Она дождалась, пока шаги стихли в коридоре. Потом медленно и шумно выдохнула. В пустоте кабинета каждый звук становился одновременно громким и глухим. Захотелось бахнуть стулом об пол, чтобы разорвать эту глухость. Нюта оттолкнулась от места, к которому как будто приросла, и бросилась к окну. Просто постоять, посмотреть на теплый свет из теплицы. Но вместо нее внизу оказалась институтская парковка – Нюта не сообразила сразу, что кабинет окнами выходит во двор.
Парковку от снега чистили, но не до асфальта, а до плотно утоптанного настила, в котором редкие институтские машины увязали, правда, не так отчаянно. Обычно парковка пустовала, похожая на заброшенную спортивную площадку. Но сегодня на ней было что поразглядывать, кроме служебной машины директора, давно стоявшей без движения в виде продолговатого сугроба – квота на бензин для нее давно уже закончилась.
Автомобили, на которых прикатили участники комиссии, точно не простаивали без толку. Отполированные и белоснежные, они выстроились в ряд, ожидая пассажиров. Те еще беседовали с Радионовым у дверей корпуса. Нюта разглядывала их, перемещаясь глазами сверху вниз: высокая меховая шапка на голове Лысина, красные уши выскочившего без куртки Радионова, припорошенные сединой волосы Груни и нелепая кепка Михаила Михайловича. Радионов покинул их первым – видимо, совсем промерз. Потом Михаил Михайлович поплыл в сторону поджидающего его транспорта. Остались Груня и Лысин. Нюта смотрела на них, толком не понимая, какие чувства вызывает в ней эта беззвучная беседа. Лысин подошел к Груне совсем близко, а та смотрела куда-то в сторону, продолжая кивать ему в ответ. Они стояли и стояли, Нюта уже продрогла – от стекла тянуло морозом. Ей следовало бы оторваться от подоконника и выйти в коридор, спуститься на первый этаж и пробежать через двор к теплицам.
Наконец Лысин закончил говорить. Груня отошла от него на два шага, чуть покачнулась – наверное, каблуки сапог провалились в снег, – и Лысин схватил ее за локоть. Нюта увидела, как та шутливо отмахнулась, но он продолжал держать и говорить что-то, а потом перехватил ее руку от локтя за запястье, потянул к себе, поцеловал ладонь и только после этого направился к машине. А Груня осталась стоять. Машина Лысина тронулась с места, обдала все кругом – и даже Груню – грязным снегом из-под колес. Но Груня не двигалась, пока автомобиль не выехал с парковки. И только после этого наклонилась и принялась отряхивать пальто от снега.
Нюта могла поклясться, что этим снегом Груня обтирала поцелованную ладонь. А может, ей показалось? Стекло уже успело запотеть от дыхания.
– Ты долго еще здесь торчать будешь? – неожиданно раздался рядом голос Кеши Ясминского.
Кеша всегда так ходил – под ним ничего не скрипело, он не шаркал и не топал, просто возникал за спиной и спрашивал что-то категоричным тоном с долей усталой иронии. А потом удивлялся, почему никто не пылает к нему любовью.
– Тебе что-то нужно? – максимально ровно спросила Нюта, отлипая от окна. – Если да, то говори. Если нет, то иди к черту, пожалуйста.
– У нас дежурство в теплице начинается через четыре минуты, – примирительно объяснил Кеша. – Может, тебе и норм с половиной карточки жить, а я штрафные зарабатывать не хочу…
И скрылся за дверью. Нюта рванула за ним. Пронеслась по лестничным пролетам, выбежала во двор, схватила ртом морозный воздух и даже не успела почувствовать холод, как оказалась в предбаннике теплицы. Там было влажно и тепло, пахло землей и помидорами, хотя они сейчас и не росли. Возможно, это мозг выдавал набор синонимичных ощущений к слову «теплица»: корявый бабушкин тент из пленки, деревянные палочки-распорки, саженцы с рынка и зреющие на них помидорные крепыши.
– Так, сегодня надо прополоть вон те вертикальные боксы с соей. И посмотреть, не гниет ли там что, – сказала Нюта, листая журнал отчетов прошлых смен. – И можно начать подкормку в политуннелях – с десятого по тринадцатый… Еще там с маркировкой что-то, тоже глянуть бы, если времени хватит. За что возьмешься?
Кеша задумчиво почесал щеку. Выглядел он даже смурнее, чем обычно. Не дожидаясь его решения, Нюта натянула перчатки и пошла выдергивать сорняки, отбирающие последние питательные вещества у чахлых выводков сои. Кеша материализовался рядом и склонился над тем же боксом, что и она. Нюта почувствовала его запах – одновременно стирального порошка и пота. И увидела на виске зреющий могучий прыщ.
– Давай ты все-таки политуннелями займешься, ладно? – попросила она, отодвигаясь. – А то мы тут только мешать друг другу будем.
Но Кеша прислонился к ней плечом и рванул первый сорняк.
– Надо поговорить. А здесь акустика нулевая, никто не услышит.
Нюта дернулась, задрала голову. Прямо над ними висела камера наблюдения.
– Да не пались ты, – стиснув зубы, проговорил Кеша. – Они только картинку пишут. Я уточнял.
– Господи, Кеша, ты бондианы пересмотрел, что ли?
Тот сжал в кулаке сорняк, но в пакет для отходов не бросил.
