куда подевалась разной величины живность, населяющая парк, можно и не спрашивать. Нюта постояла немного, запрокинув голову, чтобы горло перестала стягивать тоска.
– Хотя, – заключила Тая, – по сути, кладбище и есть.
– Пойдем, – позвала Нюта. В этой черно-белой махине парка все же сохранялась странная красота, но стоять было холодно, грустно и опасно. – Может, и не совсем кладбище, если знать места.