– А ты совсем дура, Синицына? Не понимаешь, что происходит? Так я тебе объясню. Ни под какой сугроб эти чертовы нарциссы высажены быть не могли. Радионов нас закапывает.
Кеша взял лопатку, откинул в сторону горсть почвы, бросил в ямку сорняк, засыпал его и разровнял землю ладонью. Нюта наблюдала за ним в оцепенении. Казалось, следующим движением Кеша вопьется ей во что-нибудь мягкое. Но он повесил лопатку на крючок для инвентаря.
– Так ясней?
– Крайне живописно, спасибо. – Нюта попыталась сохранить нейтральное выражение на лице, но Кеша зыркнул на нее, и стало совсем уж не по себе.
– Они теперь нас трясти будут, понимаешь? – горячо зашептал он, пряча лицо в кустике сои. – Радионов им соврал. А этим людям просто так не врут. Они за мной придут, они за тобой придут. Конечно, сначала за ним придут, а мы рядом сидим. Мы в сговоре.
– Кеш. – Нюта дернула его за рукав, повернула к себе. – Ты чего муть несешь? Возьми выходной и проспись как следует…
– Это вы спите!
– Не кричи, пожалуйста.
Кеша закрыл рот ладонью, зажмурился и посидел так немного.
– Его прямо спросили, можно ли в институте эти проклятые нарциссы вырастить, а он говорит – можно! Он сознался, понимаешь?
– Так ведь правда можно, – растерянно произнесла Нюта.
Кеша открыл глаза. В правом у него лопнул сосудик, и весь белок приобрел болезненный розовый оттенок.
– Издеваешься, да? И он издевается. Весело вам. О месте еще сказал.
– Ну так ледяная пещера же…
– Ты идиотка?
Нюта даже не обиделась. От слабости у нее чуть повело голову.
– В смысле?
– Господи, Нюта… – Кеша устало оперся о край бокса. – Там дней пять назад одиночный пикет проходил. Девчонка какая-то. Ее ногами забили прямо на месте. А потом – раз! – и цветы.
Нюте показалось, что теплица чуть вздрогнула и стала зыбкой. Протяни руку – и она пройдет сквозь бокс, землю и слабые корешки сои куда-то в другое пространство. Возможно, там нет холодовиков с их тяжелыми берцами.
– Откуда ты знаешь? – Нюта не узнала свой голос – таким бесплотным он стал.
– А ты только ЗИМ читаешь небось? Ну-ну, – презрительно бросил Кеша. – Короче, поговори с Радионовым, может, еще не поздно. Вдруг он отбрешется как-то. Или хоть нас прикроет. Идиот старый…
Нюта смотрела, как Кеша удаляется по дрожащему полу теплицы к идущей рябью двери – почти не качаясь, лишь немного горбясь. Дождалась, пока хлопнет внешняя дверь, и присела у нижнего бокса. Сняла перчатки, вытащила телефон, проморгалась, чтобы буквы на экране перестали двоиться. Груня и Радионов. Радионов и Груня. Прислушалась к себе и поддалась горячему толчку откуда-то изнутри. С Радионовым она поговорит завтра. Набрала сообщение, перечитала:
«Надо встретиться».
«Ого, – тут же ответила Тая. – Дорогу в кафе найдешь?»
Телефон даже скрипнул от силы нажатия пальцев.
«Нет, не там».
«У тебя?»
Нюта представила, как Лысин прямо сейчас отправляет к ее подъезду наряд холодовиков, а носки ботинок у них утяжелены железными пластинками.
«У тебя».
«Ого 2.0. Ну я дома, приезжай».
«К половине шестого буду».
Засунула телефон в карман, застегнула молнию. И принялась остервенело выдергивать сорняки.
12
Тая открыла, выдержав долгую паузу после трели звонка. Переминающейся в подъезде Нюте казалось, что в спину ей смотрят сразу из двух глазков соседних дверей. Наконец в замке заскрежетало, Тая высунулась в щелочку. Окинула гостью настороженным взглядом и только после этого впустила.
В коридоре было темно. Нюта стянула ботинки, повесила пуховик в шкаф. Дожидаться ее Тая не стала, бросила на ходу:
– Чайник поставь, – и вернулась в комнату.
Она стояла у окна, опершись на подоконник коленом, пока Нюта переливала воду из бутылки в чайник, тянула провод к розетке и разбиралась с вихлявым рычажком включения. Нюта искала слова, чтобы начать разговор, но те разбегались прежде, чем оказывались на языке. Тая потянула форточку, и в комнате стало зябко. Потом чиркнула зажигалка – это Тая закурила, запахнувшись полой растянутого халатика, который набросила поверх полосатой пижамы. Она была настолько помятой, что Нюта решила: из дома хозяйка квартиры сегодня не выходила. Маялась в комнате, курила и успела ополовинить бутылку чего-то очень крепкого на вид: прозрачного и без опознавательных знаков на этикетке.
Нюта заварила чай, поставила чашку на край подоконника, неловко прислонилась к нему бедром и замерла. Следовало что-то сказать. Тая как раз затушила сигарету в резной пепельнице и потянулась за чаем. Волосы у нее с одной стороны свалялись, а с другой торчали клоками. Нюте захотелось пригладить их. Или взлохматить приглаженные. Хоть что-то привести к балансу.
– Я в детстве много переезжала, – неожиданно начала Тая, разглядывая сумрак за окном. – Папа работал то в одном городе, то в другом. И меня за собой таскал. До восьмого класса я больше чем на два месяца ни в одной школе не задерживалась.